Мой малыш. Моя машина…

Не другая. Не похожая. Не новая. Моя. Та самая единственная и неповторимая. С ее легким сладковатым запахом в салоне, паучком на зеркале над головой и даже той же магнитолой. Не знаю зачем, я на автомате полезла в бардачок… и обнаружила там документы. Маленькая черная кожаная папочка, а в ней техпаспорт и права. На мое имя.

Но апофеозом моей полной неадекватности стала найденная там же пачка тонких, легких сигарет… С ментолом!

Я не помню, как я вылетела из салона. Как встала на ноги, как бежала. Я просто влетела с размаха в него, обхватывая его за шею, чувствуя, как по щекам стекают не сдерживаемые слезы.

И уже плевать там было на холодность и нелепость встречи, долгое ожидание и разлуку, непонимание, неловкость… сейчас далеким лесом пошло всё и абсолютно!

Для меня существовал только он, Богдан. Такой понимающий, заботливый, любимый. Он знал меня, он понимал, как для меня это важно, он отпустил меня, когда это было нужно. Он ждал меня все это время, помнил, не забыл… И более того, преподнес такой подарок, на который я не рассчитывала никогда в жизни!

И я еще в нем сомневалась, Господи… да как же я могла?

А потом меня поцеловали. Обнимая одной рукой за талию, вторая уверенно легла на затылок под волосами… Совсем как тогда. Нежно, бережно и аккуратно. С ноткой уверенности, власти, давая понять, что не причинят вреда. А я стояла, таяла в его руках, ощущая наконец-то самый желанный во всем мире поцелуй с привкусом крепкого дорогого табака и нотками все той же пряной вишни…

— Я скучал, Анют, — едва меня отпустили, я получила долгожданное признание. И улыбку. Такую знакомую, настоящую улыбку! И не смогла не улыбнуться в ответ:

— Я тоже…

— Богдан Максимович, — вдруг раздалось негромкое покашливание где-то сзади. — Прошу прощения, что отвлекаю… но там курьер ждет. Надо в документах расписаться.

У кого-то после этих робких слов на лице проступило явное желание убивать, а я, хихикнув, обнимая его за талию, уткнулась в его грудь носом.

Нет, ребятушки… Разговоры по душам, это, увы, с Богданом явно не наше!

Блондину пришлось меня неохотно отпустить, а я, украдкой шмыгнув носом, отошла к своей (своей!!) бибике. Достала из нее пачку сигарет и зажигалку, закурила, заглушила двигатель, украдкой вытирая слезы… Не преставая при этом откровенно улыбаться, как полный, но счастливый до безобразия дурак!

Однако мое счастье померкло чуть-чуть, когда Богдан вернулся к машине. И ладно, документы, но мое внимание привлек конверт в его руке, очень уж характерный для авиабилета.

И вот честное пионерское, я сама не поняла, как мои ловкие кровожадные лапки завладели насторожившей меня бумажкой — скорое всего блондин просто от меня такой наглости не ожидал.

Но и спорить не стал, с усмешкой наблюдая, как я, опираясь на бампер пятой точкой, открываю не приглянувшийся мне почему-то конверт.

Просто вдруг как-то… неприятно стало, что Богдан собрался куда-то уезжать.

— Так-так-так, — разворачивая бумажку, притворно-ехидно пропела я, вчитываясь в печатные строки. — И куда же навострил лыжи сам господин Полонский? Вылет такого-то, угу…

И тут я замолчала, чувствуя, как глаза активно попрыгали на лоб. Перечитала еще раз, увидела знакомую дату, подумала… И перевела обалдевший взгляд на откровенно усмехающегося Богдана:

— Порт-Луи? Маврикий?!

Он просто кивнул. А, я… я даже не нашлась что сказать, вот так вот сразу!

— Ты, — я резко выдохнула, сворачивая билет. Убрала его подальше к лобовому стеклу, затушила кедой сигарету и попыталась выразить свой гнев, сложив руки на груди. — Ты… ты все это время знал, да? Тебя тоже пригласил Эрик и ты знал, что я там буду?!

А этот… как бы его так назвать, чтоб не обидеть, небрежно бросил конверт с документами на соседнее авто, молча и спокойно подошел поближе…

И как-то вдруг моя пылающая праведным гневом личность оказалась прямо на капоте лежащей! А надо мной нависли сверху, прижали руки к прохладному металлу над головой и усмехнулись так… чертовски обаятельно:

— Я предупреждал, что я не железный, Анют. Помнишь?

И что-то у меня в груди застыло от восторга. Я посмотрела в его потемневшие глаза, машинально облизнула пересохшие губы… И все. В них тут же впились жадным, быстрым поцелуем!

Просунув руку под спину, заставляя прогнуться в пояснице, прильнуть к нему всем телом, прижать к себе, обхватив за шею, целуя в ответ так же жадно и сильно. Невыносимо крепко, быстро, страстно…

Крыша сразу сказала «пока» и, вздохнув, поплелась паковать чемоданы.

Да только и это безумие не продлилось слишком долго. Всего лишь несколько слишком быстрых минут, от которых желание в венах загорелось огнем, заставляя сердце судорожно биться. А затем, чья-то настырная ладонь, скользнувшая по бедру под мою юбку, вдруг дрогнула… и замерла, остановившись.

— Анют… — на меня посмотрели с такой смесью улыбки с укоризной, что сдержаться просто не хватило сил. — Чулки?..

Моя ни разу не раскаивающаяся в содеянном светлость принялась с открытым любопытством рассматривать гаражный потолок.

Застонав, мой любимый и неповторимый во всех смыслах мужчина уткнулся носом в мою шею, обреченно признавая:

— Нет, ты не оторва, Анют. И даже не чудище. Ты одна сплошная рыжая беда!

Не выдержав, я расхохоталась.

Ну да, тут прав… Золушки из меня не вышло! Сама вся до сих пор в работе, принц на самом деле оказалось тем еще конем, место злой мачехи занял алчный папуля, а доброго родного отца с лихвой заменил мне найденный когда-то бомжик. Вместо злых сестриц так и остались привычные рокеры, а старое авто вместо кареты восстановила моя любимая фея-крестная. А что до туфелек… там мне всегда было удобнее в обычных кедах.

Ну, собственно, как я когда-то и говорила — ну всю сказку испоганили, ироды!

— Анют, — чуть позже, когда я отсмеялась и поднявшись, осталась сидеть на капоте своего малыша, крепко прижимая меня к себе, вдруг позвал Богдан. — Я уже говорил, что люблю тебя?

— М-м-м, — я весьма неохотно оторвала свою голову от его груди, на которой тихо балдела, вдыхая такой знакомый, ни с чем несравнимый запах одеколона, табака и вишни. И вдруг улыбнулась. — Нет. Как-то сию ценную информацию ты умудрился утаить, ограничившись всего лишь френдзоной, шантажом, похищением, разборками со всеми подряд, отсутствием целых полтора года, а потом…

А потом мне заткнули весьма традиционным и действенным способом. То есть поцелуем. Крепким, сладким, глубоким и одновременно нежным — таким, что всерьез закружилась голова. И когда меня, наконец, отпустили, связно мыслить получилось далеко и не сразу!

— Так нечестно, — тихо прошептала, когда мое лицо обхватили ладонями, пальцами поглаживая щеки и с смотря с такой любовью, в которую и поверить было сложно. Но я смотрела в эти почти синие глаза, терялась в них, тонула… и понимала, что вполне возможно.

Да еще как!

И меня поцеловали снова. Нежно-нежно. Да так, что слезы навернулись на глаза.

А следом ухо обжег громкий шепот, как прежде одним словом доводящий до умопомрачения:

— Моя…