Дженни Даунхэм - Чудовище

Но у меня не получилось.

Точно внутренний стальной стержень. Точно опора в бурю.

Директриса смерила меня осуждающим взглядом. Я плохо себя вела, я непослушная, совсем отбилась от рук. Я отнимаю у нее время и испытываю терпение. Я никто, а она – уважаемый человек, и ее ждет миллион дел поважнее, чем возиться со мной.

Я сглотнула ком, потом еще раз, но ярость становилась громче.

– Ты меня слышала, Александра? – спросила директриса. – Я жду…

Как будто скребут ногтями по доске или вилкой по тарелке, как будто стонут все мои кости.

– Александра, немедленно поставь стул на место.

Раскаленная докрасна, обжигающая ярость. Кажется, будто я лопну, если этого не сделаю.

– А ну вернись!

«Давай», – сказала я себе.

– Александра, я не шучу. Немедленно поставь стул на место.

«Тебе нечего терять», – сказала я себе.

– Поставь сейчас же, слышишь?

Все равно она невысокого мнения обо мне.

– Если ты разобьешь стулом окно, у тебя будут большие проблемы.

Делайте что хотите. Мне плевать.

– Ты меня слышала, Александра?

Нет. Нет. Нет.

Стекло взорвалось. Осколки посыпались, точно град. Или кусочки льда.

Примостившись на подоконнике в гостиной, мама докуривала бычок из пепельницы.

– Мам, ну прости, – сказала я.

– Я тебе не верю.

– Почему?

Мама выпустила струйку дыма в потолок.

– Ты хотя бы представляешь, что я почувствовала, когда мне позвонила ваша директриса и сообщила, что ты разбила окно? Я ответила, мол, тут какая-то ошибка, наверняка речь о другой девочке и нужно звонить другой маме. Но в глубине души я понимала, что это была ты. – Мама сердито покосилась на меня. – Как думаешь, почему? Почему я совершенно не удивилась?

– Мам, зачем ты куришь?

– Потому что я перенервничала!

Мама ссутулилась, отвернулась к окну. Я смотрела ей в спину. Мама втянула дым и долго не выдыхала.

– Придется оплатить новое стекло. И это еще в лучшем случае.

– Думаешь, меня выгонят из школы?

– Вполне возможно.

– Джон взбесится.

Мама обернулась ко мне.

– И будет прав.

Вот бы мама поманила меня к себе. Мне так хотелось, чтобы она обняла меня, сказала, что любит. Она же сидела и хмурилась, как чужая.

– Я помню, что ты хотела начать новую жизнь. Я помню, что обещала больше не психовать.

– Тогда почему каждый день одно и то же? В тебя словно злой дух вселился!

– Ну, каждый раз по-разному, – объяснила я. – Сегодня все случилось из-за того, что я хотела играть Миранду в школьном спектакле, а мистер Дарби не взял меня на роль.

– И только?

– По-твоему, этого мало?

– То есть ты хочешь сказать, что виноват мистер Дарби? – Она вышвырнула окурок в окно и слезла с подоконника. – Ох и вечерок нам предстоит.

Раньше я так себя не вела.

Много лет назад, когда у мамы с Джоном все только начиналось, я завтракала на кухне, мама сказала: «Ой, кажется, кто-то пришел», – а я понятия не имела, что на самом деле Джон у нас ночевал. Мама спрыгнула с табурета и направилась к кухонной двери. Кокетливо потянулась, улыбнулась Джону.

– Привет! Кофе хочешь?

– Я тебя хочу, – ответил он.

– Т-с-с, здесь Лекс. – Мама прижала палец к губам.

– Доброе утро, Александра, – громко произнес Джон и добавил тише: – Ты же обещала, что отведешь ее к подруге?

Но Мерьем оказалась занята, так что пришлось мне провести день с ними.

Мы отправились на пикник в Хампстед-Хит. Джон накупил всякой всячины в кулинарии. Мама сказала, она половину раньше и в глаза не видела, а он ответил, что намерен расширять ее кругозор и это только начало.

Мы припарковались, пошли вверх по склону холма. Джон с мамой держались за руки. На вершине уселись на скамье, смотрели на расстилавшийся перед нами Лондон. Джон показывал, где что находится; проходивший мимо мужчина с собакой подмигнул мне и сказал: «Какой у тебя умный папа».

В тот день я вела себя как ангел. Мама с Джоном в один голос это утверждали.

В другой раз Джон отвез нас в Доклендс – показать здание, которое они спроектировали с коллегами, а потом мы уселись в ресторанчике у реки, где мама сказала, как все дорого. Джон ответил: «Я угощаю, заказывайте что хотите». Я легонько толкнула его ногой под столом, и он шутливо толкнул меня в ответ.

– Правда, здорово? – спросила мама, когда он вышел покурить. – Правда, он классный?

Я ответила, что он просто сказочный принц, и когда Джон вернулся, мама передала ему мои слова. Он рассмеялся и сказал, что мы с мамой сами принцессы.

Мама начала вкусно готовить. Велела называть вечерний чай «ужином», а зал – гостиной. Научилась смешивать коктейли, стала покупать экологически чистые продукты. Джон почти каждый день заглядывал к нам после работы, и мы садились ужинать за кухонным столом (который теперь назывался «обеденным»), как самая настоящая семья. Я весь день дожидалась, как наконец расскажу Джону за ужином о том, что мне дали наклейку за успехи, а еще о том, что меня позвали на день рождения. Он смеялся над моими шутками, и квартира наша будто оживала.

Мама делилась с ним планами: она составляла резюме, собиралась устраиваться на работу, подумывала и о колледже. Теперь, когда Джон был с нами, казалось, возможно все. Он же твердил: ты заслужила счастье, занимайся чем хочешь для души, а о деньгах не думай. Я достаточно зарабатываю, чтобы вас содержать.

Как приятно было рассказывать ему обо всем на свете. Его улыбка согревала. Он пил коктейли, которые готовила мама, слушал наши истории, потом ложился на диван и говорил: «Ну что, дамы, рассказать вам, как прошел мой день?»

Он велел маме отказаться от пособия, открыл счет в банке и каждую неделю клал на него деньги.

Водил ее по магазинам, покупал одежду.

Познакомил со всеми своими друзьями. Они ходили по винным барам и модным клубам.

Он удивлялся, отчего она прежде жила так замкнуто: сразу после школы забеременела, не училась в университете, никогда никуда не ездила. Он возил ее в Париж на выходные. Меня же просил: будь лапочкой, останься с дедушкой, хорошо? «Дай мне побаловать твою маму».

Я была ангелом. Принцессой. Лапочкой.

Как-то раз, когда Джон уже перебрался к нам, он прислал маме сообщение, что не придет ночевать.

– Как думаешь, где он? – спросила я.

– Не знаю, Лекс. Он не сказал, – ответила мама.

– Может, ты хотя бы догадываешься? У него же есть друзья. А может, он по работе занят?

– Нет, с работой это не связано. Я туда уже звонила.

– И спросила, где твой парень?

– Нет, конечно, что ты. Я даже не представилась, просто попросила соединить с Джоном, а мне ответили, что он давно ушел.

Я перечислила места, где он мог бы быть – такие дурацкие, что сразу ясно: его там нет. Например: а что если он в России с секретным шпионским заданием, или его тайно отправили на Луну? А может, он ударился головой и теперь не помнит, кто он, или его похитили инопланетяне для опытов. Мама плакала от смеха. Я обняла ее, и мы стояли вдвоем на кухне.

– Моя дорогая девочка, – проговорила мама.

Она звонила Джону, оставляла сообщения. Потом обзванивала его друзей, спрашивала, не знают ли они, где Джон. Он вернулся на следующий день, назвал маму «истеричкой». Сказал, что сыт по горло ее бреднями. Закрылся в спальне, а мама все стучала и стучала в дверь.

Потом он несколько дней с ней не разговаривал. И даже не смотрел на нее. Завидев ее, выходил из комнаты. Сам себе готовил, ел один и даже купил маленький холодильник для собственных продуктов.

– Чем я провинилась? – недоумевала мама.

Наконец он соизволил объясниться и предъявил ей целый список претензий. Она пытается загнать его в ловушку. Она провинциальная дура. С ней и поговорить-то не о чем. В голове ни одной свежей мысли. Повисла камнем у него на шее. Доводит его своей беспричинной ревностью до белого каления.

В знак примирения мы приготовили ему угощение: выложили на блюде рожицу из голубики и долек апельсина, а волосы сделали из шоколадных пальчиков. Заварили чай, расставили все красиво на подносе и отнесли к нему в кабинет как служанки.

– Умница, – похвалила меня мама, когда мы на цыпочках спускались к себе.

На следующий день Джон вернулся с работы с букетом из двенадцати роз[2]. По числу дней, которые они с мамой провели в ссоре. Сказал, что раскаивается. Не знает, что на него нашло. Что он дурак и недостоин мамы. Всю неделю приносил ей подарки – то шарфик, то духи, то белье. Когда розы засохли, уставил гостиную лилиями, и нам пришлось держать окно открытым: дух от них стоял такой густой, что даже во рту горчило.

Он купил билеты в круиз. Она – любовь всей его жизни, и он хочет увезти ее ото всех. «А ребенку на корабле будет скучно», – сказал он, так что почему бы мне опять не остаться с дедушкой? Вот спасибо, я знал, что могу на тебя положиться.

Я была дорогой девочкой. Умницей. На меня можно было положиться.

– В общем, в школе меня взяли на карандаш. Теперь после каждого урока учителя ставят мне оценки за поведение.

– Что ж, значит, у них не было другого выхода, – ответила с подоконника Керис.

– А Джон на месяц посадил меня под домашний арест и сказал, что я должна заплатить за разбитое стекло из собственных карманных денег. Если честно, я не очень понимаю, зачем директриса ему позвонила. Могла же наказать меня, не ставя в известность родителей, или сказать только маме – но нет, вызвала обоих родителей в школу. Даже предложила им походить на специальные занятия, чтобы понять, как обращаться с такими, как я. Терпеть ее не могу. В следующий раз я выброшу в окно не стул, а директрису.

– Не надо, в тюрьме тебе будет хуже. – Керис закинула руки за голову и зевнула, показав розовый, точно у котенка, рот.