«Твой отец похож на старого слона», – написала я Кассу в первом же сообщении, как только у меня появился новый телефон.

И Касс тут же ответил: «Ему бы это точно не понравилось! У слонов матриархат».

С тех пор он писал мне каждый день. В «Вотсапе» и «Инстаграме». Рассказывал о Керале, о своей комнате с видом на гору. «Видишь, это гора». Как-то раз за ним погналась змея, и двое мальчишек прогнали ее палкой. «А вот эти мальчишки». Он познакомился с чуваком, который умеет играть на гитаре, и тот в обмен на уроки английского показал ему пару аккордов: девушкам нравятся парни, которые играют на гитаре. Не меня ли он имел в виду? Может, он со мной заигрывал?

Я слала ему фотографии нашего сада, смотревших в разные стороны ярко-зеленых листиков ясеня, сквозь которые просвечивало солнце. Помнишь, Касс?

Он прислал снимок, на котором он сидит на каменной ограде порта. За ним простиралось синее море, испещренное рыбацкими лодками. Еще он прислал фотографию, на которой курицы грелись на солнышке в пыли у его ног. На всех фотографиях Касс был один или с какими-нибудь животными. Он побрил голову и казался еще моложе – лысый, с торчащими ушами.

Я описывала ему разные виды мороженого, которое мы с Айрис покупали каждый день, рассказывала, как мы ездили на озеро плавать на лодке, я сама гребла и три раза прокатила Айрис вокруг острова. Как-то раз прислала фотку Джона: он спал на диване, лежа на спине, футболка задралась, так что пузо торчало наружу. Ни дать ни взять, старик, еще и с сальными волосами.

«Это правда мой отец? – написал в ответ Касс. – Что ты с ним сделала?»

«ПОСМЕЯЛАСЬ НАД НИМ, ЛОЛ», – ответила я.

Я давно не чувствовала такой легкости: с меня будто сняли заклятие. И все-таки я боялась, что все снова будет по-старому. Роджер заявил, что Джон не годится в компаньоны, и предложил ему выбирать: его либо понизят в должности, либо переведут в другой филиал, либо он уйдет сам. Джон уволился по собственному желанию, и мы все делали вид, что якобы он это сделал по состоянию здоровья. Но его нынешняя слабость вовсе не означала, что он останется таким навсегда.

В июле Касс уже писал мне реже. Я взяла себе за правило только отвечать на его сообщения и никогда не писать первой. Чтобы не травить себе душу. Мы с Айрис притащили на дерево подушки, сидели и читали, когда Касс прислал свою фотографию у какой-то деревянной хижины. У дверей лежали верши и мотки веревок. На земле рядом с Кассом валялись женские тапочки. Значит, девушка его фотографировала, и его улыбка предназначалась ей.

«Тебе ведь там хорошо, правда, Касс?» – подумала я. Деревянная хижина, погожий денек и девушка в белых мокасинах, расшитых бисером.

Я показала снимок Айрис, сказала, что Касс в Индии познакомился с девушкой, теперь, вероятно, женится на ней и никогда не вернется домой.

– Вернется, – покачала головой Айрис.

Я закрыла глаза, представила, как он идет по лужайке, смотрит на меня снизу сквозь листву, прикрыв от солнца глаза ладонью. «Можно к вам?» – спросит он. А я отвечу: «Извини, Касс. Третий тут не поместится. Все ветки заняты».

Айрис перевернула страницу книги.

– Удали ты эту фотку, – посоветовала она.

Я приоткрыла глаз.

– И что тогда?

– Подожди, и увидишь. – Сестра улыбнулась.


– У меня для тебя подарок, – сказал Бен. Он приехал всего лишь пять часов назад и уже позвонил мне, предложил встретиться. Мы пошли в парк, купили себе чаю в кафе и сели у озера.

Подарок был в маленьком бумажном пакетике, и я смутилась: вдруг это украшение? Касс когда-то подарил мне свое кожаное пальто, и не далее как на прошлой неделе я убрала его в пакет, чтобы вернуть Софи. Будет интересно снова с ней встретиться.

К украшению от Бена я была не готова. Чтобы переменить тему, обмолвилась, мол, надо же, озеро совсем заросло, чистая вода осталась только на середине, и все утки уплыли туда.

– В прошлый раз такого не было, – добавила я.

– Наверное, из-за погоды, – предположил Бен. – Жара-то почти как в Турции.

Он целый месяц плавал, играл в теннис и валялся на пляже. По вечерам ходил с мамой и тетушками в местное кафе, они ели, играли в карты, болтали допоздна, Бен тайком потягивал ракию, а потом все возвращались домой, к тете, он лежал, распахнув окно, и слушал цикад.

– Но больше всего мне понравилось, что время тянулось бесконечно, – признался Бен. – У меня в жизни не было таких долгих каникул. Я часами снимал на камеру. Неплохо, да? – Он оживленно повернулся ко мне. – Я знаю, впереди еще два учебных года, потом экзамены, но я обязательно буду поступать в киношколу.

Я спросила, какие предметы он будет сдавать, и Бен покраснел. От радости он совсем позабыл, что сам-то сдал экзамены на отлично, а я нет. Он останется в школе, а я нет. Вот так просто.

Я пригубила чай. Бен тоже сделал глоток.

– Так ты откроешь подарок или как? – спросил он.

Я отклеила полоску скотча, развернула пакетик. Внутри лежал магнитик в виде улыбающейся женщины с крыльями. Длинные волосы ее струились по плечам. Она казалась одновременно прекрасной и опасной. Внизу вилась синяя надпись: «Женщины летают, пока мужчины не смотрят».

– Мне она напомнила тебя, – пояснил Бен.

– Думаешь, я умею летать?

Он рассмеялся.

– Прилепишь ее на холодильник вместо правил Джона.

Я наблюдала украдкой, как Бен отпивает глоток чая, и пыталась разобраться, что же чувствую к нему. На свадьбе мне хотелось его поцеловать, но сейчас, при свете дня, он казался каким-то нескладным, нелепым – рыжий, смуглый, конопатый.

Зато у него очаровательная улыбка.

И он добрый.

Почему же я в него не влюбилась? Или я способна влюбляться только в тех, кто неминуемо разобьет мне сердце?

– Ну, так что, – проговорил Бен, – обсудим щекотливый вопрос?

– Я боюсь щекотки, – рассмеялась я.

– Я про экзамены. И о том, что тебя не перевели в следующий класс.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что тебе все-таки удалось сдать четыре экзамена, да еще в трудных обстоятельствах, а это чего-нибудь да стоит.

– А надо было пять. Да и оценку за массовые коммуникации мне поставили только потому, что ты подал свой проект и от моего имени тоже.

Открыв конверт с результатами экзаменов, я тут же выбросила его в мусорную корзину и вернулась домой, стараясь, чтобы меня не заметили. Я надеялась, что об экзаменах никто не вспомнит. Но Джон давным-давно установил себе напоминание в телефоне и поджидал меня в гостиной.

Самое приятное в последовавшей нотации (я всех разочаровала и подвела) было то, что мама, вернувшись из магазина, обняла меня, сказала, что она уверена, я сделала что могла и «хорошо» за драматургию и массовые коммуникации – прекрасная отметка, да и «удовлетворительно» за оба сочинения по английскому не так уж и мало. На это Джон возразил, что меня все равно не перевели в следующий класс. А мама ответила, что непременно попытается добиться, чтобы меня взяли. Попросила Джона позвонить в школу, он отказался, мол, он тут вообще ни при чем и, по его мнению, меня надо отправить в психиатрическую клинику, тем более что пить таблетки я отказываюсь. Мама скрестила руки на груди.

– Я даже не говорю о том, что это полная чушь, но как ты собираешься платить за лечение? Ты же теперь безработный.

Когда я рассказала об этом Бену, он улыбнулся.

– Похоже, у вас большие перемены.

– Да нет, она пока ничего такого не сделала, и Джон по-прежнему всеми командует.

– Твоя мама права, – ответил Бен, – надо побороться, чтобы тебя все-таки перевели в следующий класс. Тебе годами внушали, какое ты ничтожество, а школа палец о палец не ударила, чтобы тебе помочь. Они гордятся нашими успехами, а если у нас что-то не получается, сидят сложа руки. Если хочешь, я пойду с тобой, мы вместе напишем заявление.

– Поздно уже. Устроюсь на какие-нибудь подготовительные курсы.

– Но там нет драматургии.

– Придется от нее отказаться.

– Кстати… – Бен протянул мне сложенный лист. – Только не сердись, пожалуйста.


«Дорогой Бен,

Спасибо за письмо. Ты угадал, я действительно не вправе обсуждать с тобой результаты экзаменов Лекс. Но я был бы рад, если бы ее все-таки перевели в следующий класс, и она посещала бы мой курс по драматургии. Она не боится сцены, чувствует персонажей и может перенести в игру характерные черты людей. Она талантливая. И может стать актрисой. Попроси ее связаться со мной, мы встретимся и все обсудим.

С наилучшими пожеланиями,

Стивен Дарби»


– Ты писал обо мне мистеру Дарби?

– Видишь, что он ответил? – Бен ткнул пальцем в бумагу – «Она талантливая. И может стать актрисой». Это он о тебе, Лекс. Правда, здорово? По-моему, он считает, что из тебя получится отличная актриса. И сделает все, чтобы тебе помочь.

– В школе меня считают чокнутой. И директриса, и секретари, и большинство учеников. Я же разбила стулом окно.

– Новый класс – новое начало. Ты возродишься из пепла. – Он улыбнулся. – Для такой смелой актрисы, как ты, это пара пустяков.

Вид у него был довольный, а я не могла понять, что же чувствую. Он меня жизни учит или по-дружески верит в меня?

– Джону это явно не понравится, – заметила я. – Он считает, что актерство – полная ерунда.

– А тебе и не нужно его разрешение. – Бен ткнул меня локтем. – Ты же умеешь летать.

В тот день мы из школы пошли ко мне: Бен хотел поговорить с моей мамой. Он просидел у нас весь день, и мама суетилась вокруг него, как обычно вокруг Касса: каждые пять минут предлагала что-нибудь вкусненькое. Айрис не слезала у него с рук. Меня так и подмывало сфотографировать их и отправить снимок Кассу: дескать, смотри, у нас появился новый мужчина. Но я этого не сделала. Отчасти потому, что давно пора оставить Касса в покое, а отчасти потому, что никак не могла разобраться в чувствах к Бену. Я поймала себя на том, что тайком поглядываю на него. Кто же он – друг или любимый? Красивый он или нет? Мама пригласила его остаться на ужин, и Джон, вдруг заделавшись экспертом в сфере образования, наседал на него с вопросами: не лучше ли все-таки выбрать для выпускных экзаменов более серьезные предметы? Признают ли вообще массовые коммуникации в университетах? Чему именно учат в киношколе? Может, стоит сперва получить нормальную специальность, потому что на кнопку на камере нажимать любой дурак может?