— Проводит все праздники с родителями жены, — с трудом выговорил Льюис, и уже по одному тону Элла поняла, насколько эта тема для него болезненна. — Обычно мы видимся в феврале, когда у детей каникулы.

— Ну… и это неплохо, — возразила Элла.

— Еще бы! Я безобразно их балую. Жду не дождусь, когда они снова заявятся, но все же в праздники нелегко приходится.

Он слегка пожал плечами, словно давая понять, что это не худшая в мире вещь, но Элла на собственной шкуре знала, что такое одиночество.

— А как насчет вас? — Он наконец задал вопрос, которого все время ожидала Элла, потому что, как бы ни был деликатен Льюис, как бы им ни было хорошо вместе, все же она не могла вечно избегать этой темы. — Расскажите о своей семье.

Элла вынудила себя расслабиться, расправить плечи и не сжимать кулаки. Она ведь знала, что это неизбежно. И вполне естественно.

— Видите ли, — начала она, — мой муж Аира был преподавателем в колледже. Читал историю экономики. Мы жили в Мичигане. Он умер пятнадцать лет назад. Удар.

Таковы были обычные, общепринятые в «Эйкрс» сведения об усопших супругах: имя, должность, год и причина смерти (леди, например, не колеблясь шептали «рак», но ничто не могло вырвать у них неприличное продолжение «простаты»).

— У вас был счастливый брак? — допытывался Льюис. — Понимаю, это дело не мое…

Он осекся и с надеждой уставился на Эллу.

— Это был… — пробормотала она, играя ножом для масла, — вполне типичный для своего времени брак. Он работал, я вела дом. Готовила, убирала, развлекала гостей.

— А какой был Аира? Чем любил заниматься?

Самое смешное, что Элла почти ничего не могла сказать о муже. В голове почему-то все время вертелось слово «достаточно»: Аира был достаточно приличным, достаточно умным, достаточно хорошо зарабатывал, достаточно любил ее и Кэролайн. Правда, был немного скупым (сам он предпочитал считать себя экономным) и довольно тщеславным (Элла не могла не поморщиться, вспоминая, сколько внимания муж уделял своей внешности), но по большей части вполне сносным человеком и партнером по жизни.

— Он был… славным, — выдавила она наконец, понимая, что характеристика оказалась весьма сдержанной, мягко говоря. — Он был хорошим добытчиком, — добавила она, отчетливо сознавая, как старомодно это звучит. — И хорошим отцом.

Последнее было не совсем верно. Аира, со своими учебниками по экономике и запахом меловой пыли, был, казалось, навеки озадачен Кэролайн, которая потребовала надеть на нее балетную пачку, перед тем как впервые идти в детский сад, а в восемь лет объявила, что станет отзываться только на титул «Принцесса Мейпл Магнолия». Аира с головой ушел в рыбалку, футбол и бейсбол и, вероятно, жалел, что его единственный ребенок не родился сыном или по крайней мере обычной девочкой.

— Так у вас есть дети? — допрашивал Льюис. Элла глубоко вздохнула.

— Дочь. Кэролайн. Она умерла.

Здесь она явно нарушила правила игры, сообщив только имя и факт самой смерти, но ни слова больше: ни кем была Кэролайн, ни когда умерла, ни отчего.

Льюис осторожно положил ладонь ей на руку.

— Простите. Даже не представляю, каково вам пришлось.

Элла ничего не ответила, потому что не могла говорить о том, что пришлось пережить. Быть матерью умершего ребенка куда хуже, чем думают. Хуже просто ничего не бывает. Это было настолько страшно, что она могла думать о смерти Кэролайн только отрывочно, эпизодически. Перед глазами словно мелькали моментальные снимки и отдельные кадры, да и тех было немного. Так, жалкая горсточка воспоминаний, каждое больнее предыдущего. Гладкая, полированная поверхность гроба из красного дерева, прохладная и твердая под ее рукой. Лица дочек Кэролайн в синих платьицах, с забранными в одинаковые хвостики темно-каштановыми волосами. Она помнила, как старшая девочка сжимала пальцы младшей, когда они подошли к гробу. Как плакала младшая. Какие сухие глаза были у старшей.

— Попрощайся с мамой, — хрипловато сказала старшая, а малышка только покачала головой и заплакала. Элла помнила, как стояла там, совершенно опустошенная, словно гигантская рука одним взмахом выгребла из нее все: сердце, внутренности — и оставила только внешнюю оболочку. Такую же, как всегда. Только она уже не была прежней.

Помнила, как Аира вел ее под руку, будто калеку, осторожно усаживал в машину, высаживал из машины, помогал подняться на ступеньки похоронного бюро, пройти мимо Мэгги и Роуз. Тогда она думала только о том, что у них теперь нет матери. И эта мысль разорвалась в ее мозгу бомбой. Она потеряла дочь — трагедия, но девочки потеряли мать. И это неизмеримо страшнее.

— Нам следовало бы переехать к ним, — сказала она Аире той ночью, когда он усадил ее на стул в гостиничном номере. — Продадим дом, снимем квартиру…

Он стоял у кровати, протирая очки кончиком галстука и с жалостью глядя на жену.

— По-моему, это все равно что запирать двери конюшни после того, как лошадь украли, не считаешь?

— Конюшня! — пронзительно вскрикнула Элла. — Лошадь! Аира, наша дочь мертва! Наши внучки остались без матери! Нужно им помочь! Мы обязаны быть рядом!

Он все смотрел на нее… долго смотрел… прежде чем изречь провидческие слова, единственный раз за все тридцать лет их супружеской жизни.

— Может, Майклу этого вовсе не надо…

— Элла! — окликнул Льюис.

Она сглотнула горький ком, вспоминая, какой лил дождь, когда зазвенел телефон, и как, много дней спустя, вернувшись домой, она уничтожила аппарат: вывинтила микрофон, отсоединила витой шнур, соединявший трубку с корпусом, оторвала нижнюю крышку и вытащила соединения и схемы. Разбила кусок пластмассы, принесший ей ужасную весть, и долго разглядывала кучку деталей, повторяя как безумная: «Больше ты меня не ранишь, больше ты меня не ранишь…»

Теперь она могла рассказать, что несколько минут после этого была почти спокойной… пока не очутилась в подвале, у пыльного верстака Аиры, с молотком в руке. Молоток снова и снова опускался на блестящие детали, превращая их в миллионы осколков, а ей хотелось раздробить собственные руки в наказание за то, что она верила всему, чему хотела верить. Она думала, что Кэролайн говорит ей правду. Что в самом деле принимает лекарства. И у нее все прекрасно.

— Вы в порядке? — встревожился Аира. Элла судорожно вздохнула.

— В полном, — чуть слышно ответила она. — В полном. Льюис покачал головой, помог ей подняться и, сжав локоть, повел к двери.

— Давайте погуляем.

17

Мэгги Феллер провела воскресный день в белоснежной крепости Сидел, собирая Информацию.

Она проснулась от сверлившего мозг пронзительного телефонного звонка и подняла тяжелую с похмелья голову.

— Роуз, телефон, — простонала она, но Роуз не отозвалась. А Сидел Ужасная продолжала звонить, пока Мэгги наконец не подняла трубку, не согласилась приехать и забрать свои вещи из спальни мачехи.

— Нам и без того места не хватает, — заявила Сидел. «Сунь свое место себе в нос, — подумала Мэгги. — Там сплошной простор».

— А куда прикажешь девать мои вещи? — спросила она вместо этого.

Сидел вздохнула. Мэгги так и видела мачеху: тонкие губы сжаты в почти невидимую линию, пряди только что выкрашенных пепельно-русых волос негодующе трясутся.

— Можешь все перенести в подвал, — выдавила она наконец. Судя по тону, она считала это такой великой жертвой, словно позволила сбившейся с пути падчерице установить аттракцион «русские горки» прямо на газоне у дома.

— До чего же великодушно с твоей стороны, — саркастически бросила Мэгги. — Я приеду днем.

— Мы будем на семинаре, — сообщила Сидел. — Диететика долголетия.

Можно подумать, Мэгги ее спрашивала!

Она приняла горячий душ, стащила ключи от машины Роуз и отправилась в Нью-Джерси. Дома никого не было, если не считать идиотской шавки Шанель, которую Роуз прозвала Нокофф[24] и которая, как обычно, выла так, словно в дом пробрались грабители, а потом попыталась цапнуть Мэгги за ногу. Мэгги вытолкала собаку за дверь и полчаса таскала коробки в подвал. У нее остался целый час на сбор Информации.

Она начала с письменного стола Сидел, но не обнаружила ничего интересного: счета, стопки бумаги, ручки, несколько снимков Моей Марши в подвенечном платье — вставленная в рамку фотография восемь на десять, — Джейсон и Александр, близнецы Моей Марши, и только. Потом Мэгги перебралась в более щедрые охотничьи угодья хозяйской спальни, забралась в огромный шкаф, который, как она уже успела обнаружить, содержал настоящее сокровище: резную деревянную шкатулку для драгоценностей. Правда, шкатулка оказалась почти пуста, — там были только золотые серьги-обручи и браслет из узких золотых звеньев. Чье это? Матери? Скорее всего. Вряд ли это принадлежало Сидел: Мэгги знала, где та хранит свои украшения.

Она уже хотела прикарманить браслет, но передумала. Может, отец любил смотреть на эти вещи и тут же заметит их исчезновение? Нехорошо, если он откроет шкатулку и ничего не найдет.

На первой полке лежали старые квитанции из налогового управления, которые Мэгги перебрала, просмотрела и вернула на место, свитера Сидел, чирлидерские призы Моей Марши. Мэгги встала на носочки, подвинула летние рубашки отца и принялась шарить на полке, пока не наткнулась на что-то, показавшееся ей коробкой из-под обуви.

Она долго пыхтела, пока не вытащила коробку: розовую, старую на вид, с обтрепанными уголками. Смахнула пыль с крышки, вытащила на свет и уселась на кровать. Вряд ли это туфли Сидел: та приклеивала на коробки этикетки с описанием каждой пары, — кстати, почти вся ее обувь была очень дорогой и неудобно-остроносой. Кроме того, Сидел носила туфли шестого размера, а в этой коробке, если верить ярлычку, когда-то лежали розовые балетки четвертого размера. Обувь для девочки.