– Не обижайся, Платош! – попросил Лео. – Я ж объясняю – цейтнот. Извини, брат… Это моя первая выставка…

Лео проговаривал последние фразы уже автоматически, глядя поверх головы Платона. Говорил, а лицо было отрешенным, с приклеенной к нему виноватой улыбкой. Что бы Платон сейчас ни ответил – все равно бы не воспринял как надо.

– Ладно, пока. Счастливо тебе, Лео. Машеньке привет передавай.

– Извини, Платош… – снова извинился Лео. – Обещаю тебе – когда вернусь, обязательно напьемся.

– Ну, если повод не рассосется…

– А мы и без повода!

– Ну да…

Слегка похлопав Лео по плечу и стараясь изо всех сил улыбаться, Платон развернулся и пошел к двери. Лео двинулся было за ним, но Платон махнул рукой и проговорил не оборачиваясь:

– Не надо, я дверь за собой захлопну. Давай, счастливо тебе.

Усевшись за руль, он бросил пакет с выпивкой на заднее сиденье, потом вытащил из кармана телефон, кликнул номер Антона.

Антон не ответил. Номер Ольги тоже не отвечал. Позвонил на домашний номер – трубку взяла домработница Тамара, сообщила вежливо, что хозяева уехали по делам в Берлин. На неделю. С достоинством сообщила, будто хозяйский отъезд в Берлин был ее личной заслугой. Потом с таким же вежливым достоинством поинтересовалась, не передать ли чего.

Платон вздохнул с тоской – что я могу передать, милая? Что жена меня предала? Дорогая жена, свет очей, стерва моя любимая? Еще пару минут, и сдохну сейчас от горя? Да этой тоски никакими словами не передашь, милая…

Потом он долго еще сидел в машине, глядел, как моросит августовский дождь, как покрывается мелкими каплями ветровое стекло. Капли набухают и соединяются одна с другой, и стекают зигзагами вниз, и новые капли падают на их место. Картинка вполне успокаивающая, если ни о чем не думать, просто смотреть. А если думать…

А если не думать все-таки? Да, не думать. Просто взять и забыть, что случилось. А почему нет? Если сильно свою женщину любишь, если жить без нее не можешь… Мало ли, почему ты ей сказал – уходи? Да потому! Нервы не выдержали, достоинство взорвалось. Ну и черт с ним, и пусть взорвалось, пусть даже разлетелось на мелкие осколки. Некоторые всю жизнь живут без достоинства, и ничего… Может, и у него получится? Чем черт не шутит, надо попробовать…

Платон вздохнул, и стало легче, будто он принял для себя какое-то решение. Завел машину, включил «дворники», поехал в сторону дома. Да, надо попробовать, чем черт не шутит… Взять и забыть! Ничего не произошло, все идет по-прежнему! Ну, не будет в его жизни Ярика… И что? И хорошо, что не будет. Надо еще ему в морду дать, сказать что-то гадкое, чтобы после этого Ярик вообще никак не проявлялся… Исчез из их с Викой жизни к чертовой матери!

Когда Платон открыл дверь, то сразу понял, что в квартире пусто. Нет Вики, ушла. Совсем ушла. Медленно прошел по всем комнатам, зажигая свет и болезненно щурясь. Заглянул в спальню – дверцы платяного шкафа были раздвинуты, на перекладине сиротливо жались один к другому пустые «плечики». Почему-то вспомнилось, как Вика постоянно напоминала ему, что пора бы заняться перепланировкой квартиры и выделить для ее нарядов отдельную гардеробную. Не может уважающая себя красивая женщина обойтись без гардеробной комнаты, разве это не понятно?

Потом постоял у распахнутого настежь окна спальни, вдыхая в себя влажный воздух. Лучше не стало, наоборот, от воздуха внутри образовался плотный шар и давил на сердце, и норовил остановить его совсем, чтобы не бухало так болезненно и гулко. Наверное, надо выпить что-нибудь сердечное… Никогда сердце так не бухало. Вика, Вика… Что ты делаешь со мной, а? В кого я превращаюсь? Почему веду себя как неврастеник? Почему не могу справиться с этой подлой ситуацией?

Да, надо выпить. Только не сердечное лекарство, а что-нибудь покрепче. Много выпить. Разом. Чтобы оглохнуть, ослепнуть, ничего не чувствовать. Жаль, купленная бутылка в машине осталась, возвращаться за ней неохота. Но наверняка в баре виски есть или коньяк.

Платон закрыл окно, быстро прошел мимо раззявленного шкафа с его жалкими «плечиками», по пути в гостиную зачем-то заглянул в свой кабинет… Ох, лучше бы не заглядывал! Что, что она делала в его кабинете?! Ладно, шмотки свои забрала, но почему в его рабочем столе, в его святая святых, все ящики вывернуты наружу? Да когда это было, чтобы Вика вдруг проявила хоть какой-то интерес к его делам?

С недоумением принялся перебирать разваленные по столу бумаги… И вдруг догадался, в чем дело. Даже не догадался, а ужаснулся. Она документы украла. Те самые документы, с которыми он должен был необратимо выиграть процесс. Общий процесс с Яриком, только они были в этом процессе по разные стороны баррикад… Это что же, Ярик ее научил такой подлости?

Рука сама по себе потянулась во внутренний карман пиджака, чтобы достать телефон. Автоматически кликнул номер Ярика, и тот ответил сразу, будто ждал его звонка. И вопрос тоже прозвучал автоматически, таким, каким только что прозвучал в голове:

– Это ты ее научил такой подлости, да?

– Во-первых, добрый вечер, Платон, – обыденным тоном, как будто ничего не случилось, проговорил Ярик. – А во-вторых, я прошу тебя успокоиться, прежде чем мы станем говорить.

– Да? Может, и мне пожелать тебе доброго вечера, а? Во-вторых, я совершенно спокоен! Так спокоен, как может чувствовать себя человек, которого дважды предали! А в-третьих, ты не ответил на мой вопрос… Это ты научил Вику такой подлости, да?

– Подлости? Ты о чем, Платон? Ты о документах сейчас толкуешь? – переспросил Ярик, и в голосе его не слышалось никакой виноватости, только обычная деловая составляющая.

– Да. О документах я толкую, Ярик.

– Странно… Я думал, ты сначала про Вику спросишь.

– А чего спрашивать? И без того все ясно.

– Хм… А что, тебе документы важнее, чем жена? Значит, не любил ее, что ли?

– Ты хочешь, чтобы я тебе сейчас о своих чувствах к Вике рассказывал?

– Да нет… Это у меня такая защитная реакция, сам понимаешь. Когда человек делает другому человеку какую-то пакость, он должен быть готов к обороне. Тем более если без этой пакости обойтись нельзя, если она имеет для него жизненно важное значение. Иногда без пакости просто не обойтись, дружище. Просто не выжить, и все.

– Даже так?

– А ты думал – как? Если я точно знаю, что не могу проиграть этот процесс, права не имею… Если от этого зависит моя репутация, моя жизнь… Да что я объясняю, ты сам знаешь, какие деньги там задействованы, какие люди! Что мне оставалось делать, дружище?

– Ну, теперь точно не проиграешь… Дружище.

– Да, теперь не проиграю. И постарайся отнестись к моему поступку философски, Платон. Нет, я не прошу у тебя прощения, знаю, что это глупо звучит в данный момент. Но все-таки сам рассуди… Для тебя нет ничего ужасного в том, если проиграешь этот процесс, а для меня… Для меня это более чем ужасно.

– Что, на большой гонорар подписался, да?

– Не в том дело… Я еще раз тебе повторяю – ты знаешь, какие там люди завязаны. И мне эти люди нужны. Мне еще карабкаться и карабкаться вверх по этой лесенке… Чтобы быть там, куда ты на лифте поднялся с помощью маминых денег… Каждый в этой жизни использует доступные ему возможности, Платон. Ты использовал мамины деньги, я использую подлость. Все философски объяснимо, дружище. И всем одинаково хочется жить. Разве не так?

– А как же совесть, Ярик? А наша дружба?

– Ой, только не надо вот этого мушкетерства и благородства, умоляю тебя… Это жизнь, Платоша! Всего лишь жизнь!

– Это дерьмовая жизнь, Ярик. Я бы не смог.

– Ну, о чем речь… Конечно, ты бы не смог. Тебе сразу были даны все козыри в руки, чтобы не смочь. А ты попробуй без козырей, я тогда посмотрю… Какая у тебя будет жизнь, дерьмовая или не очень. И вообще… Это пустой разговор, Платон, потому что мы ведем его с разных позиций. Оставь весь этот пафос себе, ладно? А я как-нибудь обойдусь и без пафоса. Тем более – зачем он мне в дерьмовой жизни, сам подумай?

– Значит, это ты уговорил Вику, чтобы она украла у меня документы?

– Нет, я не уговаривал. Ты плохо знаешь свою жену, Платон. Она сама предложила.

– А ты, стало быть, не отказался?

– А я не отказался.

– Взял в качестве приданого, да?

Ярик хмыкнул:

– Как смешно звучит… В качестве приданого. Наверное, да, именно так все совпало. Я не хотел такого критического конечного результата, но Вика утверждает, что беременна от меня. Сам посуди, не могу же я как порядочный человек…

– Кто порядочный? Ты – порядочный?

– Ну ладно, ладно! Опять мы к пафосу возвращаемся. Давай я буду последней сволочью, а ты будешь порядочным. Если тебя это утешит…

– А я ведь считал тебя другом, Ярик, – с горечью произнес Платон. – Еще вчера. Странно, правда? И еще вчера у меня была жена…

– Ты чего хочешь, Платон? Да, ситуация ясна во всем ее мерзейшем многообразии. Да, как случилось, так случилось. И если уж честно тебе признаться, мне тоже не очень нравится то, что случилось. Это я так, бодрюсь… И нападаю, чтобы таким образом защититься. И поверь мне, Платон… Плавать в мерзейшем многообразии ничуть не легче, чем сидеть и смотреть на этот процесс со своего праведного берега.

– Ладно, плавай… Что я еще могу сказать?

– А я и плаваю. Что мне еще остается делать?

Сил больше не было слышать голос Ярика – Платон нажал на кнопку отбоя, сунул телефон в карман пиджака. И находиться дома тоже сил не было. Надо уйти, уйти отсюда быстрее… Да, что же он хотел еще сделать? Кажется, выпить… В машине бутылка есть – непочатая…

Что было потом, он уже плохо помнил. Вкус крепкого виски во рту – помнил. Капли дождя на ветровом стекле – помнил. Ночь, свет огней, мелькание домов и деревьев – помнил. А куда ехал – не помнил… И как оказался на трассе далеко за городом, и как врезался во встречную фуру – не помнил…

Очнулся утром, уже в больнице. Долго смотрел в потолок, пытаясь справиться с тошнотой и сильной головной болью. Попытался встать, но мешком свалился обратно – тело было вялым и неживым, будто в нем не оставалось ни капли крови. Среди всего этого ужаса выплыло вдруг девчачье лицо с испуганными глазами, в зеленой шапочке до бровей: