— Пять лет назад я потерял невесту и родителей в автомобильной аварии, — сказал он, закрыв глаза.

Эванджелина сжала губы, сдерживая легкий вскрик — свои чувства. Она смотрела, как поднимается и опадает его грудь, пока глаза его не открылись и он не взглянул на нее, умоляя о поддержке.

— В ту ночь… все было так похоже на эту. Погода… Это был наш предпраздничный ужин. Мы с Роуз собирались пожениться на следующий день. — Эву замутило, когда он продолжил. — Я выпил пару бокалов вина, не больше, чем обычно, но дороги… и лед… я потерял управление. В одно мгновение все смеялись, а в другое — все стало тихо, и машина слетела с дороги. Все было нереально. Я сделал все, что было нужно. Я нажал на тормоза, но нас закрутило. Я ехал слишком быстро… черт возьми. — Эва осознала, что сжимает его руку так сильно, что пальцы похолодели, но когда она попыталась отпустить, он обхватил ее ладонь еще сильнее, словно намереваясь сломать ей руку. — Мы говорили о будущем и нашей свадьбе, смеялись над папиными шутками, когда все стало плохо. Я должен был быть более ответственным. Я должен был быть трезвым.

Слезы полились из глаз Эвы, и Лукас заговорил чуть громче.

— Машина была… старая, мой отец любил старые вещи, и когда мы врезались в дерево, даже дождь не смог погасить пламя. Я оказался в ловушке и вынужден был слышать их крики, я слышал, как они умирают… и не мог помочь. Я был беспомощен. И когда пламя добралось до меня, все уже затихло. Я знал, что они уже умерли, что моя жизнь, мое будущее потеряно для меня… меньше, чем за пять минут. А потом пришло мое время… и я радовался. Я хотел боли, потому что заслужил ее.

— Лукас, мне…

— Жаль?

Она не обиделась, что он перебил ее. Но Эва просто не знала, что сказать. Что сказать человеку, который потерял все на свете? Никто не смог бы подобрать правильных слов. Так что она покачала головой и склонилась к его плечу.

— Как ты выжил?

— Никак, — сказал он так мягко, и Эве на мгновение показалось, что слова ей почудились.


***

Лукас отпустил ее руку, и она скользнула ею на бедро. Рука Эвы была такая маленькая, такая хрупкая, и хоть он и думал, что поддерживать его она не должна, он был рад этой поддержке и этому теплу. Ее запах, легкий аромат диких цветов, словно прогонял прочь кошмары той ночи.

— Мне сказали, что я везунчик. Когда я очнулся в госпитале на следующий день, мне сказали, что я гребаный везунчик.

— А ожоги?

— Грудь, вся правая рука. Третья степень. Но я везунчик, потому что остался жив, потому что могу пользоваться руками. Могу быть врачом.

В его голосе не было радости, только сожаление. Она снова провела пальцами по его ожогам, и сердце Лукаса заколотилось в груди, когда животное внутри взревело и попыталось вырваться наружу. Это казалось таким неправильным и одновременно таким верным. Он онемел внутри, но жар ее пальцев проникал через этот холодный панцирь. Поглаживания Эвы успокоили его.

— Ты не виноват, — сказала она.

Он подавил в себе гнев и заставил голос звучать спокойно.

— Я не должен был садиться за руль.

— Ты был пьян? — Она недоверчиво нахмурилась.

Лукас взглянул на Эву, высматривая в ее глазах осуждение, но там его не было, и это его разозлило. Она должна была возненавидеть его, должна была тут же уйти в другой конец коридора, но вместо этого она смотрела на него с состраданием… которого он не заслужил.

— Я не был пьян, но…

— Но... погода была плохая. Если такая же, как сегодня, не думаю, что сама Мать Тереза сумела бы добраться до дома. Трезвый или нет, ты не виноват.

Но все было не так просто. Он потерял все, а она пытается стереть пять лет горя одним простым предложением, ложью. Ты не виноват. Он сжал зубы до боли в челюстях. Эта женщина… эта девушка ничего не понимала.

— Я был за рулем! — рявкнул он, почти теряя терпение. Лукас поднялся на ноги, нуждаясь в пространстве, чтобы подумать. — Они умерли, а я не сделал ничего… ничего, чтобы спасти их.

Он стал расхаживать по коридорчику, а она так и сидела на полу. Он не мог смотреть на нее, не мог видеть осуждение в ее глазах. Он едва услышал легкий шелест ее одежды, когда она поднялась, но ощутил ее рядом до того, как она его коснулась. Маленькая ручка Эвы легла на его плечо, заставляя замереть на месте. Он не мог повернуться, не мог посмотреть на нее.

— Прости. Я просто пыталась…

— Не надо. Что бы ты ни сказала, что бы ни сделала, это ничего не изменит, — сказал Лукас сердито, а потом закрыл лицо руками и позволил слезам покатиться по щекам. Он помнил эти крики, помнил, как они сменились тишиной. Он оказался в ловушке. Заполнивший салон дым не позволил ему видеть Роуз, умирающую рядом с ним на пассажирском сиденье. Все эти годы Лукас благодарил Бога за эту милость, одновременно проклиная его за то, что не позволил увидеть ее в последний раз.

Эванджелина убрала свою руку с его плеча, и жар от ее прикосновения исчез. Холодок пробежал по его спине, когда ее легкий аромат растаял в воздухе.

Ее голос казался отрешенным.

— Я не могу представить себя на твоем месте, Лукас. Но я знаю смерть и знаю эти игры в виноватого.

Он, наконец, повернулся, чтобы увидеть, что Эва стоит в другом конце коридора, спиной к стене, опустив глаза и сгорбившись.

— Ты позволяешь себе сожалеть, ты позволяешь себе думать, что это все — твоя вина. Ты позволяешь ситуации становиться такой, какой ты хочешь ее видеть, пока боль не становится твоим кислородом, а наказание — единственным способом жить.

Эванджелина подняла голову. Ее щеки были бледными, по лицу текли слезы. Губы девушки дрожали, и в глазах плескалась тьма. Потеря, страх, и что-то еще… Что-то, чего Лукас не мог разгадать. Она выпрямилась и посмотрела прямо на него. Он сделал несколько шагов в ее направлении, но Эва покачала головой.

— Ты должен знать… ты должен знать где-то глубоко внутри, что если бы не оказался в ловушке, ты бы вытащил их. Ты должен чувствовать где-то там… — она указала на его грудь, — что виновата погода, что она столкнула машину, а вовсе не та пара бокалов вина, которые ты выпил за ужином. Ты знаешь это, доктор Принс, но ты лучше умрешь, чем встретишься с этим знанием лицом к лицу.

Все, что она сказала, было правдой. Лукас снова шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, несмотря на то, что она явно не хотела этого. Ее раны открывались, и он хотел содрать с них струпья, обнажив их, как она обнажила его раны.

— Что насчет тебя? — Его голос звучал тихо. Холодный воздух вонзился в его легкие, когда он вдохнул его. — Что ты знаешь о потерях?

Эва содрогнулась под его взглядом.

Он устал чувствовать боль и гнев. Она всколыхнула в нем что-то жесткое, что-то настоящее, и теперь ему хотелось почувствовать, каковы на вкус те эмоции, что плещутся сейчас в ее глазах. Он хотел, чтобы Эва открылась ему, как он открылся ей. Он хотел стереть с ее лица это выражение, которое словно говорит о том, что она понимает, каково это — умирать каждый день.

Она ничего не понимала.

Дрожащей рукой Эванджелина заправила прядь волос за ухо.

— Я знаю достаточно.

И наконец, он увидел. Тьма в ее глазах была так похожа на его собственную, что его сердце сжалось. Легко было ненавидеть, убеждая себя в том, что именно он один выбран миром для страданий — но вот она стоит напротив и ломает в нем это убеждение. Лукас коснулся ее щеки, и когда она потянулась навстречу прикосновению, в его животе скрутился узел. Проглотив ком в горле, он потребовал от нее то же, что она потребовала от него раньше.

— Расскажи мне.

Эва откинула голову. Карие глаза блестели от слез.

— Я хотела выжить, я хотела плыть, но оказалась не готова… и вот я здесь.


Глава 5

Воздух в коридоре показался Эве разреженным, когда она попыталась сделать отчаянный вдох. Его рука была такой… знакомой. Его прикосновение вернуло ей время, когда все было легко, когда ночи были прохладными и сверчки пели песни о любви и летнем зное. Она закрыла глаза, отпуская свое прошлое на волю.

— Ты убегаешь? — спросил он, убирая руку.

Эва открыла глаза, слезы повисли на ресницах.

Лукас прислонился к стене напротив. Она провела пальцами по щеке, там, где ранее касались его пальцы. Наверное, она слишком устала, наверное, слишком пристальным был его взгляд, замерший на ее лице в ожидании рассказа, но Эва вдруг подумала о том, что эта ночь могла быть спланирована, устроена силами более могущественными, чем буря и ветер.

— Я прячусь. — Она выдохнула и покачала головой. — Нет, это не совсем правда.

Эва подошла и встала рядом с Лукасом у стены. Они оба боялись взглянуть друг на друга, и оба разглядывали трещины в полу.

— Моя мама умерла, когда мне не было и двух лет. Редкая форма рака желудка.

Лукас вздохнул, но она продолжила, не отрывая взгляда от трещины в полу.

— Отец растил меня, он был просто замечательным. Мы жили в Давере, это маленький городок рядом с Тампой, у океана. Там жизнь совсем другая. Мой отец был мясником, и вместо того, чтобы начать топить печать в алкоголе, как сделал в свое время его отец, он просто… исчез в себе.

Лукас поднял голову, то же сделала и она.

— Попахивает одиночеством, — сказал он, нахмурившись.

— Еще как. — Эванджелина глубоко вдохнула, и воспоминания о детстве всплыли в ее памяти.

Музыка пятидесятых, табак, пыльные шоссе, скрипящие двери, дубы и испанский мох. Жара выжигала легкие, а влажность была такая, что она до сих пор чувствовала запах воды. Когда она приехала в Массачусетс, долго не могла заставить себя засыпать без шума стрекочущих цикад.