Он покачал головой, словно девочка в очередной раз выставила себя дурой. Она прочла его мысли: он решил, что ему удалось ее запугать, и теперь она всегда будет его слушаться. Пусть думает что хочет, лишь бы выпил отраву. Она учтиво, точно заправская официантка, пододвинула к нему кофе на картонном подстаканнике.

– Со мной трудно, прости меня, пожалуйста.

Колдун подозрительно уставился на чашку.

– Что это?

– Ирландский кофе. С виски и взбитыми сливками.

Он наклонился, понюхал.

– Ты уверена, что там больше ничего нет?

– Да что там еще может быть-то?

– Пахнет странно.

Когда Белоснежка заподозрила неладное, ведьма съела половину яблока.

– Дай-ка. – Девочка пододвинула кофе к себе.

– Угощайся.

Она взяла чашку, вдохнула запах сахара и опавших листьев. Пригубила сливки. Они ведь ее не убьют. Колдун пристально смотрел на нее, и глаза у него были того же цвета, что и у сына.

Ах да, сын колдуна…

Вот где таилось ее слабое место. Девочка годами терпела колдуна, потому что он привел с собой своего прекрасного сына. И она была готова мириться с любыми ужасами, лишь бы быть с ним рядом. Но теперь сын уехал, а ей остались лишь ужасы.

– Когда твоя мама вернется, все будет иначе, – сказал колдун.

Девочка отхлебнула еще глоточек.

– Что именно?

– Увидишь.

Она пододвинула чашку к нему.

– Нормальный кофе.

– Думаешь, ей понравятся подарки?

– Обязательно. Ты такой умный. Ей с тобой очень повезло.

Он кивнул и обхватил чашку обеими руками.

Эти руки ерошили волосы мальчика, которого она любила.

Эти руки укачивали ее сестру.

Эти руки ласкали ее мать, доставляя наивысшее наслаждение.

Дедушка предупреждал не трогать лесные грибы. Один его приятель умер, по ошибке наевшись ядовитых грибов. У него начались колики и тошнота. Потом горло опухло, поднялась температура, во рту появился солоноватый привкус, и его начало рвать кровью. А потом отказала печень, он впал в кому и умер. «От них не существует противоядия, – сказал дед. – Даже если попадешь в больницу, врачи ничем тебе не помогут».

Девочка смотрела, как колдун несет чашку ко рту. Из этого рта вылетали слова гордости за сына, этими губами он целовал ее мать, плевался малиной в ее младшую сестру, а та визжала от смеха.

Сколько он будет умирать?

Девочка взглянула на часы. Застанут ли мать и сестра его в живых? Поедут ли они через тоннель Блэкуолл под Темзой? Она представила, как сестра по привычке затаит дыхание и постарается не дышать до самого конца тоннеля. Они с мамой кажутся такими хрупкими под всей этой толщей воды. Девочка представила чернильную холодную реку над их головами.

– Не пей, – бросила она.

– Что? – колдун поднял на нее глаза.

– Я не могу пожертвовать любовью.

– Ты о чем?

– Я слишком многих люблю. И не могу от них отказаться. Я не так жестока, как ты.

– Не хами, – огрызнулся колдун.

Девочка схватила отравленный кофе и вышвырнула чашку в окно.

Ее трясло от страха. Она едва не превратилась в него – человека без сердца, который не умеет любить. В человека, чьи глаза видят лишь собственное отражение, кому и в голову не придет поставить себя на место другого.

Она выбежала из комнаты. Колдун что-то кричал ей вслед, но она вылетела из квартиры и ринулась вниз по лестнице, прочь из дома.

25

Бен рассмеялся, когда я призналась, что пыталась убить Джона.

– Ну да, конечно.

– Нет, правда, я сделала ему отравленный кофе.

Бен посмотрел на меня с таким ужасом, что у меня зачесалась голова. Я устремила на него долгий взгляд. «Пожалуйста, не бойся меня», – мысленно взмолилась я.

– Но ведь он его не выпил? – наконец уточнил Бен.

– Я подумала, что Айрис будет горевать.

– То есть, нет. – Он подвинулся, чтобы дать мне пройти. – Заходи.

Бен провел меня через кухню. На стене весело тикали часы, в окна лился маслянисто-желтый цвет.

– У вас прямо как в церкви, – заметила я.

– Это еще почему?

– Тихо и мирно, как в рождественской сказке.

– Ты что, под кайфом? – спросил Бен.

Я обернулась и улыбнулась. Не так-то просто было заставить себя улыбнуться, но я не хотела, чтобы он меня выгнал. Куда мне идти?

– Нет, правда, вид у тебя дикий. – Бен впился в меня взглядом.

Я улыбнулась его красивым рыжим волосам, блестящим, точно каштаны, его веснушкам, словно нарисованным карандашом, и рассказала, что провела ночь на кладбище, просила помощи у мертвых, они подсказали, как убить Джона, я набрала ядовитых грибов и добавила ему в кофе, а в целом все в порядке.

– Лекс, блин, ты серьезно?

Было приятно, что он так обо мне беспокоится. От его заботы пробирала сладкая дрожь.

– Я не уверена, что набрала нужных грибов. Многие виды навозников вполне съедобны. Как думаешь, это послужит мне оправданием, когда меня арестуют?

– Да никто тебя не арестует. Ты же сама сказала, что Джон не выпил кофе. Он, поди, вообще ничего не заподозрил.

– Я выбросила чашку в окно. Что само по себе очень подозрительно.

– Но это еще не значит, что ты убийца. – Он взглянул на меня с любопытством. – Ты всю ночь была на кладбище? И никто тебя не хватился?

– Мама же в Брайтоне, забыл?

Он раздраженно вздохнул.

– Но как же Джон тебя отпустил?

– А он и не отпускал. Я ему вообще ничего не сказала. Сбежала, и все. Так что, если его спросить, знает ли он, где я, он ответил бы, что не знает и очень за меня тревожится. Вранье, разумеется.

Я села на диван, откинулась на подушки. На потолке плясали странные тени – одна походила на рожицу, другая – на птицу. Потом у рожицы выросли рога, птица съежилась, и я зажмурила глаза.

Бен уселся рядом со мной.

– Он отдал тебе телефон? Хочешь, я попрошу маму, чтобы позвонила твоей маме?

– Это еще зачем? Чтобы я поскорее ушла?

– Я думал, тебе интересно, где твоя мама.

– А твоя где? Может, тоже сбежала. – Я обвела рукой комнату. – Тот, кого нет рядом, может оказаться где угодно.

– Наверное. Хотя я лично уверен, что мама пошла в магазин за молоком.

Меня охватила такая зависть, что я даже притопнула по ковру, лишь бы не представлять, как Мерьем ходит с корзинкой по магазину и выбирает всякие вкусности Бену на завтрак.

– Да, здорово, – ответила я. – Повезло тебе.

Он неуверенно улыбнулся, словно был со мной согласен, но не хотел в этом признаваться, потому что сравнивать наши семьи было бы неделикатно. Кухонные часы тикали, отсчитывая минуты.

– Почему ты решила отравить Джона? – наконец спросил Бен, повернувшись ко мне. Его тонкие, как у Бемби, ноги почти касались моих.

Я поняла, что именно он хочет знать, но объяснять не было смысла. Всякий раз, как я пыталась кому-нибудь рассказать о проделках Джона, мои слушатели находили ему оправдание. Даже Мерьем.

– Помнишь, как мы были в Португалии? – спросила я.

Бен покачал головой.

– Моя мама позвонила твоей, пожаловалась, что отпуск испорчен, потому что они с Джоном поругались, он психанул и улетел домой, а мы остались одни в гостинице. И тогда твоя мама взяла тебя и прилетела к нам. Там еще был бассейн с горкой, помнишь? И стол для тенниса. А на балконе жила ящерица. Твоя мама пыталась прогнать ее веником, и ящерица ее укусила.

– Теперь припоминаю, – улыбнулся Бен.

– Твоя мама прилетела, чтобы нас поддержать. Потому что они с мамой подруги. Причем хорошие. – Я сглотнула. Во рту стояла горечь. – На той неделе я попросила твою маму о помощи, но она отказалась. И знаешь почему? Боится, что Джон нам устроит.

– Да что он может? – негромко ответил Бен. – Не понимаю, о чем ты.

Я задрала ноги на диван, обхватила колени. Как бы мне хотелось, точно в сказке, коснуться Бена и передать ему мои мысли.

– Ты только не обижайся, пожалуйста, – продолжал Бен, – может, он бьет твою мать?

Я покачала головой.

– Швыряется предметами, ломает мебель?

– Он разбил мой телефон. Но такое случилось в первый раз. Обычно это я швыряюсь предметами.

– Или дело в деньгах? – допытывался Бен. – Он пытается тебя контролировать, потому что все деньги в семье только у него?

Слова в моей голове обретали форму. Но были скользкими, как рыбы в ведре. Извивались, перескакивали друг через друга. Поверит ли Бен, что в присутствии Джона все лучшее во мне куда-то исчезает, как солнце за тучей? Что я его боюсь. Что при нем я становлюсь неуклюжей. Под его взглядом у меня все из рук валится. Когда он рядом, я теряю дар речи, а если и нахожу слова, все равно кажусь себе дурой, и забываю то, что должна помнить. Ни с кем другим у меня такого не происходит, и ясно, что я все это проделываю не специально.

– Он никогда не перестает, – сказала я. – Он никогда не перестает.

– Никогда не перестает что? – уточнил Бен. – Блин, Лекс, ты хочешь сказать, что он… – В голосе его послышались нотки, каких я у него прежде не слыхала. Я посмотрела на Бена, не понимая, о чем он. Он выглядел одновременно испуганным и злым, и я поняла, что он говорит о сексе. – Если он тронул тебя хоть пальцем…

– Нет, что ты. Он меня ненавидит. Он бы скорее отрубил себе руку.

– Тогда что?

Как объяснить, когда слова переполняют? Того и гляди, меня вырвет ими на ковер Мерьем. Джон причинял маме боль, я психовала и выглядела чудовищем, все говорили, зачем так горячиться, успокойся ты. Потом-то мне тоже казалось, что в его поступке не было ничего страшного, и я думала – наверное, люди правы, я действительно чудовище.

– Так что он делает? – спросил Бен.

Комната отодвинулась, у меня застыла кровь.

– Неси свою камеру.

– Что?

Я обернулась к нему.

– Будешь меня снимать.

– Зачем?

– Ты же хотел сделать совместный проект.

– Ну не сейчас же.