Через два дня Зви Авриль сообщил мне по телефону, что моя миссия одобрена.

16

Горький кофе с кардамоном из крошечных чашечек, сопровождаемый такими же крошечными чашечками тошнотворно-сладкого чая с мятой. Вот первый мой вкус Саудовской Аравии в Нью-Йорке, вкус бюрократического ночного кошмара. Кофе и чай я пила в офисе чиновника Саудовского консульства. Али взял меня туда, чтобы обсудить мое заявление на получение саудовской визы. Что было сопряжено со множеством трудностей.

Чиновник разглядывал лежащие перед ним на столе документы с выражением меланхолического замешательства.

— Я никогда не видел такого паспорта, — укоризненно пробормотал он, вертя в руках мой документ. Он говорил по-английски, но обращался к Али. Али терпеливо объяснял, что документ, о котором идет речь, называется «разрешение на въезд и выезд». Он был утвержден правительством США вместо паспорта для постоянно проживающих здесь иностранцев. Настоящего паспорта у меня не было, поскольку я не имела никакого гражданства. Советское я потеряла, когда иммигрировала, а в Штатах я была еще слишком мало времени, чтобы получить американское. «Разрешение на въезд и выезд» было не хуже паспорта, и в консульствах других стран не было никаких проблем с выдачей мне визы.

Разговор переливался из пустого в порожнее. Но так или иначе, я была из него исключена. Али объяснял особенности моего гражданского статуса, как будто я не могла сама объяснить. Но я и не пыталась включиться в этот разговор. Мне было тоскливо и тошно от всех этих кофе с чаем, выпитых лишь из вежливости. По настоянию Али я надела строгое платье с высоким воротом и длинными рукавами и изо всех сил изображала женщину, которую арабам не будет внапряг пускать в свою страну. Однако пока мне это не очень-то удалось. Это был мой второй визит в консульство, а Али по моему поводу — уже третий. Сколько нам еще сюда ходить? Я заставила себя снова сосредоточиться на разговоре. Тем временем он перескочил на тему моей религиозной принадлежности. Али объяснял, что я христианка, но у меня нет свидетельства о крещении, потому что советское правительство преследовало за веру. Али, проинструктированный мною, гнул верную линию, но, может быть, было бы легче, если бы я сама все объяснила. После первого своего визита в Саудовское консульство Али сообщил мне, что его правительство требует доказательств, что я не еврейка. Саудовское правительство не дает виз без каких-либо подтверждений на сей предмет.

— И как же они это проверяют? — спросила я тогда, рассердившись не без основания. — Заставляют людей снимать в консульстве штаны? — Видимо, я не ожидала, что арабы окажутся такими беспардонными в своем отношении к евреям.

— Обычно они требуют свидетельство о крещении, — сухо ответил Али. — И что мы будем с этим делать?

Мне пришло тогда в голову, что Зви Авриль мог легко сделать мне фальшивое свидетельство, как, возможно, и фальшивый американский паспорт или даже советский. Но фальшивые документы — дело рискованное. Кроме того, как бы я объяснила Али такие свои связи.

— Скажи им, что я была крещена тайно, — объяснила я Али. — В России таких свидетельств не выдают. Двадцать лет назад за крещение детей священников отправляли в Сибирь. — Все это почти так и было, но не имело ко мне никакого отношения.

Теперь Али объяснял что-то чиновнику про Сибирь. Или мне это так показалось, потому что разговор перешел на арабский. Среди прочих арабских слов мне вроде послышалось слово «Сибирь». Я пыталась понять, есть ли у нас какой-либо положительный сдвиг. Я спрашивала себя, неужели такая знатная семья, как аль-Шалаби, не может утрясти дела с бюрократией. Вероятно, они специально все усложняют. Нет, едва ли. В этот раз, как и в наш предыдущий визит, консульство было полно сердитых и расстроенных бизнесменов, ожидающих виз. В ожидании встречи с нашим чиновником мы слушали их ужасные истории. Многим приходилось месяцами ожидать визу, в то время как неотложные их дела лопались одно за другим. Но еще хуже, когда они не могли оттуда выбраться. Один человек застрял в Саудовской Аравии на шесть месяцев в ожидании выездной визы, в то время как его паспорт просто подсунули под ножку расшатанного стола в каком-то министерстве. Нет, Шалаби ничего не предпринимали, чтобы не пустить меня в свою страну. Они лишь позволили событиям идти своим обычным бюрократическим чередом.

Наконец наша беседа закончилась. Чиновник встал, пожал нам обоим руку и проводил до дверей. На обратном пути Али тихо клял никому не нужных идиотов бюрократов, хотя этот последний разговор оказался более успешным, чем я думала. «Он согласился отослать заявление на визу в Рияд, — сказал Али, — если я только изложу всю эту религиозную мутотень на бумаге». Консульства Саудовской Аравии сами виз не давали. Они только принимали заявления и направляли их в Рияд, который и распоряжался визами. Теперь, когда консульство приняло мое заявление, это может затянуться на месяцы. Может, подумала я, по-прежнему чувствуя свою вину, все это к лучшему.

Через две недели, когда моя просьба на выдачу визы болталась где-то в Рияде, в город неожиданно пожаловал дядя Али. «Он был в Хьюстоне по делам, — пояснил Али, — и решил заглянуть в Нью-Йорк. Он хочет пригласить нас на ужин».

— Что он делал в Хьюстоне? — спросила я. — Занимается нефтяным бизнесом?

— Да, — сказал Али. — Он бывает в Хьюстоне два-три раза в год, но никогда не приезжает в Нью-Йорк. Он сказал, что на сей раз у него здесь есть дела, но он просто темнит. — Али заколебался, говорить или нет, а потом продолжал: — Думаю, он приезжает специально, чтобы встретиться с тобой. Посмотреть, что ты о’кей. Должно быть, его послал мой дедушка.

— Шейх Салман бин Абдул Рахман, — мгновенно отреагировала я.

— Именно, — сказал Али. — Удивлен, что ты помнишь.

Дядя Хасан был самым старшим из трех оставшихся сыновей шейха Салмана, как пояснил Али. Был он также самым богатым из них и единственным, кто был занят в нефтяном бизнесе. Он прислал за нами в Колумбию длинный лимузин, чтобы тот доставил нас в «Уолдорф», где дядя остановился. Таким образом мои фантазии насчет появления в «Уолдорфе» по шпионскому заданию в конце концов осуществились.

Дядя Хасан пригласил нас на обед в ресторан отеля. Это был высокий носатый человек лет пятидесяти с усами и козлиной бородкой. На нем был плохо сидящий коричневый костюм, на брюках широкий ковбойский пояс, на ногах — ковбойские сапоги. Его внешний вид немало меня взбодрил. Человек, одетый подобным образом, не мог вызывать страха, хотя Али относился к своему дяде с исключительным почтением.

Мы немного поговорили. По-английски дядя Хасан говорил неуверенно, и Али иногда приходилось переводить. Дяде Хасану нравилась Америка, хотя Техас нравился ему больше, чем Нью-Йорк. А мне нравится Америка? Да, она мне очень нравится. Больше, чем Россия? Он слышал, что в России очень холодно. Да, сказала я, очень холодно. А моя семья в России? Нет, сказала я, мои родители умерли, и у меня нет ни братьев, ни сестер.

— А вы… не еврейка? — спросил дядя Хасан, понизив голос.

— Ну что вы, — сказала я и даже содрогнулась от самой этой мысли. — Вы ведь знаете, что все евреи — коммунисты и хуже их никого нету. Они привели Россию к краху, и моя семья только пострадала от них. — При этих словах Али выразительно глянул на меня краем глаза, но дядя Хасан только продолжал готовно кивать.

— Я родом из старинного рода, вроде вашего, — продолжала я. У меня, естественно, не было ни малейшего представления о том, старинный ли у них род, да я и не была уверена, что такой эпитет используется в Саудовской Аравии. Но толика снобизма тут не повредит, решила я, имея в виду претензии Али на британское джентльменство.

Дядя Хасан просиял, и я ударилась в россказни о величественном прошлом своего рода. Я рассказала ему, что до революции моя семья имела большие земельные владения под Санкт-Петербургом. Эти земли были подарены моим предкам Петром Великим. Дядя Хасан абсолютно не знал, кто такой Петр Великий. Царь Петр Великий основал Санкт-Петербург в 1703 году, сказала я ему (что, между прочим, действительно было неопровержимым историческим фактом). У моей семьи, продолжала я, было три деревни и пятьсот душ крепостных крестьян.

Кажется, это произвело на дядю Хасана должное впечатление. Среди помпезной позолоты и роскоши «Уолдорфа» мои утверждения вовсе не казались абсурдом. Врала я всегда легко и с удовольствием, особенно если был хороший повод, а это был как раз такой случай. Я бы получала еще большее удовольствие без Али, который, естественно, знал, что все это несусветная ложь. Но Али сам согласился на главный обман, так что его, казалось, больше веселят, чем сердят, мои заявления.

Моя семья потеряла все во время революции, продолжала я. Одни ее члены были расстреляны коммунистами, другие погибли в Сибири, а остальные жили в постоянном страхе и нищете. Все эти страдания подорвали здоровье моей матушки. Она умерла через шесть месяцев после того, как мы приехали в Нью-Йорк… Здесь я позволила своему голосу чуть задрожать, и на глазах моих появились слезы. Меньше всего мне хотелось пускать в дело подлинные свои чувства, связанные с потерей матери, но на дядю Хасана это подействовало. Когда мы прощались после ужина, он поцеловал меня в обе щеки и сказал, что счастлив принять меня в их семью.

Должно быть, слова его были искренними, поскольку неделей позже правительство Саудовской Аравии выдало мне визу.

В последнюю неделю мая я снова поехала в Квинс для встречи со Зви Аврилем. Он предложил поужинать вместе, чтобы дать мне более подробный инструктаж. На этот раз он был не один. Какая-то худощавая женщина средних лет накрыла в столовой стол на двоих. Зви Авриль не представил нас друг другу. Женщина в полном молчании подавала ужин, а затем убирала со стола.