К нам навстречу подпрыгивающей походкой, чуть косолапя (зуб даю!), идет нечто с каштановыми, как у Яра (и на этом их сходство заканчивается), волосами, почти достигающими плеч, заложенными за уши, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, из-под которой виднеется черная растянутая футболка с изображением — вот сейчас сядьте — Дарта Вейдера с подписью на русском языке (!): «Люк, ай эм ёр фазер!» и в узких (у сына, что ли, одолжил?) темных джинсах, сплошь облепленных опилками. Ах да, еще он в кедах. Со звездочками. И этому мужчине за сорок??? Он директор???

— Пап, знакомься, это Аня! — представляет меня Яр своему отцу. — Аня, это мой папа Коля!

Мы замираем с «папой Колей» друг напротив друга, вперившись изучающими взглядами, и вот благожелательности от человека напротив я не ощущаю. Скорее, наоборот — меня сканируют с откровенным недовольством. Что меня задевает, поэтому я также бесцеремонно смотрю в упор на него.

В общем… Папа Яра, скажем так, ростом не вышел — глаза у нас на одном уровне оказались, с косой саженью в плечах тоже не задалось — телосложением он чуть крупнее меня. И сын на него мало похож. Видимо, в маму уродился. Ибо Ярик, может, и не красивый, как модель с обложки, но определенно хорошенький: с правильными чертами лица, глазюки большие, темные, резко очерченные брови, ровный нос, губы аккуратные, у Николая же внешность — сложная.

Широкие татарские скулы, брови вразлет, нос как будто высокомерно задран и при этом слегка… ммм, крючковат, тонкие поджатые губы, глаза… Пожалуй, выдающиеся: чистого лазоревого цвета и пронзительные. Под их прицелом мне как-то сразу неуютно становится. Я даже на секунду отвожу взор, но тут же возвращаюсь к ним. Гипнотизируют, если честно. Наверное, вот ими он и способен покорить. Если бы не смотрел на меня сейчас с молчаливым осуждением.

А я что? А я ничего. Сам тоже… не Дэвид Бэкхем. Поправляю на автомате парео, но оно предательски скатывается вниз. «Папа Коля» ползет по мне взглядом вслед за поганой тряпкой, застревая где-то в области груди. Ну… Она у меня есть, для интересующихся — размер второй, полноценный.

— Добрый день! — наконец решаюсь прервать затянувшуюся паузу. — Приятно познакомиться, — и протягиваю руку.

— Ну вы тут общайтесь! Я купаться! — бросает Ярик и снова плюхается в бассейн.

— Что вам нужно от моего сына? — неожиданно приятным баритоном задает отец Ярослава не совсем понятный мне вопрос.

— То есть? — отступаю на шаг назад и тянусь за парео. Что-то мне не нравится его тон.

— Он еще мальчик, а вы — взрослая женщина! Вам сколько? Тридцать пять? Тридцать шесть лет? Неужели нельзя было постарше кого-нибудь себе найти! — проговаривает Николай тихим голосом с нотками едва сдерживаемого бешенства. А я от такого хамства хлопаю растерянно глазами? Тридцать пять??? Мне?

— Вообще-то, — отвечаю ему, злясь, — мне двадцать семь! — вот зачем вру, а? — И ничего мне от вашего сына не нужно! — соображаю, что возраст — фигня, а вот то, что он мне предъявляет…

— Значит так, давайте, я вам дам денег, и вы отстанете от Ярослава. Навсегда, — несет дальше ужасающую ахинею Николай.

— А давайте я вам денег дам! — вспыхиваю. — И вы на эти деньги ко врачу сходите — голову подлечить! Вы, вообще, соображаете, что несете? — ставлю руки в боки. — В отличие от вас, Ярик — нормальный, здоровый парень с правильными ориентирами по жизни. И мы с ним просто дружим, потому что вам, видимо, до него дела нет! А пацан, вон, без вас все время скучает!

— Да что вы можете знать о наших с сыном взаимоотношениях? — вдруг морщится отец Яра, словно от сильнейшей боли.

— Я? Я все знаю! Потому что он только о вас и трындит целыми днями, а вы… вы… такое… про него думаете! — я аж захлебываюсь и словами, и эмоциями.

— Да что это за дружба такая — между мальчиком и… вами? — продолжает гнуть свою линию Николай.

— Обычная! А если вас это так сильно беспокоит — что ж вы раньше не озаботились, а?

— Аня… Папа… Все в порядке? — к нам подходит мокрый Ярик и озадаченно смотрит на наши разъяренные лица.

— Да, Яр, все в порядке, — отвечаю. — Вы тут отдыхайте с папой, а я пошла. Не буду вам мешать! — и зыркаю гневно из-под очков на Николая. Подбираю парео, натягиваю шорты и майку и удаляюсь с гордо поднятой головой под слабые возражения расстроенного Ярика.

— Дебил! Придурок! Кретин! — бормочу себе под нос, а у самой слезы на глаза наворачиваются. Познакомилась, блин…

Но чем ближе подхожу к дому, тем острее осознаю, что, в общем, Николая тоже понять можно. Наверное, наша дружба с Яром и правда со стороны выглядит странной. Но как вот объяснить ему, что ребенок его чудесный от одиночества у меня спасается. И между нами никогда не было и нет никакой двусмысленной недосказанности: ну что я, не различу, когда ко мне личность противоположного пола интерес сексуального характера испытывает?

Бред. И по ходу Ярика я не скоро увижу. Если вообще увижу. А ведь привыкла к нему, оккупанту. Но в данном случае лучше пусть с папой общается. Во всех смыслах полезнее.

Вздыхаю. А день так хорошо начинался!

Настроение писать рассказ про влюбленных на балконе пропадает. Извините, ребята, сегодня мне не до роли вершителя судеб. И почему в моей жизни все не как у людей? Вечно наперекосяк.

И ведь… Вспоминаю Николая и его смешную футболку… Потом глаза. И понимаю, что он мне понравился. Очень. Видно же, что человек не без чувства юмора, без претензий и пафосных замашек и в душе, наверное, действительно «тот еще рок-н-ролльщик». Ведь классно же, что дядька в его возрасте и статусе может позволить себе выглядеть так прикольно. Я и сама такая: никогда не понимала, почему, взрослея, обязательно нужно обряжаться в бабские тряпки! Если в душе мне семнадцать!

Зря я, конечно, тему его отношений с сыном затронула — явно по больному прошлась. Ведь если бы все было плохо, разве бы Ярик его боготворил, обожал так?

Тоска.

Зачем-то лезу в папку на рабочем столе с названием: «Письма». Иногда я их перечитываю. Они обращены к парню, которого я когда-то любила. Как раз, когда мне исполнилось семнадцать. С ним вот тоже не сложилось с самого начала и стремительно покатилось под откос.

А что если все исправить?

С азартом копирую письма и формирую их в рассказ, переделывая. Вдруг, исправив прошлое на листе бумаге, я хоть немного подправлю свое настоящее. Не хочется мне, чтобы знакомство с Николаем закончилось таким образом.

Просто не хочется.

***

Анины истории

Письма

Первое

«Когда думаю о тебе — сердце сжимается. Я начинаю чувствовать странную тоску и необъяснимое беспокойство человека с нарушенной психикой. Мне кажется, что нечто очень важное проходит мимо меня, и вся моя жизнь после расставания с тобой — это жалкая попытка совершить хоть один решительный шаг.

Уже три лета подряд я не нахожу себе места оттого, что где-то поблизости есть ты. Да, ты приезжаешь и вновь переворачиваешь всю мою почти упорядоченную жизнь с ног на голову. Господи, ты уже давным-давно отвел мне в своем сердце скромную роль приятельницы, которую нужно по приезде в родной город навестить, отдав тем самым дань романтическому прошлому. Конечно, когда-то, в другой, уже нереальной жизни, я была оправданием твоего существования. Но та пьеса закончилась, на сцене идет новая, где мне кто-то по ошибке или из насмешки отдал твою роль — роль страдающей от неразделенной любви героини.

Какая чушь! Прости, что смею писать подобное. Я не имею такого права, но все-таки пишу, потому что ты — единственная доступная мне мечта, остальные мне не по силам. В моей жизни осталось так мало романтики, что любое, самое мимолетное общение с тобой, уже спасение, пускай и на короткое время.

Я пишу от отчаяния.

Раньше ты искал встреч со мной, в каждой увиденной девушке надеясь найти меня. Теперь я, безошибочно различая тебя издалека в толпе, понимаю, что ты меня не замечаешь, не видишь. Если бы ты только знал, сколько раз ты проходил рядом со мной, почти обдавая меня своим парфюмом, и не чувствовал моего присутствия, не слышал учащенного биения моего сердца, не видел моей заблудившейся в пустоте улыбки.

«Почему же ты с другим?» — спросишь ты. Потому что боюсь. Боюсь остаться одна. Вот и цепляюсь за сложившиеся отношения с человеком, который всем меня представляет как свою будущую жену. Ведь ты приехал и уехал, а я по-прежнему здесь. Да и нужна ли я тебе? Знаешь, как глупо сидеть и тщательно продумывать то, что я тебе скажу по телефону, ловить мгновения, когда можно увидеться с тобой… Ненавижу это, но поделать с собой ничего не могу.

А ты мне не звонишь.

Уезжай поскорее и оставь мою больную душу в покое, освободи мое израненное бесплодными мечтами воображение!

В свое время я причинила тебе много боли и страданий, но ты мне уже отомстил. Поверь, нет ничего хуже на свете, чем быть развенчанным идолом».


Второе

«Перед тобой то самое письмо, которое я тебе обещала когда-нибудь отослать. Если, прочитав его, ты захочешь остаться тем, к кому обращен монолог, то оно по-прежнему останется письмом. Если же тебе все равно, то считай, я тебе прислала рассказ.

Кто-то из известных сказал, что события — это не документальные факты, не то, что имело место быть на самом деле, а то, что спустя какое-то время останется в памяти, то, что чувствуешь при попытке воспроизвести произошедшее, то, что останется на бумаге, то, что воспримет потом прочитавший написанное. Конечно, это не цитата, а ее вольное воспроизведение, а доказательством пусть служит монолог Ники, изучающей узоры на потолке…

Я рисую картину. Некоторые используют в качестве инструмента краски, карандаши, чернила, тушь, угольные стержни и даже собственные испражнения. Все зависит от мастера, от творца, от его видения. Я могу воспользоваться одним инструментом — словом, поэтому буду рисовать сочетанием букв и звуков. Эту картину, твой портрет, я дарю тебе.