– Да что там – спасибо! За что – спасибо! Да ты хоть понимаешь, что творишь, друг мой ситный? Ты же до одури самобытен, батюшка! Да ты же… У меня просто слов нет! Да ты…

– Глеб, я хочу этот портрет. Купи мне его! – не дав мужу договорить фразу, потребовала Лёля.

Глеб обернулся к ней, моргнул сердито, потом проговорил тихо:

– Потом куплю. Позже. У меня сейчас денег нет.

– Но это же мой портрет! Я хочу, чтобы он совсем был мой! – не унималась Лёля.

– Ой, да забирайте, ради бога! – весело перебил их Лео. – И никаких денег не надо, мы ж свои люди, как-нибудь сочтемся!

– Спасибо, Лео…

Лёля встала спиной к портрету и широко развела руки в стороны, будто обозначала пространство вокруг своей желанной добычи. Глеб, глядя на нее, вздохнул и проговорил тихо:

– Ну что ты с ней сделаешь? Дитя, совсем дитя. Девочка с яблоком. Правильно ты ее суть ухватил, Лео…

– Ой, а можно, я свою приятельницу приведу, и ты тоже ее портрет напишешь? – громко спросила Лёля, обращаясь к Лео. – А ее муж потом этот портрет обязательно купит, он человек состоятельный! Сколько скажешь, столько и заплатит! Можно?

– Что ж, веди свою приятельницу… – с улыбкой согласился Лео.

– А когда? Завтра можно?

– Можно.

– Ура! – искренне обрадовалась Лёля. – Я думаю, это как раз то, что ей сейчас необходимо…


Женщину, которую привела Лёля, звали Мариной. Она была красива, ухожена, дорого и со вкусом одета. И очень старалась быть веселой и общительной. Но почему-то от ее натужной веселости становилось ужасно неловко, и очень хотелось задать простой вопрос – мол, что с вами случилось, нельзя ли чем-нибудь помочь?

Маша, уловив в общении с Мариной эту жалкую ноту, сразу и спросила со всей присущей ей искренностью:

– Марина, вы чем-то расстроены, да? У вас что-то случилось?

Лёля глянула на Машу с досадой, а Марина подняла глаза и, продолжая автоматически улыбаться, вдруг смахнула со щеки слезу, которой секунду назад и в помине не было. Потом вдохнула глубоко, пытаясь справиться и не выпускать слезы наружу, надолго задержала дыхание. Все отвели глаза в сторону, делая вид, будто ничего особенного не происходит. Маша долила чай в полупустую Лёлину чашку, Лёля обратилась к Лео с каким-то никчемным вопросом. Наконец Марина проговорила спокойно и грустно:

– Да, Машенька, вы правы… И спасибо вам за вопрос, иначе бы я так и не решилась выйти из этой проклятой скорлупы, которая называется «у меня все отлично». Нынче ж не модно, чтобы у человека было все плохо, надо обязательно надевать на себя эту треклятую скорлупу внешнего счастья. А у меня все плохо, да. У меня все просто ужасно. И… Я сама не знаю, зачем пришла сюда…

– Марин, тебе нужен портрет… – тихо подсказала Лёля, растерянно поглаживая ее по плечу. – Я ж тебе говорила, что Лео сможет… Он сможет показать тебе, какая ты есть на самом деле. И даже не показать, а помочь вспомнить! Свою природную суть вспомнить… Знаешь, как мне это помогло? Сразу другим человеком себя почувствовала! А раньше – будто все бежала куда-то, бежала… Спроси меня – куда, зачем? А я и не отвечу. А еще я вдруг поняла, что своего мужа очень люблю. Раньше смотрела на него, как на… Ладно, не буду вдаваться в подробности, это уже слишком личное… И тебе легче станет, правда! Только ты Лео сама все расскажи… Он поймет, правда, Лео?

– Я постараюсь, конечно же, – тихо подтвердил Лео.

– Может, нам с Лёлей выйти, Марина? – спросила Маша.

– Нет, нет, что вы! Не надо! – запротестовала Марина. – Я и при вас могу рассказать. Хотя, наверное, в моей ситуации нет ничего особенного. Просто я так больше жить не могу, и все.

– Рассказывайте, мы слушаем! – коротко бросил Лео.

– Ну, в общем… В моей жизни все хорошо, да… У меня есть все для счастья, абсолютно все. Хороший дом за городом, состоятельный и заботливый муж, возможность самореализации. Муж очень любит меня, и я его люблю. Но… Но я не могу быть счастливой, понимаете? Я не могу отпустить маму и папу, они погибли пять лет назад… У меня осталось огромное чувство вины перед ними, понимаете? И такая печаль вот тут… – дотронулась Марина до груди, – неизбывная печаль… Все время печаль, днем и ночью. Я улыбаюсь, а в глазах печаль! Я говорю что-то – а глаза плачут! И я вижу, как тяжело со мной моему мужу! И не знаю, что делать… Помогите мне, пожалуйста, Лео!

– Да чем же я здесь-то могу помочь… – растерянно проговорил Лео, – это вам к психоаналитику надо, наверное…

– Нет, вы можете, можете! Я знаю, что вы можете! Напишите мой портрет, пожалуйста! Только не такую меня напишите, как сейчас, а такую, как тогда… Когда еще ничего не случилось! Ведь я так виновата перед своими родителями, если б вы знали! Они ехали на машине на мою свадьбу и разбились… И это было ужасно – вместо свадьбы надо было хоронить родителей. А потом… Потом свадьба была. Через месяц. Я ощущала в себе огромное горе, но мой муж меня уговорил. У него был какой-то проект, и там зарубежные партнеры поставили обязательное условие – руководитель проекта должен быть женатым человеком. Вы меня понимаете, да? Через месяц после похорон – свадьба… Да, уступила мужу, я его очень люблю. Но мама с папой меня не простили, я знаю. Я чувствую это.

– Они простили вас, Марина, – тихо проговорила Маша, глядя в свою чашку. – Они простили, они поняли…

– Но я сама себя не простила, Машенька. Так и живу теперь – с живой печалью в душе. И чувствую, как она съедает меня. Да, мой муж давно понял свою ошибку и просил у меня прощения за то, что настоял тогда на своем, но… Что этим изменишь? И он скоро меня разлюбит. Кому нужна жена с вечно печальными глазами?

– Да не разлюбит, что вы! – снова тихо проговорила Маша.

Марина повернулась к Лео, спросила неуверенно:

– Так вы будете писать мой портрет? Или я зря на что-то надеюсь? Ведь и в самом деле… Я же не Дориан Грэй, чтобы надеяться на мистификацию…

– Я буду писать ваш портрет, Марина. Я понял вас, да. Я понял… – медленно проговорил Лео, пристально глядя Марине в глаза.

– Ой, спасибо! А что мне нужно делать? Что принести с собой?

– Ничего делать не нужно. Вы просто будете сидеть на стуле и вспоминать своих родителей. И внутри себя беседовать с ними. Вспоминайте свое детство, свою юность…

– И все?

– И все.

– А когда мы начнем?

– Завтра и начнем. Приезжайте прямо с утра…

Марина оказалась дисциплинированной натурщицей, и было видно, что к сеансам у Лео она относится с большой ответственностью. И старается делать так, как он попросил. Сначала она просто сидела на стуле, глубоко погруженная в себя, потом начинала будто разговаривать с кем-то… Голос ее был просительным, дрожащим, с плаксивыми детскими нотками, и в этот момент Маша замирала у себя наверху, боясь лишним шумом помешать женщине, сбить ее с толку. И думала с испугом – а может, и впрямь ей лучше обратиться к психоаналитику? Ну чем ей поможет портрет? А потом, позже, голос Марины постепенно окреп, и уже не слышалось в нем оттенка того первоначального и пронзительного чувства вины.

Лео тоже часто менял свое настроение, пока писал портрет Марины. И тоже уходил в себя, и Маше казалось, что он не видит, не замечает ее присутствия рядом. А однажды проговорил тихо, когда Марина ушла после очередного сеанса:

– Ты знаешь, я ее понимаю… У некоторых людей связь с родителями на тонком уровне – вещь непростая, ее трудно оборвать даже тогда, когда родителей больше нет. А если эта связь еще и обременена чувством вины, она вообще становится очень крепкой и связывает душу морским узлом…

Маша хотела спросить – не про свое ли отношение к матери он сейчас говорит, но промолчала. Почувствовала, что надо промолчать. Захочет – сам расскажет. Не все так просто бывает у человека, которого с пяти лет воспитывал дед. И это при живой матери, хоть и регулярно присылающей деньги и названивающей по телефону, но все равно отсутствующей. Да, в каждой семье – свои причуды… Очень интересно было бы посмотреть живьем на эту женщину, мать Лео!

Когда портрет был готов, Марина долго глядела на него – лицо ее не выражало ни одной эмоции. А потом она улыбнулась – по-настоящему улыбнулась! Не так, как раньше, через внутреннее насилие! Улыбнулась и произнесла через дробный короткий смешок:

– Ой, я тут такая… Такая забавная… Да я же тут ребенок, Лео! Я вижу в себе ребенка, правда!

– Да, я написал ребенка, который в вас живет, Марина. Вы все правильно увидели, я рад. Вглядитесь в него – он счастлив. И в каждом из нас живет ребенок, и мы все зависим от состояния своего внутреннего ребенка, и не всегда он бывает счастливым… А ваш – да, счастлив. Смотрите на него – это вы и есть. И родители ваши на вас не обижаются – разве можно обижаться на ребенка?

– Да! Да! Спасибо вам, Лео! Да, это именно то, что мне нужно! Счастливый ребенок внутри меня! Я обязательно повешу этот портрет на стене в гостиной, на самом видном месте! Или нет, не так… Я подарю его мужу, и он сам повесит его в гостиной… Или там, где захочет. Может, в своем кабинете. И будет смотреть на него… Да, это то, что мне нужно! Спасибо вам, Лео! Я сейчас выпишу чек. Я очень, очень вам благодарна…

Завершив все формальности по оплате своего заказа, Марина снова улыбнулась, произнесла тихо:

– Лёля оказалась права, вы очень талантливый художник. А можно, я буду вас рекомендовать своим знакомым?

– Конечно, Марина, – не стесняясь и не жеманничая, сказал Лео. – Я буду рад…

Вечером Лео и Маша отпраздновали это событие. На столе горели свечи, в бокалах с красным вином красиво отражались язычки дрожащего пламени. Маша заправила за ухо непослушную прядь, взглянула на Лео с улыбкой:

– А я знала, что ты все равно поймаешь свой ветер! Я в тебя сразу поверила.

– А я могу больше тебе сказать – ты просто спасла меня, Машка. Да, да, без преувеличения могу сказать! Знаешь, мне раньше и в голову не приходило такое – взять и написать чей-то портрет! – признался Лео. – И не просто портрет, а в душу человеку заглянуть, показать ему, какой он есть. И знаешь, что я понял? Это очень трудно – в душу человеку заглядывать. И очень страшно, потому как не знаешь заранее, что тебе откроется. И вообще, надо на это право иметь. И кто его знает, есть ли у меня это право?