Когда Париж остался позади, король неожиданно заявил, что не желает больше видеть в качестве сопровождающего графа Ферзена. Об его истинных отношениях с королевой догадывался даже толстокожий монарх. И особенно этим не терзался. Почему же вдруг на этот раз король решил показать характер? Видимо, сыграли роль лишние опасения компромата, лишние требования этикета. В самый неподходящий момент. Ферзен верхом отправился в объезд.

Днем 21 июня супер карета прибывает в Шалон, где, конечно, сразу обращает на себя внимание. Еще удивительнее то, что, несмотря на жаркий день, никто из экипажа не выходит, пока меняют лошадей. Документы у графини Корф вроде бы в порядке. Но вот профиль ее лакея, на секунду мелькнувший из-за занавески, некоторым любопытствующим показался знакомым. Мясистый нос, оплывший подбородок, глаза навыкате. Не тот ли самый профиль, что выбит на монетах? Через час уже весь Шалон болтает, что через городок проехал король-пленник. Почтмейстер Друэ, ярый якобинец, с двумя приятелями поскакали, опережая медленную карету, в Варенн, следующий городок с почтовой станцией.

По договоренности конный разъезд сторонников должен был встретить королевскую семью еще не доезжая Варенна. Но курьер Леонар назвал не тот день. Гусары Шуазеля промаялись, никого не встретив, заскучали и разбрелись по окрестным кабакам, где попросту напились. Беглецов встретил только их командир. Уже ночью экипаж прибыл в Варенн. Мария-Антуанетта была как на иголках, а король спокойно спал.

Они вошли в гостиницу. Друэ и местные якобинцы еще не успели ударить в набат, собрать народ. Шуазель направил посыльных собрать по кабакам своих немцев-кавалеристов. А король, никогда не терявший аппетита, спокойно сел за поздний ужин с вином и сыром. Когда набралась уже достаточная команда вооруженной охраны, Шуазель предложил его величеству бросить неповоротливую карету и верхом вместе с королевой и детьми пробираться тропинками под покровом ночи до безопасного места. Король начинает думать. Супруга умоляет его делать это быстрее. Но быстрее у тугодума не получается. К середине ночи гостиница Варенна уже окружена тысячной толпой. А утром посланцы Национального собрания привозят спешно подготовленный декрет с оригинальной формулировкой "лишения короля Франции Людовика XVI прав монарха".

Людовик равнодушно прочитал документ и рассеянно уронил на кровать, где спали дофин и дофина. Мария-Антуанетта брезгливо сбросила документ на пол со словами: "Я не желаю, чтобы эта бумажка замарала моих детей!"

25 июля в сопровождении чуть ли не целого полка национальной гвардии, осыпаемые проклятиями и насмешками в каждом городке и деревне по дороге, неудачливые беглецы возвращаются в Париж. В той же огромной карете пришлось потесниться. В качестве почетных конвоиров там ехали три депутата. Один из них - Барнав, влиятельный депутат от умеренной партии жирондистов, в дороге вел продолжительную беседу с Марией-Антуанеттой. Они остались вполне довольными друг другом. Как политиками. Бывшая Королева рококо поневоле сделалась политиком.

* * *

Это бегство в Варенн спровоцировало новую вспышку активности революции. Крайне левые требовали вовсе уничтожить монархию, организовали 17 июля демонстрацию на Марсовом поле в Париже, которую расстреляла национальная гвардия. Крайне правые, заседавшие в парламенте, командовавшие в армии, еще чувствовали силы повернуть все вспять. Компромисс был найден принятием 3 сентября 1791 года конституции, закреплявшей все уже принятые законы о правах и свободах, устанавливавшие в стране конституционную монархию. Королю-пленнику вернули права монарха вместе с правом вето. В Законодательном собрании, сменившем Национальное, Людовик XVI присягает конституции. Только теперь он все больше и больше чисто декоративная фигура. А за этой фигурой прячется последний боец, не отрекшийся от старого мира, боец за свою честь и достоинство, за своих детей и свою любовь, пока еще королева Мария-Антуанетта.

Борьба отныне заключалась в основном в переписке со своими родственниками в Вене, с дипломатами, с генералами, с дворами Потсдама, Петербурга, Лондона, Мадрида. Иногда почта проходила свободно. Но все чаще и чаще королеве приходилось прибегать к шифровке, тайнописи, доверяя письма только проверенным курьерам. Шел активный обмен посланиями и с милым Ферзеном. Когда обстоятельства бегства в Варенн вскрылись, шведского графа объявили врагом французской нации, и появление в стране для него было крайне опасно.

Введение конституции не сразу осложнило международное положение Франции, но вызвало к жизни сложные политические игры. Хотя Австрия и Пруссия и заключили в Пильнице союз против распространения "заразы революции", хотя в Кобленце уже формировались добровольческие части французских эмигрантов, никто не спешил с началом решительных действий. Особенно понятна была политика графа Прованского. Он был живо заинтересован в углублении революционного хаоса на родине, в быстрейшей гибели короля и дофина. Ведь это давало ему право на престол. Свой интерес в разжигании внутренних распрей во Франции имела Пруссия, претендовавшая на Эльзас. Для этого прусский посланник... финансировал клуб якобинцев, и бoльшая часть денег оседала в кармане пламенного революционера Жоржа Дантона.

Ввязавшись в переписку, не искушенная в политике Мария-Антуанетта быстро запуталась во всех ее хитросплетениях. Используя личное знакомство с королевой, депутат Барнав попытался оказать через нее давление на европейских монархов, чтобы те признали революцию на данной стадии, не дали бы ее углубить, не дали разразиться войне. Королева в письме к брату, австрийскому императору Леопольду II, передает предложение Барнава. Но уже в следующем послании, переданном с верным человеком, умоляет уничтожить предыдущее, умоляет сделать хоть что-нибудь для ее спасения. Все чаще она рыдает в одиночестве, не нужная ни мужу, ни родственникам, обреченная пленница во дворце, отчаянно хватающаяся за все соломинки, чтобы выбраться из пучины.

Как последняя награда за неудавшуюся жизнь, как последний луч солнца в темнице, королеве дарятся два дня в промозглом, ветреном феврале 1792 года. Рискуя жизнью каждый момент, Ганс Ферзен под чужим, разумеется, именем приезжает в Париж и пробирается в Тюильри. Он привозит Людовику новый, совершенно фантастический, а потому и неприемлемый план бегства. Но главная цель этой отчаянной поездки - возлюбленная Антуанетта. Их последняя ночь была чудесной, наверное, потому, что последняя...

После отъезда Ферзена Мария-Антуанетта почувствовала настоящее отчаяние. Это видно хотя бы из ее писем. В одном из них она просит командующего австро-прусской армейской коалицией герцога Брауншвейгского как можно скорей начать боевые действия, сообщает, кто из командиров французских войск, по ее мнению, готов перейти на сторону монархистов и кто из депутатов Законодательного собрания остался убежденным роялистом. В другом же письме к тому же герцогу Мария-Антуанетта умоляет ни в коем случае не развязывать войну, иначе ее жизнь окажется на волоске. Понятно, что в иные моменты любая женщина может быть склонной к истерике. В том случае истерический момент естественно совпал с историческим.

Весной 1792 года произошли два важных события. Жирондисты, взявшие верх в Собрании, пришли к мысли, что вывести страну из политической неопределенности и экономического кризиса может только война. В Вене на место умершего императора Леопольда II пришел его недалекий, но агрессивно настроенный сын Франц. Обмен дипломатическими колкостями привел к желаемому. 20 апреля несчастная пешка обстоятельств Людовик XVI объявил племяннику своей жены Францу войну.

Войны сами неизбежно порождают выдающихся полководцев. Но не сразу. Герцог Брауншвейгский был полководцем откровенно бездарным. Но ему противостояли такие же. Кроме того, кризис сказался на снабжении и командовании французских войск. Они стали терпеть от австрийцев и пруссаков поражение за поражением. Многие офицеры переходили на сторону врага. Один из них не захотел этого делать, бросил полк и приехал в Париж в ожидании лучших для себя времен. Двадцатитрехлетнего лейтенанта звали Наполеон Бонапарт. В самых смелых мечтах он еще не представлял, что через год станет генералом.

Скорее всего, Мария-Антуанетта радовалась победам врагов своей страны. Своей страны у нее уже не было. Но страна сумела сплотиться. 11 июля Дантоном был брошен призыв "Отечество в опасности". Газеты якобинцев выходят с заголовками "Свобода или смерть!". Но смерти требуют в первую очередь для королевы. Мимо Тюильри шествуют огромные демонстрации с лихой песенкой "Ca Ira"*. Другую песню уже сочинил Руже де Лилль, и Париж ее скоро услышит. Одна из демонстраций сминает охрану дворца. В комнату королевы врывается толпа санкюлотов. Кто-то требует, чтобы маленький дофин натянул на себя красную фригийскую шапку - символ революции. Мария-Антуанетта уже думала, что настал ее последний час. Но тогда Лафайету удалось навести порядок. Ненадолго. Вскоре и сам Лафайет в спешном порядке бросил свою армию и перешел к австрийцам.

Король добился, чтобы охрану Тюильри доверили отряду швейцарских гвардейцев - дисциплинированных, надежных наемников. Тем временем австро-прусские войска хоть и медленно, но продвигались. Получающий истеричные сбивчивые письма своей перепуганной событиями в Париже возлюбленной Ферзен сам впадает в отчаяние и приходит к выводу, что французов надо еще больше напугать, чтобы они успокоились и оставили свою (или теперь только его) королеву в покое. Оказавшись среди генералов штаба герцога Брауншвейгского, Ферзен внушает главнокомандующему мысль обнародовать угрожающий манифест: мол, если с головы короля и королевы упадет хоть волос, Париж будет стерт с лица земли.

Манифест публикуется 25 июля и производит совершенно обратное действие. Новый революционный орган власти Парижская коммуна готовится эти волосы уронить. В Париж прибывает ударная полубригада добровольцев из Марселя с боевым маршем, которому суждена долгая жизнь, - "Марсельезой". В состоянии, больше похожем на анархию, самым достойным для остатков старой власти кажется защищаться. Тем более что дворец Тюильри к этому приспособлен. Есть рвы и крепкие стены, есть пушки, есть 900 верных швейцарцев и еще несколько батальонов национальной гвардии, согласных сопротивляться радикалам из Парижской коммуны. Прогуливающийся накануне событий возле Тюильри лейтенант Бонапарт отметил про себя, что, будь пушки расставлены пограмотнее, защитники смогут продержаться достаточно долго. Может быть, до подхода спасителей извне. Но это так, в теории.