– Да? – удивилась Маша. – А я не замечала…

– Так и мы тоже ненавязчиво наблюдали, – улыбнулся Лео.

– Развлекались, да?

– Ну… Можно и так сказать.

– А почему решили подкатить?

– Не помню уже… Это Платон такую идею подал, а мы подыграли. Почему бы, говорит, нам не познакомиться с этой юной нимфой?

– Значит, это Платон… – пригорюнилась Маша. – А ты, значит, за компанию…

– Ну да. Я до сих пор удивляюсь, почему ты меня выбрала. Я ж молчал в основном, когда Платон тебя охмурял, а Антон ему поддакивал.

– Да помню, помню…

– И все же, Маш? Почему ты меня выбрала?

– Я не выбирала. Выбирают, когда сомневаются, какой вариант лучше. Не надо было мне никаких вариантов. Я просто сразу все поняла про тебя и про меня…

– И что ты поняла?

– Что я нужна тебе, – просто сказала Маша. – Именно я. Именно тебе.

– Ты меня пожалела?

– Нет, что ты… Хотя да, может, и впрямь пожалела.

– Ты увидела причину для жалости?

– Нет, все не то, Лео, не то… Понимаешь, у тебя глаза были такие… Вроде насмешливые и веселые, а за весельем такая грусть, что мне аж сердце резануло. Я сразу поняла, что нужна тебе.

– Значит, все-таки пожалела? – не унимался Лео.

– Нет. Я тебя полюбила.

– Что, так сразу и полюбила?

– Да. А что здесь такого? Разве не бывает, чтобы вот так, сразу? И знаешь, как моя мама говорила? Женская любовь – это и есть жалость.

– Да уж, довольно странное утверждение, – нахмурился Лео. – Не думаю, что твоя мама была права. По крайней мере, я особой жалости не наблюдал у тех, кто меня любил. И сам жалостью никогда не страдал.

– Да ты просто никогда об этом не задумывался, Лео! – воскликнула Маша. – Жалость к человеку чувствуешь не оттого, что он жалкий, а оттого, что сердце навстречу болит и помочь очень хочется, если даже помочь не можешь! Я ведь даже не спросила ни разу, отчего у тебя глаза такие грустные, правда? Не спросила, но знаю, что в тебе много, очень много грусти… И растерянности… И что тебе очень больно, и не знаешь куда идти… Я все это очень чувствую, Лео…

Лео ничего не ответил, только чуть приподнял бровь и слегка улыбнулся. Со стороны это выглядело так, будто откровения девушки его забавляют, и даже есть необходимость снизить их градус… Деликатно так, хотя и надо бы успеть насладиться этими откровениями… Кому ж не понравится, когда юная девушка так искренне в своих чувствах признается?

Вздохнув, он обнял Машу за плечи, слегка встряхнул. Наклонившись к уху, проговорил тихо и ласково:

– Странная ты, Маша. Даже не знаю, что ответить на твой порыв. Я понимаю, что он довольно искренний, но… Не верю я в женские искренние порывы, уж прости меня. Нет, я не хочу тебя обидеть, не думай… Может, просто сейчас время такое, а ты с ним не совпадаешь… Может, этот морской берег и впрямь родил новую Ассоль… Кто знает, кто знает? В любом случае не обижайся на меня, пожалуйста, ладно?

– Я не обижаюсь, – мягко улыбнулась Маша. – Ты просто жизни не знаешь, Лео.

– О-па! – захохотал Лео. – Это уже что-то новенькое. Я не знаю жизни? А ты, выходит, ее больше меня знаешь?

– Да, я знаю больше, – уверенно проговорила Маша. – Потому что я умею чувствовать. Потому те женщины, которые у тебя были, никогда тебя по-настоящему не любили.

– То есть не жалели меня, ты хочешь сказать?

– Да. Не жалели. Они были злые. Они думали только о себе.

– А ты, значит, добрая, да? – ехидно прищурился Лео.

Но Маша не заметила его ехидства и кивнула:

– Да, я другая.

– И ты готова любить всех, кому очень грустно, кому очень больно и кто заблудился в этой жизни? Но ведь таких очень много, Маш… Куда ни плюнь, сразу в заблудшего попадешь. А они особо до женской жалости бывают охочи, заблудшие-то. Одна вот такая тоже любила всех, Марией Магдалиной ее звали. Потом пришлось от семи бесов ее излечивать.

– Ну зачем ты так… – сдерживая подступившие слезы, проговорила Маша. – Ты же прекрасно все понял, что я хотела сказать… Что я одного тебя люблю… Да, люблю! И прямо говорю об этом! Люблю…

– Но ведь ты меня совсем не знаешь, Маш! Мы знакомы всего три дня!

– Нет, я давно тебя знаю. Я еще девчонкой была и всегда ждала, когда ты с братьями к дяде Ване приедешь. Но ты раньше был другой, не было в глазах такой грусти… Даже четыре года назад, когда последний раз приезжали, ты был другой…

– Четыре года? – переспросил Лео. – Надо же, подсчитала… Действительно, четыре года не приезжали. Постыдно редко стали к деду выбираться, да.

– А он вас так всегда ждет… И я тоже ждала. Я раньше за вами тайком из-за забора наблюдала. Нет, правда, ты тогда другой был! И длинных волос у тебя не было… Тебе не идут длинные волосы, зачем ты их отрастил?

– Как это – зачем? Я ж художник, мне положено! – насмешливо проговорил Лео, возмущенно откинув голову назад. – Да и вообще… Пора было как-то остепениться к возрасту, или бороду отрастить, или буйную гриву. Можно, конечно, и то и другое, да очень хлопотно. И жарко, надо признать…

– Тебе ведь сейчас тридцать лет, да? – спросила Маша.

– Точно, – кивнул Лео. – Тридцать недавно исполнилось. И все-то ты знаешь, проницательная девушка Маша!

– Да, я все про вас знаю… Тебе тридцать, Платону тридцать пять, Антону сорок.

– Ага. Мама нас через каждые пять лет рожала. Если бы наш отец не умер, еще бы пару братишек нам родила. Зато новый ее муж, американец, детей вовсе не захотел. Да и нас тоже не захотел. И его можно понять – не все любят чужих детей. Вернее, очень редко случается, чтобы какие-то люди приняли чужого ребенка, как своего. Чтобы без показухи, без фальши. По-моему, гораздо честнее женщине правду сказать – ты, мол, нужна и любима, ну а дети твои – извини… На них духовного и душевного ресурса не хватит. Выбирай, или я, или дети.

– О боже, ужас какой… – прижала пальцы к губам Маша. – И ты хочешь сказать, что ваша мама выбрала этого американца, да? А вас не выбрала? Она что, больше его любила, чем вас?

– Нет, не больше. Просто мама другими критериями руководствовалась, когда выбирала.

– И какими же?

– Ну… – задумавшись, проговорил Лео. – Она решила обеспечить нам хорошее образование, хорошую безбедную жизнь, дать основу для становления бизнеса. Да мало ли…

– То есть откупиться от вас деньгами американского мужа?

– Не говори глупостей, Маша. – Лео неожиданно для себя разозлился. – Никогда не говори того, чего не понимаешь и не осознаешь до конца. Потому что у каждого бывает свой выбор, каждый видит счастье ребенка в своем собственном ракурсе. Мама так решила, и мы ее выбор никогда не осуждали.

– Но ведь она вас бросила… – грустно сказала Маша. – Тебе сколько лет было, когда она уехала?

– Ну, пять… – произнес с неохотой Лео. – Платону десять, Антону пятнадцать. И не бросила, а оставила на попечение деда, а это разные вещи. И мы разговаривали с ней по телефону чуть ли не каждый день. И ни в чем не нуждались материально. А дед нас очень любил, хоть и строгий был воспитатель, у него не забалуешь. И ничего, выросли, как видишь. Все образование хорошее получили, Антон и Платон благодаря деньгам маминого мужа – еще и возможность начать свой бизнес. Платон свою адвокатскую контору открыл, Антон – строительную фирму. А мне мама мастерскую купила, и это недешевое удовольствие, знаешь… Прекрасная мастерская, между прочим. О такой только мечтать можно. Многие художники и к концу жизни на такую мастерскую заработать не могут… Нет, мы на мать не в обиде, если честно. Если б она не уехала, тянули бы вместе одну лямку… – вздохнул Лео. – Деньги в нашей жизни – далеко не последнее дело, Машенька.

– Нет, – отрицательно покачала головой девушка из Камышей. – Любовь важнее денег. Даже и сравнивать нельзя.

– Ну, это кому как…

– Да всем так. Просто ты убедил себя в обратном и живешь с этим. А на самом деле очень нуждаешься в любви. Ее в тебе так мало, просто ничтожная капелька! Неоткуда ей было взяться, понимаешь?

– Да отчего же? Меня мама любила, хоть и на расстоянии, меня дед любил… И женщины меня любят, грех жаловаться. О какой ничтожной капельке ты говоришь, Маша?

– Не хватило тебе любви, Лео. Маминой любви. Ты сам это чувствуешь. И оттого тебе плохо. Ведь плохо, правда?

– Все-то ты про меня знаешь, а? Все понимаешь! – уже раздраженно произнес Лео, убирая руку с плеча девушки и сердито глядя вдаль. – Самой-то не страшно от избытка знания да понимания?

– Нет, не страшно, – с уверенностью ответила Маша. – Не страшно, потому что я права. И ты знаешь, что я права.

– Да ничего я не знаю и знать не хочу! И что, в конце концов, я тебе объясняю? Если ребенок свою мать никогда не осуждает, то и другие не имеют права. Уясни это правило раз и навсегда, может, пригодится!

– Да ты не сердись, Лео… – начала было Маша, но Лео ее перебил:

– Я сержусь? Я вовсе не сержусь. Просто никогда не надо брать на себя смелость рассуждать о вещах, в которых ты ничего не понимаешь. Мала еще, чтобы рассуждать, а тем более осуждать.

– Хорошо, я не буду, – быстро согласилась Маша. – Просто мне теперь стало понятно, отчего вы все такие. Отчего вас пожалеть хочется. И тебя, и Платона, и Антона.

– Маша! Не надо, а? – еще более сердито и холодно произнес Лео. – Не разочаровывай меня, пожалуйста. Такой перебор с искренностью уже не умиляет, а отторгает… И вообще, он больше смахивает на бесцеремонность, чем на искренность. Всегда нужно осознавать границу дозволенного и недозволенного, чужого и своего, понимаешь ты это или нет?

– Прости, Лео… – взмолилась Маша. –  Я не хотела тебя обидеть! Правда не хотела. И ты прав, я иногда говорю, что думаю, а это неправильно, я знаю. И моя мама часто меня останавливала в моих порывах. Знаешь, как она меня учила? Мол, конечно, ты говори, что думаешь, но всегда думай, что говоришь… А я сейчас не подумала… Прости, Лео! Я не хотела!

– Да ладно… – тут же смягчился Лео. – Это ты меня прости, зря я на тебя наехал. Спасибо тебе за твою искренность, но все-таки… Давай мы как-нибудь сами разберемся, ладно? Разберемся, что для нас было важнее – каждодневная материнская близость или обеспечение материального благополучия. Тем более материнскую близость нам дед с лихвой заменил. По крайней мере, очень старался. Но уж как получилось, так получилось.