— Только не в Палестине. Пусть устраиваются где-нибудь в другом месте, скажем, в Австралии.

— Тогда уж лучше на Луне.

— Отличная мысль! Уж сколько лет евреи оскверняют наши святыни. Но скоро мы лишим их этого удовольствия.

— А как же с нашими святынями в Иерусалиме? Как со Стеной Плача?

— Нашими? — переспросил он, сузив глаза.

Я вовсе не так хотела сказать ему об этом, но теперь было поздно, да уж и не важно.

— Да, — сказала я вызывающе. — Нашими. Моими.

Я росла и воспитывалась в России, вне еврейской религии и культуры. Я никогда не была в Израиле и не испытывала потребности помолиться у Стены Плача. Но в этот момент я остро почувствовала, что все это мое.

— Постройте себе другую стену, — сказал Али. — Можете все туда валить и плакать. Надеюсь, у вас будет о чем поплакать. Мы вам в этом поможем.

«Сгорающий дом» остановился за секунду до того, и в наступившей тишине слова Али прозвучали достаточно четко. Я оглянулась и, к своему ужасу, увидела, что многие, должно быть, услышали его, и, что еще хуже, это были те, кого я знала. Среди них была и еврейская пара из России — Борис Рабинович и Вера Штейн, они смотрели на нас с одинаковым выражением шока на лицах.

Борис был аспирантом на факультете физики, и перед тем как приехать на учебу в Штаты, он жил в Израиле. Внезапно я вспомнила, что Борис служил в израильской армии, видел боевые действия в Ливане и даже был ранен. Уж кого-кого, но только не его я бы призвала в свидетели этой сцены.

Вне себя от гнева и унижения я просто выплеснула свое питье в ухмыляющуюся арабскую физиономию. Али оцепенел на мгновенье — лицо мокрое, со свежих его одежек капает пиво… Затем он мрачно сдвинул брови и угрожающе шагнул ко мне. Но дальше он не двинулся. Перед ним вырос Борис, твердый и решительный. Он был почти на голову ниже Али, плотный крепыш в очках из роговой оправы. Когда-то он на меня поглядывал.

— Не смей ее трогать, дерьмо, — сказал Борис сквозь стиснутые зубы.

Ничего не ответив, Али сильно его толкнул. Но Борис не упал — в быстром развороте он перенес свой вес на переднюю ногу и ударил Али локтем под ребра. Али отшатнулся, а затем бросился на Бориса, размахивая кулаками. Борис увернулся от ударов, но один попал в цель. Очки слетели с его лица и упали где-то в углу. Раздался звон разбитого стекла. Борис быстро заморгал. Из носа у него текла кровь. Али ударил его кулаком в живот, и Борис согнулся пополам — он потерял дыхание и лицо его побагровело. Я почувствовала, как ему больно, будто это меня ударили. От ярости у меня потемнело в глазах. Чтобы Бориса так вот избивали — этого я не могла вынести. Я оглянулась в поисках подходящего оружия. На соседнем столе я увидела большой металлический поднос, уставленный пустыми банками из-под пива и прохладительных напитков. Я схватила поднос, так что банки полетели во все стороны, и ударила им Али по затылку. Кажется, поднос не причинил Али особого вреда, но грохот при ударе был оглушительный. Али был ошарашен. Раздался смех и возгласы в знак поддержки. Я поняла, что эта стычка привлекла, к несчастью, внимание довольно большой аудитории. Щеки мои горели от стыда. Я подняла над собой поднос и снова ударила Али. И еще раз. Он резко развернулся и выбил поднос у меня из рук. Тем временем Борис восстановил дыхание и нанес Али капитальный удар в челюсть. В этот момент, прокладывая себе дорогу сквозь толпу, появились два человека из охраны колледжа. «Все, будет, ребята», — сказал один из них. Как в кино, они подошли сзади к Али и Борису и завернули им руки за спину. Толпа осуждающе загудела. Люди из охраны пытливо вглядывались в лица студентов. Один из них встретился со мной глазами. Я нырнула в толпу, бросилась из зала, спустилась по ступенькам и выбежала из здания. Во дворе я заставила себя замедлить шаги и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Вечер был холодный и ясный, в небе стояла луна, мимо нее медленно плыли облака. Не торопясь я пошла по территории колледжа, с удовольствием ощущая на горящем лице зимний воздух. Пока я дошла до общежития, я уже полностью успокоилась. В комнате я села за стол и набросала план сочинения по экономическому развитию, где рассматривался вопрос выбора подходящей технологии для сельского хозяйства в слаборазвитых странах. Работа моя подвигалась. В общем и целом, ничто так не помогает собраться с мыслями, как небольшой стресс.

На следующий день моя выходка предстала передо мной уже в совсем другом свете. Не было сомнений, что благодаря Вере и Борису эта история пойдет кругами по русско-еврейской общине университета. Принадлежность к этническому меньшинству во многом напоминает жизнь в маленьком городке. Все знают, чем ты занят, и полностью спрятаться от них невозможно. Мне была ненавистна мысль, что я дала своим соотечественникам повод для каких-то сплетен. Но больше всего мне был ненавистен Али — за то, что он меня оскорбил и поставил в дурацкое положение.

К полудню я уже чувствовала себя несчастной. И когда позвонила Эми с предложением пойти куда-нибудь позавтракать, я обрадовалась возможности снять с себя тяжкий груз. Мы съели сандвичи в нашем любимом кафетерии, вернулись пешком к университетскому городку и сели на ступеньки библиотеки Батлера. Вышло солнце, и в воздухе была весна. Для начала марта день был непривычно теплый, и все ступеньки были настолько обсижены студентами, что мы с трудом нашли свободное местечко.

— Ну и как вчера было? — спросила Эми.

— Дерьмо, а не игра. Мы проиграли больше двадцати очков.

— Это я знаю, — терпеливо сказала Эми. — Как у тебя с Али?

— Еще хуже. Ты ведь меня предупреждала. Надо было тебя послушаться. Теперь я в таком дурацком положении, что мне стыдно на люди показаться в колледже.

— Надень вуаль, — захихикала Эми. — Так что случилось?

И я начала рассказывать. Эми слушала с большим интересом.

— А я не встречалась с этим Борисом в прошлом году? Кажется, он тебя куда-то приглашал?

Когда я это подтвердила, она сказала:

— Потрясающе! После шестого класса никто из мальчишек не дрался из-за меня.

— Они дрались не из-за меня, а из-за Стены Плача.

— Какой еще Стены Плача?

— Это Западная Стена Второго Храма. Сам Храм был разрушен тысячу лет назад. Стена — это все, что осталось. Для евреев это самое святое место, поскольку, согласно традиции, когда явится Мессия, он восстановит этот Храм.

— О’кей, так кто победил в драке? — перебила меня Эми. Храм ее не очень-то интересовал. Эми считала себя католичкой. Сестра ее была протестанткой, мать буддисткой, отец же не признавал никакой религии. Раньше, до переезда семьи из Гонконга в Нью-Йорк, Эми была протестанткой. Когда я, помню, удивилась такому многообразию религий, Эми заявила, что среди китайцев Гонконга это дело привычное. Кажется, Эми относилась к своей религии вполне серьезно и перед каждым приемом пищи читала молитву. Однако на сей счет у меня были свои сомнения. Религиозная терпимость — вещь, конечно, похвальная, но разве не лучше, чтобы хорошего было понемножку. Эми относилась к своей религии, как к новому платью — примеряла, носила, а затем выбрасывала, когда на глаза ей попадалось что-нибудь другое. Но мы встретились не для того, чтобы обсуждать вопросы религии. Я описала с точностью до каждого удара всю драку между Али и Борисом. Когда я дошла до того момента, как я ударила Али подносом, Эми скорчилась от смеха.

— Это не смешно! — возразила я. — Только представь себе, что скажут Вера и Борис всем тем русским. Я этого не переживу!

— Не могу поверить, что ты его действительно шарахнула, — сказала Эми сквозь слезы от смеха. — Ты такая всегда серьезная, сдержанная. Как бы я хотела видеть это собственными глазами!

— Эми, смехом ты делаешь только хуже, — сказала я, но, вопреки самой себе, тоже начала смеяться. — Представь, что скажут русские.

— Да что ты, они будут только гордиться тобой! Скажут, что ты нанесла удар за Израиль.

— Да, так оно и было, — меня, как и Эми, разбирал неудержимый смех. — Три удара за Израиль. Вреда от них никакого. Но шуму было много.

— Что-то мне подсказывает, что теперь с этим Али покончено.

— Что-то мне подсказывает, что ты права.

Но вскоре выяснилось, что обе мы ошибались.

2

Моя группа по Западной цивилизации занималась по вторникам и четвергам с девяти до десяти тридцати утра. В первый после игры вторник я чуть было не пропустила занятия из страха столкнуться там с Али, но в конце концов я все-таки пошла. На сей раз Али сел в противоположном от меня углу, и нам удалось избежать какого бы то ни было общения. Я почувствовала облегчение, а может, немножко и разочарование. Если уж говорить правду, то Али — это было самое интересное, что со мной произошло за целый год.

Во вторник вечером я снова почувствовала беспокойство. В одиннадцать тридцать я переоделась в тренировочный костюм и спустилась в спортзал, что в подвале. Я подумала, что в это позднее время зал будет, конечно, свободен и я спокойно поупражняюсь.

Но надежды мои не оправдались. Едва я открыла дверь, как в уши ударил рок-н-ролл, да такой громкий, что меня чуть не сбило с ног. Стереомагнитофон в середине зала вопил «Она сводит меня с ума» в исполнении Файн Янг Кэннибалз — эта песня мне никогда не нравилась. Я поморщилась от грохота.

Зал был битком набит свободными тренажерами на отягощение мышц, были тут и велотренажеры, а также универсалы. Помещение было маленькое, но выглядело большим благодаря зеркалам на стенах.

В зале было два человека. Один ходил сюда постоянно, хотя я никогда с ним не разговаривала. Он был настолько занят своими отягощениями, что даже не заметил меня. Однако другой заметил. Это был Али. Он неторопливо двинулся в мою сторону, убавив по пути громкость музыки. Он медленно оглядел меня, раздевая глазами. Тут же я подумала об одежке, которая на мне. Я была в черном трико и короткой черно-белой безрукавке. Я забеспокоилась, что она подчеркивает линии моего тела, что слишком уж открывает бедра и что плечи и руки мои обнажены. Мне страшно захотелось, чтобы на мне был бесформенный спортивный костюм, в котором я бегала, когда было холодно. Но спортзал всегда хорошо отапливался. А сейчас, казалось, особенно жарко.