Некоторое время спустя из разговоров местных жителей Елизавета узнала, что она очень благородного происхождения, а держат ее в этой глуши по приказу покойного императора Петра III. Тогда, продав немногие украшения, она бежала за ближайшую границу в сопровождении одного казака и служанки. Им удалось добраться до Багдада и там познакомиться с богатым персом по имени Гамет. Он пригласил прелестную девочку к себе в дом и обращался с ней по-отечески ласково и заботливо. Там же она познакомилась с князем Гали, который, узнав ее историю, обещал помочь и взял с собой в Исфахан. Он обходился с девочкой как со знатной особой и не раз говорил ей, что она, наверное, дочь императрицы Елизаветы Петровны. Это подтверждали многие, кто ее видел. Гали даже брался со временем доказать этот факт перед всем просвещенным миром. Так в роскоши и неге она прожила до 1768 года.

Затем в Персии начались беспорядки, гражданская война в связи со сменой правящей династии. Благодетелю Таракановой пришлось спешно бежать из страны, прихватив с собой воспитанницу. Богатый князь решил поселиться в Европе.

В 1769 году они прибыли в Астрахань. Князь Гали под именем знатного персидского вельможи Крымова, Тараканова - как его дочь. Затем они добрались до Санкт-Петербурга, где провели всего одну ночь, через Ригу прибыли в Кенигсберг, потом шесть недель жили в Берлине, полгода в Лондоне, а оттуда перебрались во Францию. В Париже она оказалась в 1772 году. Что происходило дальше, Голицыну было уже более или менее известно.

В этом рассказе арестантки каким-то странным образом происходит исчезновение ее покровителя и князя Гали. Похоже, где-то в странствиях они расстались. А также ни словом не упоминается об опасных, компрометирующих Тараканову документах.

Допросы происходили редко, Голицын отвлекался для множества других государственных дел. Но императрица не поручила вести допросы кому-либо другому. Она явно была заинтересована в том, чтобы об узнице Петропавловской крепости знало как можно меньше людей.

Конспекты всех показаний Голицын немедленно переправлял государыне. Вот один из самых важных. "В итоге она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Гали. Она заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом - ни князь Лимбургский, ни Радзивилл, и всегда повторяла им: "Впрочем, называйте меня, как знаете - хоть дочерью турецкого султана, хоть персидского шаха, хоть русской княжной. Но лично мне кажется, что я не вправе носить сей титул". Она говорит, что в Венеции строго-настрого запретила полковнику Кнорру обращаться к ней, как к высочеству. Когда же тот воспротивился, она подалась в Рагузу и воспретила местным властям употреблять по отношению к ней титул княжны". Далее она сообщала, что только в Рагузе получила неизвестно откуда анонимное письмо, к которому прилагались написанные на пергаменте те самые злополучные документы завещание Елизаветы Петровны о передаче короны дочери и духовная Петра I о желании, чтобы ему наследовала Елизавета и ее потомство. Тараканова также утверждала, будто послала письмо графу Орлову с единственной целью узнать, кто взял на себя труд послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России?

Разумеется, Тараканова понимала, что через Орлова, через возможных шпионов Екатерины, наверняка бывавших в ее домах во время странствий, императрице России было известно о ней куда больше, чем то, в чем она призналась. И в письме к Орлову, в письмах к другим лицам и в изданных Таракановой манифестах содержались высказывания куда более опасные, содержались прямые притязания на русский трон. Тараканова лгала вопреки очевидному, потому что не могла не лгать. С одной стороны, у нее не оставалось другого выхода, только чудо могло вывести ее из застенков. С другой стороны, ложь давно сделалась частью ее натуры.

* * *

Наступила новая зловещая осень. Княжна Тараканова чувствовала, что эта осень 1775 года может стать последней. Нездоровый, влажный климат, скудная еда, отсутствие прогулок превратили пышную когда-то красавицу в худую, изможденную тень. Вялотекущая чахотка перешла в быстротечную.

Тою же осенью граф Алексей Орлов-Чесменский неожиданно подал императрице прошение об отставке. В расцвете сил и славы. Он много сделал для Екатерины и ее державы, не страшился стоять под пулями, не страшился и тягчайшего греха цареубийства. Но последний "подвиг" с совращением Таракановой, с фиктивной свадьбой как-то уж больно отдавал подлостью. Пусть она самозванка и государственная преступница. Но она женщина, она все же искренне влюбилась в Алехана, а он... Екатерина поняла своего бывшего фаворита и подписала прошение. Награжденный орденами и имениями, Орлов отбыл в Москву и больше при дворе не появлялся.

А несчастная псевдосупруга Орлова уже умирала в сыром каземате. Она все чаще теряла сознание, впадала в беспамятство, бредила. Одно из последних ее вменяемых показаний по делу Голицын записал в начале октября: "...наслушавшись разговоров о своем рождении и памятуя о злоключениях детства, она порой тешила себя мыслью, что, быть может, она действительно та, о ком упоминается в присланных ей духовных и прочих бумагах. Она думала, что у тех, кто прислал ей все это, были свои причины сделать это, и причины эти явно имели отношение к политике". От себя канцлер приписал: "Узница, уповая на милость императрицы, утверждает, что на самом деле она всегда питала любовь к России и препятствовала любым злонамерениям, могущим причинить вред государству российскому..."

Хватаясь за последнюю соломинку надежды, в отчаянии княжна Тараканова решается написать императрице личное письмо:

"Ваше императорское величество, я полагаю, настало время уведомить Вас о том, что всего, писанного в стенах этой крепости, явно недостаточно, чтобы развеять подозрения Вашего величества на мой счет. А посему я решилась обратиться к Вашему императорскому величеству с мольбой выслушать меня лично, но не только поэтому, а еще и потому, что я могу принести большую пользу России.

И моя мольба - верное тому ручательство. К тому же я вполне могла бы опровергнуть все, что было написано и сказано против меня.

Я с нетерпением жду распоряжений Вашего императорского величества и уповаю на Ваше великодушие.

Имея честь выразить Вашему императорскому величеству заверения в моем глубочайшем почтении, я по-прежнему остаюсь Вашей покорнейшей и смиреннейшей слугой.

Елизавета".

Подписано было только именем Елизавета по привычке. Которая должна быть свойственна только лицам августейшего происхождения. Это взбесило Екатерину - какая упрямая девка, одной ногой уже в могиле, а все равно подписывается, как принцесса.

- Voila un fieffee canaille! (Вот отъявленная негодяйка!) воскликнула императрица. - Да это же второе издание маркиза Пугачева! Сколько бы мы ни жалели этой несчастной жертвы, быть может, чужих интриг, нельзя к ней относиться снисходительно.

Екатерина направляет очередное письмо Голицыну:

"Князь! Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо, судя по ее письмам к нам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не сомневался в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне, дерзость ее вообще не знает границ, и я уже начинаю думать, все ли у нее в порядке с рассудком".

Вот здесь одна из главных странностей этой истории. К тому времени следствием было достаточно убедительно доказано, что все опасные, подписанные царскими именами бумаги Таракановой - фальшивка. Работа европейских агентов императрицы дала несколько версий истинного происхождения авантюристки, самозванки, выдававшей себя за дочь Елизаветы Петровны. Она - чешка, дочь пражского кабатчика; или полячка, дочь мелкого шляхтича, клиента Радзивилла (отсюда ее живейший интерес к польским проблемам); немка, дочь нюрнбергского булочника, и, наконец, польская еврейка. Но почему же Екатерина II так разгневалась, так взволновалась?! Неужели считала ее все-таки дочерью Елизаветы и Разумовского? Или хотела считать?

Только плачевное состояние арестантки успокаивало Екатерину.

26 октября князь Голицын доложил императрице, что здоровье Таракановой оставляет желать лучшего: "Врач, что пользует ее, опасается, что долго она не протянет".

О чем она думала перед смертью? Вспоминала свое реальное детство. Или вымышленное. Багдад, Исфахан, Астрахань, Лондон - где она была, по ее словам. Париж, Франкфурт, Венецию, Рагузу, Неаполь, Петербург - где она определенно была. Роскошь нарядов, блеск украшений, выезды, балы. Пропавших преданных друзей, влюбленных в нее мужчин, верных слуг. Политическую авантюру, такую красивую и такую опасную...

3 декабря 1775 года она, уже не встававшая с постели, попросила Голицына пригласить к ней католического (именно католического!) священника, исповедалась, причастилась и умерла. Тайна последней исповеди осталась тайной.

"Отъявленная негодяйка, присвоившая себе высокий титул и происхождение, близкое к ее высочеству, третьего декабря испустила дух, так ни в чем не сознавшись и никого не выдав", - доложил канцлер императрице.

* * *

Потом еще ходили слухи, что Тараканова была беременна от Алексея Орлова, родила в тюрьме мальчика, которого взял к себе на воспитание отец. Скорее всего, это только слухи. Однако доподлинно известно, что граф Алехан, проживший жизнь, полную подвигов и преступлений, за грехи свои смерть в 1808 году принимал мучительную. Его ужасные крики и стоны были слышны даже сквозь толстые стены дома. Чтобы заглушить их, в передней постоянно играл домашний оркестр.