– Нет, что вы. Федор Михалыч – это Достоевский. Надеюсь, помните, как он сказал? Даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на щеке невинного ребенка? Да вы посмотрите, посмотрите на мальчика! Неужели вам его не жалко?

– Ладно, хватит разводить демагогию! И вообще… Отойдите! Не мешайте мне, иначе я полицию вызову!

– Да мы не мешаем, мы все понимаем, что ж… –  проговорил Платон. – И почему сразу полицию? Чем здесь поможет полиция, сами подумайте? У нас к вам другое предложение есть – давайте отложим это зверство на время. Хотя бы на сегодня.

– А что будет завтра? – раздраженно парировала женщина. – Завтра что-то изменится, что ли? Да наоборот, еще хуже будет! Мальчишка еще больше к вам привяжется, вы задарите его игрушками, обольстите вниманием да жалостью, а потом уедете. И вот тогда-то…

– Да мы не будем его обольщать. То есть… Мы придумаем что-нибудь! – жалко возразил Платон.

– А что вы придумаете? Условия для проживания и воспитания создадите?

– И создадим! – уверенно согласился Платон, глянув мельком на Антона.

– Вот когда создадите, тогда и поговорим! А пока это слова, ничем не подкрепленные, только вашим добрым порывом. И знаете, что я вам скажу, уважаемые… В нашем деле нет ничего хуже этого треклятого доброго порыва, уж поверьте мне. Добрый порыв как вырвался ветром из человека, так сразу и улетел, и один пшик от него остался. А люди склонны верить в добрый порыв, особенно дети. Нет, нет, и не уговаривайте меня! Никаких завтра! Я сегодня должна забрать ребенка! Сейчас! И не думайте, что мне Машу не жалко. И что Ленечку не жалко. Я ж всю эту ситуацию понимаю и знаю изнутри как облупленную.

– Нет, не знаете вы Машу, совсем не знаете! – сердито произнес Платон, глядя на женщину исподлобья. – Уж кому-кому, а именно Маше можно ребенка доверить!

– Да знаю я, знаю, господи! – слезно произнесла женщина, снова утирая шею платком. – Машенька очень добрая и душевная, и положительная со всех сторон, а только на данный момент у нее нет ничего, даже опереться не на что, чтобы опеку оформить. Ну сколько можно вам объяснять, мои вы хорошие?

Скрипнула калитка, во двор вошел Лео, окинул взглядом всю трагическую картину, спросил резко:

– Что тут происходит, не понимаю?

– Да что тут понимать… – вздохнув, уныло произнес Антон и указал глазами на сотрудницу опеки. – Вон, за Ленькой пришли. Забирать будут. А Маша не отдает. Мы пытаемся ей помочь как-то, и ничего у нас не выходит. А ты где все утро пропадаешь? Купаться, что ли, ходил?

– Нет, я в Симферополь ездил. За билетами.

– За какими билетами? На обратный рейс, что ли? Так у нас же есть.

– Я ездил за билетами для Маши и Леньки. Там такое столпотворение, едва достал! Зато Маша и Ленька летят с нами, тем же рейсом!

Все замолчали, уставились на него в недоумении. Только недоумение у всех было разным. У женщины из опеки – гневливо удивленное, у деда Ивана – одобрительное, у братьев – слегка озадаченное. В Машиных же глазах сверкнуло недоумение, похожее на короткий всплеск надежды на неожиданное спасение. Лео первым и нарушил это молчание, произнес твердо:

– Да, я так решил! Маша и Ленька едут со мной!

– Что это? Как это? Что значит – решил? – опомнившись, закудахтала женщина. – Вы кто такой вообще, чтобы принимать в данном вопросе хоть какие-то решения?

– Кто я такой? – задумчиво переспросил Лео и перевел взгляд на Машу. – А я вам скажу, кто я такой. Я муж этой женщины, вот кто…

Шагнув к Маше, он встал рядом с ней плечом к плечу, как солдат на плацу. И отчеканил громко и четко:

– Вы говорите, что у нее на данный момент не имеется условий, чтобы обеспечить ребенку достойную жизнь? Так вот, докладываю вам, что такие условия вполне имеются! Двухуровневая квартира-студия размером двести квадратных метров вас устроит? И мой вполне стабильный для содержания семьи доход? Вам все это документально можно представить или как там у вас полагается?

– Да, но… – растерялась от его напора женщина и проговорила уже совсем вяло: – Но у вас есть подтверждение, что вы ее муж? Хотя бы штамп в паспорте?

– Штампа нет. Но будет. Я здесь, при вас, делаю Маше официальное предложение руки и сердца. На одно колено припадать требуется? Вы только скажите, я готов!

– Что вы, не надо… – снова растерялась женщина, махнула ладонью с зажатым в ней платком и вздохнула совсем по-бабьи, чуть завистливо.

– Значит, на том и решим! – бодро шел в наступление Лео. – Я ее будущий муж, и я беру за нее ответственность! Потому что люблю. И всегда любил, только дураком был и не понимал, как сильно люблю.

Развернувшись к Маше, он обнял ее вместе с Ленькой, проговорил тихо, глядя ей в глаза:

– Прости… Прости меня, Маш. Прости, что не умел принимать тебя такой, какая ты есть.

– А теперь принимаешь? – также тихо спросила она, не замечая, как покатились по щекам крупные горошины слез.

– Да, принимаю. Пусть со всеми тараканами, но принимаю. Потому что люблю. И Леньку тоже люблю, потому что ты его любишь.

– Да о каких тараканах он там лопочет, – тихо, себе под нос, пробурчал Платон. – Нет у нее никаких тараканов. Да если и есть… Всем бы нам хотя бы по одному такому таракану в голову!

Антон задумчиво кивнул, соглашаясь с братом. Женщина из опеки вздохнула, потом всхлипнула едва слышно. Утерев нос платком, проговорила гнусавым от набежавшей слезы голосом:

– Ну ладно, что ль. Сегодня у нас какой день-то? Пятница? Значит, я в понедельник приду. Хватит вам времени-то, чтобы я больше вас не увидела? Мне ж бумагу надо будет составить. Пришла, мол, и нет никого.

– Да, приходите в понедельник! – деловито отозвался Лео и, снова повернувшись к Маше, прошептал ей на ухо: – Мы улетаем вечером в воскресенье. Ленька, иди ко мне! Что ты вцепился, у нее ж руки устали…

– Иди сюда, Ленька! – позвал из-под навеса дед Иван. – Не надо больше бояться, никто тебя не обидит! Давай-ка мы с тобой лучше завтрак пойдем готовить…

Ленька сполз на землю, быстро протопал вслед за дедом Иваном на летнюю кухню. Маша хотела что-то сказать им вслед, но не смогла, расплакалась. И устыдившись своих отчаянных и счастливых слез, быстро пошла в дом, закрывая лицо руками. Лео двинулся было за ней, но голос Платона остановил обоих:

– Погодите, ребята! Давайте уж до конца все обговорим, чтобы без сантиментов. Вернее, я у тебя, Лео, хочу спросить. Ты сможешь, ты хорошо все обдумал? Ты готов к сложностям, которые тебя ждут? Ведь ребенок – это не игрушка. Нет, ты вообще представляешь, что это такое – ребенок в доме? Тем более в твоем богемном доме? Ты сможешь? Подумай, пока есть такая возможность!

– Я уже подумал, Платон. Я смогу. То есть… Мы с Машей все сможем. Да, вместе мы сможем… Правда, Маш?

Маша молча кивнула, глядя на Платона с удивлением и чуть-чуть с возмущением – как он мог усомниться.

– Но ведь документы на опеку надо здесь оформлять! А вы бежите, – виновато добавил Платон.

– Да почему это здесь? – вдруг с обидой проговорила представительница опеки, глянув на Платона. – Необязательно здесь… Мы можем выслать по запросу в любое место, по требованию… Да все же решается, что вы! Не думайте, что мы бюрократические монстры какие-то!

– Ну, уж вы не монстры, ага… – недоверчиво усмехнулся Платон, а Лео шагнул к женщине, проговорил тихо, положив ладони себе на грудь:

– Спасибо! Огромное вам спасибо. Простите, не знаю вашего имени…

– Так Нина Григорьевна я… – расплылась в доброй улыбке женщина, комкая в ладони свой многострадальный платок. – Если что, обращайтесь, я свой телефон оставлю. И помогу, и подскажу. И еще это… Машеньку берегите! Мы ее тут все любим, Машеньку-то. Уж знаем, какая она. Ладно, пойду я. Дел много, отчет надо писать, придумывать про вас что-то, удобоваримое по инструкции…

Женщина удалилась, Маша с Лео тоже ушли в дом. Из летней кухни вышел Ленька, торжественно неся перед собой блюдо с нарезанным хлебом.

– Дедушка на завтрак яичницу приготовил! С глазами! – объявил также торжественно.

– Надо говорить – глазунью… – автоматически поправил его Платон. Потом сощурился, долго глядел на Леньку с улыбкой и произнес наконец задумчиво:

– Мы будем звать тебя не Ленькой, а Лео… Да, пусть у нас будет два Лео – один большой, другой маленький. Чем больше в семье Лео, тем лучше, правда?