Он задумался. Я увидела, что убедила его.

* * *

Я отправилась в пекарню. Около Клемента крутилось двое поварят. Когда он увидел, что я хочу поговорить с ним наедине, он отослал их чистить кастрюли, в которых предстояло готовить еду на день.

— Завтра, — сказала я, — к нам приедет леди Рему с. Она привезет домой госпожу Кэтрин.

— О, я буду очень рад снова увидеть молодую хозяйку. Я приготовлю ее любимые марципаны. С тех пор как уехала госпожа Хани, кроме госпожи Кэтрин, их здесь некому оценить.

— А для леди Ремус?

— Для нее будет пирог с дичью, а на нем герб Ремусов из теста. Будут бекон и молочный поросенок. Это ее любимые блюда.

— Ты знаешь, как угодить ей, Клемент, — продолжала я, — ты должен приготовить много еды, почти столько же, сколько в прежние времена.

Он задумчиво кивнул.

— Ты жалеешь о прежних временах, Клемент? Он отрицательно покачал головой.

— С того самого дня, когда еретик, — он перекрестился, — Саймон Кейсман пытался донести на нас и чуть не погубил Аббатство.

— А до этого ходил ли ты в свою старую келью и представлял, что вернулись прежние времена? Он кивнул, улыбаясь.

— Не так давно я осматривала старые кельи и подумала, что мы могли бы организовать там кладовую. Благодаря толстым стенам там очень холодно. Что ты об этом думаешь, Клемент?

— Что думает об этом хозяин? Вот так всегда. Казалось, что они боялись выразить свое мнение, не получив одобрения Бруно.

— Я говорила с ним об этом. Он считает, что это превосходная мысль. Ты не мог бы как-нибудь пойти со мной туда все посмотреть и высказать свое мнение?

Больше всего на свете Клемент любил, когда спрашивали его мнение. Лицо его расплылось в улыбке.

— Когда пойдем, госпожа?

— Лучше всего сейчас. Мы не могли бы встретиться с тобой там через полчаса?

Он обрадовался. Я ждала его внизу. Я чувствовала себя совершенно иначе, когда поднималась наверх и он тяжело двигался следом за мной.

— Одна из них должна быть твоей кельей, Клемент.

— О да.

— Которая из них?

Он повел меня по коридору.

— Они так похожи, откуда ты знаешь? — спросила я.

— Мне всегда приходилось считать, — ответил он. — Моя келья была седьмой.

— А кто был твоим соседом?

— Брат Фома с этой стороны, брат Арнольд с другой.

Мне кажется, ты помнишь имена большинства из них.

— Мы прожили вместе много лет.

— Я слышала, как ты рассказывал о некоторых из них. Теперь Юджин… где он жил?

— Вот здесь. А рядом с ним был Валериан.

— А в какой, ты сказал, жил Амброуз?

— Амброуз? Я не говорил. — Он вновь перекрестился. — Я сказал Юджин. А Амброуз жил напротив меня. Я обычно слышал, как он молился по ночам.

Я поспешно посчитала сама. Седьмой от конца была келья Амброуза.

— Ну, — спросила я, — что ты думаешь о моей идее с кладовой?

Он считал, что это прекрасная мысль. Мне пришлось выслушать его соображения по поводу хранения соленого мяса, так как он считал кельи идеальным местом для этой цели.

— Благодаря толстым стенам здесь всегда холодно, — рассуждал Клемент. — Я мог бы здесь долго хранить соленую свинину.

Я слушала, соглашаясь. Мне очень хотелось избавиться от него, поскольку я теперь знала, где келья Амброуза и мне не терпелось заняться поисками. Я вернулась после обеда. Мне потребовался час, чтобы обследовать келью. Потом я обнаружила, что за распятием одна из плит неплотно прилегает к стене. Я вынула ее. За ней было углубление, в котором я нашла исповедь Амброуза.

* * *

Я отнесла ее к себе в спальню и закрыла дверь на ключ. Рукопись начиналась так: «Я, брат Амброуз из аббатства Святого Бруно, совершил смертный грех, рискуя своей бессмертной душой».

Это был вопль человека, подвергаемого пытке, и меня глубоко тронули те страдания, которые он испытывал. Амброуз описал все: свои мечты, желания, фантазии, приходившие ему на ум, когда он лежал на своей жесткой койке. Он писал, что очень хочет очистить свою душу от похоти, о тех часах, которые он проводил в молитве и покаянии. А потом о приходе Кезаи. Об искушении, которое было слишком велико, чтобы устоять. О последовавших часах раскаяния. О пытке власяницей и о раздирании собственной плоти. Но грех свершился, и потом он узнал, что грех должен принести плод.

Амброуз согрешил вдвойне. Он вырвался из государства в государстве. Он разговаривал с лесной ведьмой. Он согласился на чудовищный план обмануть аббата и всех в Аббатстве. И сделал это, потому что к нему пришло новое искушение — всегда видеть своего сына, видеть, как он получает образование и поднимается по иерархической лестнице. И вновь он не в силах был устоять.

Амброуз не смог искупить свой грех. Он был обречен на вечное проклятие. Поэтому он погрузился в грех и любил своего сына с тем обожанием, которое следовало проявлять только к Богу.

Амброуз написал эту исповедь. Она была предназначена будущим поколениям. Никто не должен был прочитать ее при жизни его возлюбленного сына, ибо все должны были считать его святым.

Амброуз был виновен в вожделении и обмане. Он вечно будет гореть в аду, но все же он получил огромное наслаждение от искушавшей его женщины и от сына, который был результатом их союза.

Осторожно сложив рукопись, я заперла ее в сандаловую шкатулку, которую мне много лет назад подарил отец.

Вскоре я скажу Бруно о том, что у меня есть доказательство того, что произошло при его рождении, полученное не только от его прабабки, которая, умирая, рассказала мне об этом, но и из исповеди его отца.

Но я отложила это до возвращения Кейт в замок Ремус.

ОТКРОВЕНИЯ

Когда на следующий день приехала Кейт, она показалась мне более сдержанной, чем обычно. Кэтрин тоже казалась притихшей. Мне показалось, что она неприязненно относится к Кейт, что было странно. Обычно они хорошо ладили, обе смотрели на жизнь весело и беззаботно.

Когда я отвела Кейт в ее комнату, она сказала мне, что должна поскорее поговорить со мной наедине. Я предложила пойти в зимнюю гостиную.

— Я приду к тебе туда через пятнадцать минут, — сказала Кейт.

Я отправилась прямо в комнату Кэтрин. Она стояла, задумчиво глядя в окно.

— Кэт, дорогая, что случилось? — спросила я. Она повернулась и бросилась в мои объятия. Я утешала ее.

— Что бы ни случилось, я надеюсь, что мы обязательно что-нибудь придумаем.

— Это тетя Кейт. Она говорит, что мы не можем пожениться. Она говорит, что мы не должны встречаться и обо всем забыть. Она приехала, чтобы поговорить с тобой об этом. Как она смеет! Мы этого не допустим! Мы будем…

— Кэтрин, о чем ты говоришь? За кого ты собираешься замуж? Ты еще совсем дитя.

— Мне почти семнадцать, мама, и я достаточно взрослая для того, чтобы выйти замуж за Кэри.

— Кэри! Но вы с ним…

— Да, да, мы бывало, ссорились. Но разве ты не понимаешь, что все это было частью нашей любви? Ссориться с Кэри всегда было интереснее, чем дружить с кем-нибудь еще. Теперь мы оба смеемся над этим и никогда, никогда не будем счастливы друг без друга. О, мама, ты должна убедить тетю Кейт. Она сейчас ведет себя так глупо… Почему она меня невзлюбила?

Разве мы не такие же знатные, как она? Она ведь тебе вроде кузины, правда? И твои родители заботились о ней, иначе она осталась бы бедной и не вышла бы замуж за лорда Ремуса, и у нее не родился бы Кэри…

— Пожалуйста, Кэтрин, не тараторь. Вы с Кэри сказали тете Кейт о вашем решении, а она отказалась дать согласие на ваш брак. Продолжай с этого места.

— Она как-то странно притихла, когда я рассказала ей о нашей любви. Она сказала, что не хочет давать согласия, что поедет повидаться с тобой немедленно. И она сразу же написала тебе, что мы приезжаем, и вот мы здесь.

— Ты слишком возбуждена, — ответила я. — Я сейчас пойду к Кейт и узнаю, в чем дело.

— Но ты не будешь такой злой? Ты не скажешь «нет»?

— Я не вижу причин, по которым вы с Кэри не могли бы пожениться, за исключением того, что вы слишком молоды, но, конечно, со временем это изменится и при условии, что вы не спешите с женитьбой…

— Какой смысл ждать?

— В этом есть смысл. Но позволь мне пойти и узнать, что беспокоит Кейт.

— И скажи ей, какая она глупая! Я смею думать, что она хочет заполучить для Кэри дочку герцога. Но она ему не нужна. Он откажется.

Я велела ей не волноваться и спустилась в зимнюю гостиную, где меня уже ждала Кейт — необычно пунктуальная.

— Кейт, что все это значит?

— О, Дамаск, это ужасно!

— Я узнала от Кэтрин, что они с Кэри хотят пожениться и что ты против этого брака.

— Ты тоже будешь против, когда узнаешь правду.

— Какую правду?

— Ты всегда была… как бы это сказать… слепой. Они не могут пожениться, потому что Кэри — сын Бруно и, следовательно, брат Кэтрин.

— Нет!

— Да! И Колас тоже. Ты же не думаешь, что у Ремуса могли быть сыновья, не правда ли?

— Но он был твоим мужем. Кейт рассмеялась, но смех ее не был ни веселым, ни приятным.

— О да, конечно, он был моим мужем, но он не был отцом моих детей. — Разве это так трудно понять? Нас ведь было трое, когда мы играли на траве в Аббатстве? И разве ты не знала, какими были наши отношения? Бруно не святой, хотя очень часто изображает святого. Он любил меня. Он желал меня. Но для тебя и для меня, конечно, он был Святым Дитя. Мы обманывали себя, разве нет?.. Но это было волнующе. Мы были в обществе одного из Богов, спустившегося с высот Олимпа. Он был язычником. И в то же время святым. В любом случае он отличался от всех, кого мы знаем. И он был важен для нас обеих. Но я всегда была единственной для него, Дамаск. И ты знала это. Он пришел в Кейсман-корт, когда Аббатство было распущено. Он любил меня и хотел, чтобы мы были вместе, но как я могла выйти замуж за нищего! И был Ремус, который так много мог предложить. Поэтому я вышла за Ремуса. Но до этого мы с Бруно стали любовниками. Но выйти за него замуж, нет! Замуж я пошла за Ремуса. Я думаю, что в это время Бруно был близок к тому, чтобы возненавидеть меня. Ты знаешь, как яростно он умеет ненавидеть… Он ненавидит всех тех, кто унижает его гордыню. Кезаю, свою мать. Амброуза, своего отца. Меня за то, что я предпочла жизнь в роскоши с Ремусом жизни с ним в нищете. Поэтому до моего замужества у нас было лишь нечто вроде любви — но это не было любовью от всего сердца. Нами обоими двигало честолюбие. Мною — любовь к роскоши, им — его гордыня, его вечная, переполняющая его гордость. Я считала, что он не может дать мне того, что мне нужно, и, отказав ему, я ранила его там, где он был более уязвим. Но факт остается фактом — Бруно — отец моего сына и твоей дочери, а брат и сестра не могут вступить в брак.