— Так, так! Посмотрите, кто пришел. Защитник веры, — сказал Али, подражая медленному южному говору. Не знаю, хорошо ли он подражал, поскольку я слышала такой говор только в кино.

Я полностью проигнорировала Али и села на велотренажер. Я стала бешено крутить педали, с головой уйдя в это занятие, а Али вернулся к своим тяжестям. Но он по-прежнему глазел на меня. Мне было трудно не замечать его, потому что едва я поднимала глаза, как сталкивалась в зеркале с его взглядом.

Спустя какое-то время второй парень закончил свою тренировку и ушел. Али и я остались одни. Я слезла с велика и стала растягивать на тренажере мышцы плечевого пояса. Я была настолько взвинчена, что поднимала сегодня больший вес, чем обычно. Надо было разгрузить организм от выплеска адреналина, и я целиком отдалась этому. Али же наоборот, и вовсе перестал делать вид, что упражняется, и просто сидел на скамейке и глазел на меня. В конце концов мне это надоело. Четким шагом я подошла и встала перед ним, руки в боки.

— Может, хватит строить глазки? — заявила я.

Он медленно и нагло улыбнулся и сказал:

— Почему бы нет? Тоже хорошее упражнение. У меня сердце от него подскакивает. — Он помолчал и добавил с ухмылкой. — И не только сердце. Так что нам делать с этим, а?

Я не сразу его поняла, затем я почувствовала, что краснею до корней волос.

— Ты самая пошлая, мерзкая и грязная свинья, которая мне только попадалась, — сказала я, и голос мой при этом чуть дрожал.

— Ну хватит, — сказал Али спокойно. В его поведении произошла внезапная перемена. Глаза его стали ледяными.

— Зачем тебе страдать в моем присутствии. Никто тебя здесь не держит. Даже наоборот, я бы посоветовал тебе уйти. Ты оскорбила меня ровно настолько, насколько я могу тебе это позволить.

Впервые я почувствовала легкий укол страха, но я не собиралась тут же идти на попятную.

— Скажем, не надо меня запугивать, — заявила я. — Другими командуй. Это тебе надо уйти. Во-первых, ты не имеешь права тут находиться. Ты не живешь в Фёрнельде.

— Каждый, живущий в колледже, может пользоваться этим залом. И все-таки я тебя удивлю. Я ухожу, и я уйду, и пальцем тебя не тронув, как бы сильно ты ни была разочарована. — Он встал и повернулся, чтобы уйти.

— Чепуха на постном масле! Много на себя берешь… — сказала я ему вслед.

Он захлопнул за собой дверь. Я пожала плечами и обратилась к своим упражнениям, но сердце им уже не принадлежало. Я слишком утомилась, подняв веса больше своей нормы. Мышцы налились усталостью. Я знала, что завтра все будет болеть. К счастью, в соседнем помещении была сауна. Сухой жар делает чудеса с ноющими мышцами.

По вторникам и четвергам сауной пользовались только женщины, по понедельникам и средам — только мужчины, в остальные дни она была для совместного пользования, когда полагалось надевать купальные принадлежности. Однако в женские дни мы не утруждали себя купальниками.

В сауне я стащила с себя пропотевшую одежку и растянулась на лавке, впитывая жар. Должно быть, я немного задремала, поскольку меня разбудил знакомый бархатный голос:

— Ну прямо никак от тебя не избавиться, — Али стоял, прислонившись к двери, и глядел на меня с ленивой улыбкой.

Я испуганно села, пытаясь прикрыть свою наготу. Сердце мое дико колотилось, но, испуганная его присутствием, я не могла и слова вымолвить. Али снял все, что было на нем. Прямо на моих глазах у него началась эрекция, и вид этот, такой странный и по-своему завораживающий, приковал меня к месту.

— Нравится, да? — сказал он. — Внутри тебе понравится еще больше.

— Не смей прикасаться ко мне, — прошептала я. Горло у меня неожиданно пересохло.

— О, я сделаю даже больше, — сказал он. — Я дам тебе то, о чем ты меня просила.

Он опрокинул меня на лавку и попытался пригвоздить меня своим телом. Мы были скользкие от пота, и мне удалось выскользнуть из его рук. Я бросилась к двери, но он оказался проворней. Он засмеялся и снова поймал меня. Он заломил мне руки за спину и держал меня одной рукой лицом к себе.

— Я всегда хотел сорвать с тебя одежду, — сказал он. — А теперь это даже не нужно. — Он гладил мои груди, пока я тщетно пыталась освободить руки.

— Очень славные, — сказал он. — Небольшие, и крепенькие, как раз то, что мне нравится.

— Руки прочь! — задыхаясь, сказала я.

— Верно, — усмехнулся он и потащил меня обратно на лавку.

Было очень жарко, так что почти невозможно было дышать, бороться, и сопротивлялась я вяло. Он снова повалил меня и оказался сверху, прижав мои руки за моей головой.

— Не смей, — задыхалась я, но он меня не слушал. Я извивалась под ним, пытаясь его сбросить, но он держал меня и смеялся. Он дал мне еще немного времени, а затем вдруг вошел в меня, и я вскрикнула от внезапной боли, резкой, разрывающей.

— Прекрати, прекрати, — всхлипывала я, но он не прекращал. Он меня не слышал, столь же потерянный в своем безумном натиске, сколь и я в боли и ужасе. А затем остался только снедающий жар, всепоглощающий жар снаружи и внутри. Я цеплялась за Али, как какой-нибудь утопающий, и когда жар обрушился на меня сокрушительной волной, я выкрикнула свое последнее несогласие — свой бесполезный, бессмысленный плач.

Он поднял меня и сел рядом на лавку.

— Ты была девственницей, — сказал он. В голосе его было смятение.

Я закрыла лицо руками. Говорить я не могла. Все мое тело вздрагивало от рыданий.

— Ты должна была мне сказать, — пробормотал он. — Не мог же я знать.

Он пытался положить руку мне на плечо, а я с отвращением отшатывалась, как от прикосновения слизня. Несмотря на жару, я дрожала. Так мы и сидели какое-то время.

— Я не знал, — продолжал твердить он. — Откуда мог я знать.

— Убирайся, — прошептала я.

— Здесь тебе нельзя оставаться, — сказал он, понемногу начав соображать. — Слишком жарко, а мы тут довольно давно.

— Оставь меня! Не могу тебя видеть.

— Ну, не смотри, — сказал он со вздохом. — Одевайся, и пошли отсюда.

Мне пришлось открыть глаза. Мы оделись, и я вышла вслед за ним. Снаружи меня ослепил яркий свет. Я споткнулась и, наверно, упала бы, если бы он не удержал меня за руку.

— Не прикасайся ко мне, — сказала я, борясь со слезами.

Он взял свой стереомагнитофон, и мы пошли к лифту. Мы стояли молча в ожидании, пока он придет. Зубы мои стучали, и я не могла унять дрожь. Али смотрел на меня с какой-то тревогой.

— Мне подняться с тобой? — спросил он, когда пришел лифт.

— Лучше убирайся! — крикнула я, чувствуя, что голос мой выходит из повиновения.

— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал он, и, пока дверь лифта закрывалась, я видела, как он, ссутулясь, шел прочь по подвальному коридору, соединявшему общежития.

Придя к себе, я долго смотрела в зеркало, ища в лице какой-нибудь знак своей порчи, тайное клеймо позора. Целую вечность я простояла под душем, до боли оттирая щеткой кожу, но не могла избавиться от ощущения скверны. В конце концов я легла спать. Все во мне устало и онемело, но сон не шел. В голове моей рождались фантастические картины мести, и, по мере того как ночь тащилась к утру, они становились все изощренней и страшнее. Но я знала, что это просто фантазии и ничего больше. Я не могла даже собраться с силами, чтобы сходить в полицию.

Утром я почувствовала себя еще хуже. Я провалялась в постели до полудня, чего никогда раньше себе не позволяла. Я отключила телефон и пропустила все свои занятия, тоже впервые. Когда я наконец выползла из постели, оказалось, что я боюсь выйти из комнаты. У меня не было сил кого-то видеть, с кем-то говорить. Под вечер, почувствовав голод, я все-таки сделала быструю вылазку к торговому автомату, но удалось мне это с большим трудом. Я по-прежнему не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, что случилось со мной. Я снова и снова проигрывала в уме события предыдущего вечера — то как это было на самом деле, то как это должно бы было быть. В одних вариантах я убегала от Али, в других я избавлялась от него ударом колена в пах, втыкала пальцы ему в глаза, и, скорчившись, он оставался лежать на полу. Почему я ничего такого не сделала? Может, я сама виновата?

На следующий день я заставила себя выйти из общаги и сходить на занятия, хотя я по-прежнему пропускала Западную цивилизацию. Меня хватило только дойти до здания, затем я повернула обратно. Мысль о том, что я встречу там Али, была для меня непереносима. Это не я, а он должен чувствовать стыд, говорила я себе. Но это не помогало. Он, возможно, все уже позабыл, пока я тут молча переживаю свой позор.

Так или иначе, я перемоглась в уик-энд, извинившись перед друзьями, что избегаю их. О том, что произошло, я никому не рассказывала, даже Эми, хотя прежде у меня не было от нее секретов. В понедельник среди обычного рекламного мусора в своем почтовом ящике я обнаружила буклет из Женского центра. «Изнасилование считается преступлением, двух мнений быть не может» — гласили сердитые красные буквы на черном фоне. Мне уже попадался этот буклет, однако я не задерживалась на нем взглядом, не испытывая ни малейшего интереса к содержанию. Теперь же я просто впилась в него глазами. Прочтя, я почувствовала, что ко мне понемногу возвращаются сила и смелость. Я поняла, что должна сделать.

— Я кое-что хочу тебе сообщить, — сказала я в тот вечер Эми, когда мы сидели на ее кровати, лопая воздушную кукурузу, приготовленную в микроволновой печке. — Меня изнасиловали.

Эми охнула и уронила пакет с кукурузой.

— Как? Когда? — сказала она в шоке, глаза ее округлились.

— Почти неделю назад. Я была слишком подавлена, чтобы говорить об этом, но теперь могу. Я собираюсь пойти в полицию.

— Но что случилось?