Вера Колочкова - Чувство Магдалины

– Не тебе меня осуждать, Платоша, – заметил Антон. – Вот именно ты права и не имеешь.

– Да, действительно… – тихо вздохнул Платон, поднося стакан с виски к губам. – Признаю. Но и сам ты… В общем и целом оба мы с тобой сволочи. Да что говорить, все трое сволочи! И ты, и я, и Лео!

Они дружно повернули головы к Лео, будто готовились, что тот начнет обороняться. Но Лео молчал, глядел куда-то вдаль, на верхушки сосен, и казалось, будто не слышал, о чем говорят братья. Платон, словно не соглашаясь с его отстраненностью, заговорил еще громче, еще напористее:

– Конечно, все мы сволочи, как еще нас можно назвать? Она каждого из нас спасала, готова была все отдать, всем пожертвовать, а мы… Мы ее просто гнали от себя.

– Я не гнал, она сама ушла, – упрямо повторил Антон. – Даже проститься не захотела.

Платон хотел ему возразить было, но вдруг заговорил Лео, очень тихо заговорил, с едва заметной издевкой в голосе:

– Вот таки взяла и сама ушла, да, Антоша? Ни с того ни с сего, просто потому, что в голову взбрело?

– Да, сама! – упорно повторил Антон.

– Да ладно тебе, сама! – раздраженно отмахнулся от его упорства Платон. – Уж при мне такие сказки не рассказывай! Она же с Викой поговорила, прежде чем уйти! Я знаю, почему она ушла, Антон! И ты прекрасно знаешь!

– И что? Ну, поговорила с Викой, и что? А со мной она не могла поговорить, значит? Да если бы Маша сама не ушла! Да я бы никогда… Но она ушла, понимаешь? Ушла!

– Да ладно, не оправдывай себя, братец, – тихо и грустно проговорил Лео. – В данном случае легче назваться сволочью, чем придумывать себе оправдания. Потому что их нет, оправданий-то, понимаешь? Просто – нет. Все правильно Платон говорит. И я виноват сильно. Очень сильно. Обиделся тогда, не понял ничего… Да я вообще в тот момент не мог ничего понимать, только и делал, что в собственном эгоизме купался! Надо же, работа пошла! Выставка в Америке! Головокружение от успехов! Разве я тогда способен был что-то понимать, что-то услышать?

– Да все мы такие, Лео, – с готовностью подтвердил Платон. – Все птенцы одного гнезда. Мы все принесли Машу в жертву своему самолюбию и эгоизму. Но, черт возьми… Может, я сейчас нехорошую вещь скажу. И если будете бить, то не в морду, пожалуйста. У меня завтра процесс…

– Да ладно, не бойся за свою морду, говори, чего уж там, – коротко хохотнув, проговорил Антон.

– Да, я скажу, – тихо продолжил Платон, глядя в свой стакан, где бултыхались на дне остатки виски. – Я скажу… То есть я так думаю, что Маша сама во многом виновата. Ну, что мы так с ней… Хотя – нет! Виновата – это не то слово! Это не вина, это ее выбор, скорее. Собственный выбор. Когда человек имеет склонность к жертвенности, все его благие поступки завершаются тем, что его пожирают именно облагодетельствованные его жертвенностью. Это закон жизни такой, ничего не поделаешь, братцы.

– Да уж… Господин адвокат очень быстро переобулся и придумал сам для себя оправдательную речь, – усмехнулся Антон, глянув на Лео.

– Да нет, я отнюдь себя не оправдываю, никоим образом! – выставил Платон перед собой квадратную ладонь. – Я просто пытаюсь рассуждать. Ну, сами подумайте. Вот представьте себе рыбу, например. Молодую веселую рыбину, которую желает поймать рыбак. Но мало ли чего он желает! Рыба плавает себе в пруду и плавает! А потом… Потом вдруг чудеса происходят. Рыба сама выскакивает на берег, сама себя чистит, сама на раскаленную сковороду укладывается. И что остается голодному рыбаку? Ничего и не остается, только ее съесть. Съел – и нету рыбы. А так бы плавала себе в пруду дальше. Ну, что вы молчите? Если я в чем-то не прав, скажите.

– Прав, не прав, какая разница… – тихо произнес Лео. – Все это досужие рассуждения, самоутешение для совести. Если ты свою совесть утешил, Платоша, я за тебя рад.

– А я даже и спорить не буду, ребята, – решительно проговорил Антон. – Если надо признать себя сволочью – признаю, что ж. И вообще, этот разговор ничего нам не даст, давайте уже не будем, что ли… Иначе мы становимся похожими на тех мышей, которые плакали, кололись, но все равно ели кактус. Давайте уже на другую тему свернем, а? Вот мы, например, у деда в Камышах уже сто лет не были, и тоже себя все время оправдываем – некогда, мол, дел много! А может, ну их к черту, все эти дела? Может, возьмем и рванем, а? Ну не сейчас, а через пару недель…

– Я не могу, – быстро отказался Платон и оглянулся в сторону дома. – Вика беременна, я не оставлю ее одну. Да и рабочий график надолго расписан…

– У меня тоже заказов много, я не могу людей подвести, – пожал плечами Лео.

– Думаете, мне так просто уехать, что ли? – обиженно протянул Антон. – Аглая вот-вот родит… Но я-то хоть предложил. А вы… Эх, вы…

– Ладно, тогда мы так поступим! – решительно рубанул воздух рукой Платон. – Этим летом не едем, но следующим – обязательно! Что бы то ни было! Кровь из носу! Договорились?

– Да, договорились! – дружным хором поддержали его Антон и Лео. – Следующим – обязательно! Что бы то ни было! Как бы то ни было! Едем!

Воздух аэропорта Симферополя хоть и пропитан был специфическими для данного места запахами, но уже доминировал в нем особый крымский дух – загадочный, теплый, будоражащий. Платон хотел было сказать что-то спускающимся вместе с ним по трапу Антону и Лео – да, что-то сентиментальное про этот крымский воздух, – но так и не сказал. Пока искал нужные слова, Вика позвонила. Надо было переключаться из накатившей сентиментальности в суровую реальность. Может, и в оборону, если придется.

– Ты где? – резко спросила Вика, и Платон понял, что лучше все-таки выбрать оборонительную позицию. Надежнее будет.

– Так! Давай-ка на одну тональность пониже, дорогая! Что ты с ходу начинаешь гайки закручивать! Будто не вопрос, а собачий приказ – к ноге! Договорились же, что ты учишься начинать разговор без невроза!

– Ну хорошо… – нехотя согласилась Вика, – без невроза так без невроза. И все-таки – ты где, Платон? Чует мое сердце какую-то жабу с твоей стороны!

– Ну почему сразу жабу, Вик?

– Потому. Я по голосу слышу – что-то не так. Давай, раскалывайся.

– Я в Симферополе, Вик. В аэропорту. Только что прилетели, – проговорил Платон обыденным деловым тоном, как сказал бы, к примеру, входя в подъезд родного дома. – Так получилось все срочно и спонтанно, извини, даже не было времени перезвонить.

– Где?! Где ты, я не поняла?! – задохнулась от возмущения Вика.

– Да в Симферополе, говорю ж… Мы как-то вдруг решили лететь, потому я тебе ничего не сказал. Ты ведь знаешь, мы всегда к деду выбираемся только втроем. И всегда принимаем это решение спонтанно, потому что если заранее договариваться, то обязательно что-нибудь у кого-нибудь не склеится, не срастется. Ну, да ты и без меня все знаешь, зачем я тебе рассказываю! И в прошлый раз так было, помнишь? Созвонились, решили ехать, в этот же день сорвались. Традиция у нас такая, чтобы вот так…

– Платош! Тебе сказать, кто ты такой есть, а?

– Не надо, Вик. Я знаю.

– Нет, я все-таки скажу…

– Ты обязательно скажешь, но только через пять дней, хорошо? Я вернусь через пять дней, у нас уже и обратные билеты куплены. Потерпи немного, ладно? Все-то пять дней… А потом как скажешь! Как скажешь! Ух, что со мной будет! Но только учти, я завещания не успел оставить!

– Ты издеваешься надо мной, что ли?

– Нисколько, любимая. Ты у меня единственная и неповторимая, ты мое солнце и луна, свет очей моих… Как я могу над тобой издеваться, что ты?

– А я слышу, что издеваешься! И за это сполна получишь, когда вернешься, свет очей моих!

– Я очень скоро вернусь, любимая. Потерпи немного. Или начинай писать обвинительное заключение, я приеду, и ты мне с порога его огласишь. И приговор вынесешь, а я даже обжаловать не буду. Клянусь здоровьем моих братьев, Антона и Лео.

– Да хватит умничать, клоун несчастный, адвокат придурочный… Ты, вообще, о чем думаешь, прежде чем решения принимать? Значит, я должна тут одна, с двумя детьми…

– А ты няню не отпускай, пусть она безотлучно при детях будет, и днем и ночью. Скажи ей, что я по тройному тарифу заплачу. Ну, или больше, как скажет… Все, Викуш, извини, отключаюсь, у меня вызов на второй линии! Целую, любимая! И тебя, и деток! Пока!

Платон отнял от уха телефон, выдохнул с облегчением. Антон и Лео переглянулись меж собой, усмехнулись понимающе. Впрочем, улыбка быстро исчезла с лица Антона, когда он взглянул на дисплей своего телефона.

– Что, Аглая тебя тоже потеряла? – с участливым сарказмом спросил Платон.

– Ну да. Восемь непринятых вызовов… – подтвердил Антон, вздохнув.

– Что ж, звони. Сообщай дорогой жене, что к ужину домой вряд ли приедешь, – хохотнул Платон. – И даже к завтраку не вернешься, и к обеду…

– Потом, позже… – отмахнулся Антон, пряча телефон в карман.

– Бедная, бедная девочка… – тихо посочувствовал Платон Аглае. – Моей-то Вике не привыкать к нашим спонтанным путешествиям к деду, а ей все впервой. Хочешь, Антоша, я сам ей все объясню? Так сказать, с позиции квалифицированной защиты?

– Не надо. Сам обойдусь, без адвоката, – махнул рукой Антон. – А вообще, знаешь… Наших жен можно понять, честное слово. Мне бы тоже не понравилось, если бы со мной вот так… Привет, мол, дорогой, звоню из аэропорта Симферополя… Действую исключительно по сложившейся с годами традиции. По-моему, полный бред, ты не находишь? И откуда вообще эта хреновая традиция взялась, чтоб вот так, а? Чтобы только втроем и чтобы неожиданно с места срываться? Я уж не помню…

Платон и Лео ничего ему не ответили. Наверное, этот вопрос давно перешел в разряд риторического, тоже стал традицией сам по себе.

Подкатил автобус, чтобы переправить пассажиров прилетевшего рейса в здание аэропорта, и в этот момент подал голос телефон у Антона в кармане. Пришлось отвечать, несмотря на сутолоку.