Звучит правдоподобно, но его крики отчетливо звучали в тишине ночи. Рис замечает мое растерянное выражение лица, поэтому тут же добавляет совершенно серьезно:

— Они не могут слышать мертвых, Джайдин.

От этой его фразы меня пробирает озноб — я представляю, как одиноко чувствуют себя мертвые. А еще думаю, что, возможно, он кричал не от боли. Возможно, он кричал, желая быть услышанным. Я задаю ему этот вопрос, но он переводит взгляд на пустую кофейню, и я понимаю, что это правда.

Рис поднимается с земли и поправляет рубашку.

— Мы здесь не из-за меня.

Его волосы торчат в разные стороны, но, кажется, ему все равно. Он просто еще раз приглаживает их рукой и поворачивается ко мне лицом.

— Просто скажи мне. Что ты сделала?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не можешь коснуться меня, не говоря уже о том, чтобы вот так толкнуть.

— Я ничего не делала. Подумала, что тебя могут услышать, поэтому побежала.

С минуту он просто смотрит на меня, словно решает, верить или нет, но потом указывает на улицу.

— Нам туда?

Я киваю и веду его к своему дому. Это всего лишь несколько кварталов, и мы добираемся быстрее, чем я ожидала. Свет выключен. Мать, скорее всего, валяется на диване с очередной бутылкой какого-нибудь ликера. Я молюсь, чтобы не с водкой. После водки она совсем невыносима.

Как можно тише мы входим в темный дом. Как только Рис входит, я закрываю дверь на замок. Три замка. Ключ, засов и цепочка. Мать лежит на животе на диване. Единственный источник света — мерцающий экран телевизора. Я подхожу, чтобы укрыть ее одеялом, висящим на спинке дивана, тянусь к пульту, и в свете телевизионного экрана вижу валяющуюся на полу пустую бутылку из-под водки.

Отлично.

Я выключаю телевизор и жестом показываю Рису следовать за мной по коридору в комнату. Мы тихонько доходим до угла, поворачиваем в коридор, и тут скрипит половица. Замерев с широко открытыми глазами, мы в ожидании слушаем, проснется ли моя мать. Через мгновение с дивана доносится стон, после чего мать снова затихает. Я подталкиваю Риса вперед по коридору, и мой страх растет от возможности того, что мать проснется и увидит меня — вернувшуюся в ее дом, в ее жизнь. Поворачивая вслед за Рисом в комнату, я случайно врезаюсь ногой в дверь, отчего она ударяется о стену. Мы снова замираем. На этот раз мать просыпается.

— Кто там? — спрашивает она хриплым ото сна голосом, с грохотом скатываясь с дивана.

Мы слушаем ее возню, после чего она начинает ползти в холл. Часть меня хочет помочь ей, но другая часть — более сильная и более напуганная — заставляет застыть на месте. Добравшись до входа в холл, мать включает свет. Мы с Рисом сжимаемся, пока она, сощурив глаза, пытается сфокусировать зрение. Из-за яркого света и воздействия алкоголя это занимает у нее минуту, но она, наконец, узнает меня, и я слышу ее слабый голос:

— Джайдин?

Несколько раз сглотнув, я отвечаю:

— Да, мама. Это я.

Она озирается, и ее тело начинает сотрясать дрожь.

— Где он? — шепчет она.

Я напрягаюсь и смотрю на Риса. В недоумении сдвинув брови, он выходит в холл из-за моей спины, показывая себя, но мать его не видит.

— Где он? Он пришел с тобой? — Она бросается к двери, проверяя первый замок, второй, третий. Удовлетворившись, она отодвигает занавеску и осматривает улицу, а затем задает тот же вопрос: — Где он?

Вздохнув, я спрашиваю:

— Кто ОН, мам?

— Ты знаешь, кто! Где он? — Она начинает кричать и почти задыхается от охватившей ее паники. — Где он? Ты, маленькая сучка! Ты привела его сюда, не так ли? Да? — Прежде чем я успеваю среагировать, она поднимает руку в воздух. Пощечина звонкая и резкая, аж в ухе звенит от удара ее ладони. Встретившись с матерью взглядом, я не нахожу в ее глазах сожаления. Только страх и ненависть.


***

— Что я тебе сделала? — кричу я ей.

Вцепившись пальцами в волосы, она отворачивается и рычит:

— Ты просто похожа на него.

Осознание этого накрывает меня. Мой отец. Конечно, она хочет убедиться, что именно его я не привела сюда. У него тоже есть способности, как и у меня. Захлопнув дверь спальни, я смотрю на Риса. Он развалился на моей кровати. Смотрится хорошо, но картинка становится размытой из-за навернувшихся слез. Глотать становится больно. Больно оттого, что она моя мать. Больно, что Рис стал свидетелем этой сцены. Мои глаза наполняются слезами, в груди все сжимается, лицо пылает. Рис похлопывает по месту на кровати рядом с собой, и я забираюсь туда. Он поднимает руку, и я прижимаюсь к его холодному телу, укрывая нас двоих одеялом. Со странным спокойствием мы слушаем, как моя мать шныряет по дому, бросаясь вещами. Я вздрагиваю всем телом, когда очередной предмет, пролетев по коридору, ударяется в мою дверь. Но она никогда не входит. Рис кладет ладонь мне на щеку, но его прикосновение легкое, словно перышко, едва ощутимое. Он гладит мою скулу, нос, подбородок. Это успокаивает и облегчает жжение на щеке, оставленное ладонью матери.

— А твоя мама была такой? — шепчу я, когда моя мать успокаивается и, кажется, снова уходит.

— Мамочка. Она была прекрасна.

Мои губы изгибаются в улыбке, когда он называет свою маму «мамочкой».

— Я спрашиваю не о том, как она выглядела. — Я тыкаю его в бок указательным пальцем.

Он хихикает и убирает руку от моего лица, чтобы схватить за запястье, и кладет мою руку себе на грудь.

— Нет, моя мама не была такой. — Рис облокачивается на спинку кровати, разводит ноги и тянет меня между ними до тех пор, пока моя спина не прижимается к его груди, после чего обнимает руками за талию. Так интимно, но это именно то, что мне нужно.

— Расскажи мне что-нибудь, — шепчу я, отчаянно пытаясь отвлечься от боли в груди.

Одной рукой он проводит по моим волосам, скользя пальцами сквозь длинные пряди.

— Что ты хочешь услышать?

— Сказку, — отвечаю я, но мое сердце умоляет: забери меня с собой, когда соберешься уходить.

Рис упирается подбородком в мою голову, и мы какое-то время сидим молча. Его ровное дыхание и размеренные движения груди убаюкивают меня. Когда он, наконец, начинает говорить, мои веки тяжелеют.


***

— Жил-был мальчик, у которого было все, о чем он мог мечтать. Идеальная семья, влиятельные друзья, самая симпатичная девушка в школе.

Я фыркаю, но он продолжает:

— Жизнь шла замечательно. Он чувствовал себя непобедимым. До одного-единственного вечера, когда все изменилось. Мальчик всего лишь забежал в кофейню, когда капающий на улице дождь превратился в ливень. Он нашел свободный столик и вытащил телефон, чтобы просто поиграть, пока погода не улучшится. За этот же столик напротив мальчика сел мужчина. Мальчик с любопытством оглядел незнакомца, но тот не уходил, а вместо этого широко улыбнулся. Вряд ли мальчик мог понимать, что эта улыбка возникла неспроста. «Я вас знаю?» — спросил мальчик. Мужчина улыбнулся шире и сказал: «Сегодня узнаешь».

— Через час мальчик выходил из кофейни с широко открытыми от шока и недоверия глазами. Внутри у него все переворачивалось от мысли, что в один момент идеальная жизнь разбилась на куски. Едва он забежал за угол, его вырвало, и в горле все горело от поднимавшейся из желудка кислоты. Это должно быть ложью. Но слова мужчины эхом отзывались в его голове. Ты. Мой. Сын.

— Это был первый и последний раз, когда мальчик видел своего настоящего отца. Мужчина — его отец — ушел, улыбаясь, словно главным его делом было сообщить мальчику, что жизнь, которой он живет — обман. Фальшивка. И что изначально он не должен был стать частью этой семьи.

— Как только все содержимое желудка вышло наружу, мальчик побежал домой. С бледным лицом и мокрым от дождя и пота телом он вбежал в дом. Она была дома одна — слава Богу. Бросив беглый взгляд, мать кинулась к нему, заметив, как он взволнован. Или, может быть, решила, что он заболел. Он и чувствовал себя больным, но не от гриппа или простуды. Мальчик был болен оттого, что все в его жизни может измениться, и от страха, что его станут тянуть на две стороны. От ужаса, что этот новый отец заберет его из семьи. Дрожа всем телом, он решительно выпрямился и выпалил эти слова. Он. Мой. Отец.

— Рассказав матери, что произошло в кофейне, он ждал ее слов о том, что все это ложь и тот незнакомец сыграл с ним какую-то нездоровую шутку. Но ее лицо побледнело, а в широко раскрытых испуганных глазах появились слезы. Выражение ее лица подтверждало правду лучше всяких слов. «Пожалуйста, мамочка», — умолял мальчик. — «Скажи, что это неправда», — продолжал он, умоляя вернуть ему его жизнь. Но она всего лишь пробормотала: «Мне очень жаль, Риси», — и протянула к нему дрожащую руку, но он уклонился от нее. Как она могла так поступить с их семьей? Как могла она лгать шестнадцать лет?

— Мать рассказала ему все. О том, как они с мужем долго пытались зачать ребенка. Их брак разваливался, и они все чаще проводили ночи по отдельности, потому что быть вместе и знать, что эта близость не принесет им ребенка, было невыносимо. Это означало, что они не состоялись, как пара. Находясь в депрессии, однажды после работы она отправилась в бар, где обратила внимание на рядом сидящего привлекательного мужчину. Один напиток сменял другой, и в результате она оказалась в чужой постели. Спустя пару месяцев она обнаружила, что беременна. Муж был в восторге от этой новости. Наконец-то все начало вставать на свои места. Как она могла лишить ребенка любящего отца, даже если этот ребенок не от него?

У Риса сбилось дыхание.

Эта сказка о нем.

Я слышу, как ему тяжело, и хочу видеть его лицо, хочу утешить его, но понимаю, что он сам должен с этим справиться. И я делаю то немногое, что могу — обхватываю руками его руки, все еще обнимающие мою талию, и переплетаю наши пальцы. Он кивает мне в затылок, понимая этот жест, после чего делает еще один отрывистый вздох и продолжает.