Гневливая боль снова зашевелилась внутри, засмеялась истерически – ага, размечтался! Может, контору и бросишь, это да! А Вику – ни за что не бросишь! Потому что слабо тебе! Потому что ты полностью принадлежишь этой бабе, вместе с потрохами, гневливостью и своей адвокатской конторой! Потому что любишь ее слишком сильно, слишком болезненно… И смирись уже с обстоятельством, если попал в это дерьмо раз и навсегда…

Он схватил салфетку, торопливо отер влажные ладони, потом встал из-за стола, шагнул к столику, где сидел детектив. Молча положил перед ним деньги и также молча пошел к выходу, подумав про себя – можно ведь было сразу это сделать, не ждать, когда придут силы открыть конверт… Видимо, вошел в ступор от страха, так боялся увидеть, что там, в этом конверте.

Детектив что-то проговорил ему в спину – слов было не разобрать. Да и не важно, в общем, что он сказал. Теперь уже ничего не важно. Теперь бы силы найти, чтобы пережить эту проклятую правду. И силы найти, и выход найти. Но где, где он, этот выход?

На улице вечерело, августовские сумерки наплывали теплым влажным туманом, окрашенным в желто-зеленый цвет. Вернее, что-то среднее витало в сумеречном фоне, застывшее между зеленью и желтизной. Красиво, наверное. Хорошо, когда красоту чувствуешь, когда она входит в тебя безмятежно. И он тоже чувствовал ее – когда-то. А теперь… Теперь только раздражающая неопределенность – между зеленью и желтизной. Неопределенность жизни. Потому что нет жизни без Вики. Но ведь и с предательством – тоже нет…

Он подошел к машине, смахнул с ветрового стекла редкие листья – те самые, застывшие цветом между зеленью и желтизной. Несозревшие, но уже отвергнутые. Сел за руль, развернулся на пятачке, поехал домой – выяснять отношения. Смотреть в подлые и лживые Викины глаза. Интересно, как они поменяют свое подлое и лживое выражение, когда он предъявит ей содержимое конверта?


Вика была дома, сидела в спальне перед зеркалом – в халате, с тюрбаном полотенца на голове, аккуратно наносила на лицо маску темно-зеленого цвета, вся отдавшись этому занятию, вложив в кончики пальцев огромную любовь и нежность к своему лицу. Раньше Платон всегда умилялся этому трепету, и собственное чувство бесконечного к Вике обожания не казалось таким стыдливо сопливым, а принимало чуть насмешливую спасительную тональность. Казалось, что в умилении и есть его сила. Да, только сильный человек может себе это позволить… Смотреть, умиляться, обожать. Искренне, всей душой, всем сердцем. Без страха и упрека. Да, именно сильный человек, а не жалкий подкаблучник…

Вика повернула к нему голову, глянула равнодушно и продолжила свое занятие, аккуратно размазывая густую зеленую массу по лицу. Он сел на кровать, глядел молча. До тех пор, пока, приблизив лицо к зеркалу, Вика не спросила:

– Что-то случилось, Платоша? Процесс проиграл, да?

– Нет, почему же… – ответил Платон тихо и отвернулся, не в силах больше выносить своего лживого спокойствия. Хотя, разве это можно назвать спокойствием? Это лживая трусость, а не спокойствие.

– Но я вижу – что-то случилось! Давай, выкладывай, чего там! И учти, у меня мало времени, я ухожу скоро!

– Куда уходишь?

Вика снова повернулась к нему и на сей раз глянула более заинтересованно. Наверное, удивилась незнакомым ноткам в его голосе. И вопросу вкупе с этими нотками удивилась – раньше он никогда не спрашивал с такой горечью: куда уходишь.

– С девчонками в кафе посидим, давно не встречались… – медленно произнесла она, будто с трудом подбирая слова. – Тем более повод есть – Ленкин муж кандидатскую защитил. Ленка по этому поводу прыгает от счастья, а я не понимаю – зачем ему эта кандидатская… Как был идиотом, так и остался. Но если ей так хочется отметить это событие, что ж… Ты не против, надеюсь? Мы ведь сегодня никакой совместный семейный поход не планировали? Или я что-то забыла?

– Нет, мы ничего не планировали.

– Ну, вот видишь…

Можно было и дальше вести диалог в этом духе. Можно было улыбнуться саркастически и помолчать немного, а потом спросить в лоб: с какими это девчонками, мол, на встречу собралась? А может, все ты врешь про девчонок, Вика? Старательно заливаешь и про Ленку, и про кандидатскую ее мужа, получение которой надо отметить в кафе? Может, скажешь сама всю правду, а?

Да, можно было свести этот диалог на тропу обычной ревнивой ссоры. И оставить все как есть. И Вика бы ушла, не сказав никакой правды. Зато потом вернулась бы. Да, потом бы вернулась…

– Почему ты молчишь, Платон? Мне не нравится, как ты молчишь! У тебя все-таки что-то случилось, да? – переспросила Вика, начиная злиться.

Вместо ответа он молча достал из внутреннего кармана пиджака конверт с фотографиями, протянул ей.

– Что это? – спросила Вика осторожно, глядя на конверт с опаской.

– Открой, и увидишь… – произнес Платон устало.

Пока Вика перебирала фотографии, повернувшись к нему спиной, Платон ничего не чувствовал, кроме этой вдруг навалившейся смертельной усталости. Наверное, ни от чего так сильно не устаешь, как от перспективы горькой потери. И от невозможности предотвратить эту потерю.

Наконец Вика пересмотрела все фотографии, аккуратно сложила обратно в конверт и повернулась к нему, гордо выпрямив спину и подняв зеленый подбородок. И произнесла с вызовом:

– Да, все так, Платон! И что?

– Да ничего… – пожал он плечами. – Это я должен спросить у тебя – и что?

– Ты имеешь в виду, что будет дальше? А я тебе скажу… Я сейчас встану и уйду, вот что! Да, уйду! Потому что я давно тебя разлюбила, Платон! И да, я люблю Ярика! И я бы никогда тебе в этом не призналась. Но как случилось, так и случилось, значит, так и надо! Ты сам этого захотел! Тем более я беременна от него, понял?

– Беременна? – поднял на Вику измученные глаза Платон.

– Да, беременна! И ты все сделал, чтобы я… Надо же, еще и детектива нанял… Мог бы не суетиться, просто спросил бы… Я не хотела тебе говорить, но ты сам виноват, Платон!

– Беременна… – не слушая ее, эхом повторил Платон.

– Да, я беременна! От Ярика! И мне очень жаль, что я говорю тебе это вот так, походя! Но ты сам в этом виноват, сам! Я по-другому хотела… Я поговорить с тобой хотела, сама собиралась все рассказать честно и откровенно, а ты…

– Заткнись… Заткнись, Вика. Пожалуйста…

Да, это был удар ниже пояса. Удар, от которого невозможно оправиться и встать на ноги. Господи, как же Платон долго ждал, когда его жена произнесет эти заветные слова! «Я беременна, Платон!» У нас будет малыш, какое счастье!

Значит, беременна. От Ярика. Да…

Нет, это непереносимо, это просто пытка какая-то. Надо пересилить себя, призвать на помощь остатки достоинства.

– Уходи! – произнес хрипло и громко, глянув на Вику с яростью. – Уходи… Иначе я тебя просто убью… Уходи, слышишь?

Слово не укладывалось в сознании, оно выскочило из него, как теннисный мячик. Более того, он и сам ужасно испугался, что произнес это слово. А еще более испугался того, что сейчас упадет на колени, обхватит Викины ноги и будет выть как загнанный зверь – не уходи, не уходи! Пожалуйста!

Встал с кровати и задержался на миг, потом все-таки медленно попятился к двери шаг за шагом. Будто решал для себя – может, еще не поздно упасть на колени… Шажок, еще шажок. И последний – за дверь спальни. Потом неизвестно откуда прыть взялась – выскочил из квартиры, сжимая в ладони ключи от машины. Сел за руль, резко рванул с места, вусмерть перепугав двух почтенных дам, вальяжно идущих по тротуару. Выехал со двора, повернул направо и помчался куда глаза глядят. Хотя они и не глядели никуда, они вообще перед собой ничего не видели.

Так и кружил по городу на автопилоте, послушно останавливаясь на светофорах и пропуская пешеходов на «зебре». И ни о чем не думал. Казалось, если начнет думать – умрет. И если остановится – тоже умрет. И не заметил, как совсем стемнело, как город зажег огни…

Потом пришла в голову странная мысль – а что, интересно, делают рогатые мужья в таких случаях? Которые на колени не падают, которые говорят: уходи? Наверное, надираются в стельку. Вместе с лучшим другом, который понимает и сочувствует.

Да, это было бы хорошо – надраться в стельку с лучшим другом… Только вот незадача – друг у него всего один. Яриком зовут. Друг-предатель. Если друг оказался вдруг… И не друг, и не враг, а так.

Да и черт с ним, у него же братья есть. Старший Антон и младший Лео. Вот с Лео вполне можно надраться! Надо только в магазин заскочить, взять что-нибудь такое… Покрепче. Чтоб с ног валило.

Лео открыл ему дверь и даже не смог спрятать свою досаду, но эта досада была последнее время привычным явлением, никто на него даже не обижался. Понятное дело – у парня творческий зуд, ему не до гостей. Еще и выставку в Хьюстоне мать ему организовала, то есть ее муж организовал, конечно. Договорился со знакомым галерейщиком.

– Привет… Что-то случилось, Платон? – всмотревшись в его лицо, тревожно спросил Лео.

– Давай выпьем, а? Потом расскажу…

– Я не могу сейчас пить, времени просто нет. Если что-то случилось, ты так скажи.

– Да брось! Давай выпьем! Брат ты мне или кто, в конце концов?

– Брат, конечно. Платон, я правда не могу. В любое время, но только не сейчас.

– Почему? К свадьбе готовишься, да?

– Да к какой свадьбе… То есть свадьба будет, но после выставки. Мама уже все организовала, мы послезавтра летим. Послезавтра! Ты слышишь меня, Платон? А визы только завтра готовы будут!

– А Машенька тоже в Америку летит, стало быть?

– Ну да…

– Молодцы… Молодцы, ребята. И мама наша молодец, подсуетилась. А чего ты нервничаешь, если все так хорошо складывается?

– Я не нервничаю, я волнуюсь. Один день остался, а еще столько дел надо сделать! – признался Лео. – Самолет послезавтра вечером! Все впритык. Да, ты прав, я очень нервничаю… Не знаю, за что схватиться…

– Ага, – кивнул Платон. – И тут еще я со своим «давай выпьем». Понимаю, понимаю.