Корсану пришлось отобрать у меня подушку, которую я прижимала к голове, чтобы до меня дошел его вопрос.

– Лиз, что с вами?

– Н-н-ни-чего, в-вы закрыли окна? – еле выговаривала я непослушными губами.

– Да.

– Ид-д-ди-те, я-я, у м-меня пройдет, я грозы б-боюсь.

– Но я не могу оставить вас в таком состоянии.

– Ид-дите, – больше я ничего не сказала, потому что тут как жахнуло, я вскрикнула и опять прижала подушку, но он опять отобрал ее у меня. Он извлек меня из-под моей спасительной груды и куда-то понес, мне было все равно куда, я умирала от страха. Там, куда он меня принес, полыхало и грохотало значительно меньше.

– Послушайте меня, Лиз, вы заледенели, на вас нет сухой нитки. Я не хочу, чтобы вы заболели, поэтому вы сейчас сбросите все с себя, вытретесь и наденете вот это, потом заберетесь под одеяло и уснете. А я уйду и не буду вам мешать. Вы меня поняли?

Я кивнула, так как говорить не могла, у меня зубы отбивали мелкую дробь. Он ушел, и я сделала все, как он мне велел.

Когда я проснулась, грозы уже не было, но стихия продолжала свирепствовать. В первую минуту я не могла понять, почему нахожусь в чужой комнате, на этой огромной роскошной кровати и вдобавок в мужском халате. Я встала и угодила ногой во что-то мокрое, подняла: это оказалось моей рубашкой. Тут уж я вспомнила, охнула и села, прижимая находку к загоревшимся щекам. Опять так опозориться! Но что же я расселась? Я вскочила, заправила постель и в дверях столкнулась с Корсаном.

– Вы уже убегаете, милая леди? Как спалось?

– Спасибо. Хорошо.

– Постойте, мне необходимо кое-что сказать вам. Я сейчас уеду, и, пока меня не будет, постарайтесь вести себя благоразумно, если опять случится гроза, позовите Алиссию.

– Но как же вы поедете в такую непогоду?

– Дела, милая леди, дела.

– Но у вас нет дел, сами говорили, кроме…

– Кроме чего?

– Ну ваших этих.

– В общем, вы правы.

– Могли бы подождать, пока это светопреставление окончится. Никуда они от вас не денутся.

– Увы, не могу. Вы ничего мне не пожелаете на дорожку?

– Пожелаю, чтобы она была скатертью!

Только к вечеру я узнала, что Корсан поехал вовсе не к девицам, как я думала, а за врачом, потому что на бунгало охранников свалилось громадное дерево, проломило крышу и несколько человек поранило, одного сильно. Корсан поехал один, но почему-то все были уверены, что с ним ничего не случится, он доедет и обязательно привезет доктора.

Я бродила по комнате, стараясь не смотреть в окна, но время от времени все равно завороженно вглядывалась в бешеную круговерть. Я видела, как ветер сгибает в дугу вековые деревья и ломает их как спички, как хлещет и беснуется ливень, и мне делалось не по себе. И, не выдержав, я нервно выговорила Жоржу:

– Зачем вы отпустили его одного? Вы что, не видели, что там творится?

– Видел, но как же удержишь? Он решил ехать один, и правильно, эта работенка только ему по плечу.

– А вдруг мотор заглохнет?

– У него не заглохнет.

– Ну а вдруг?

– Да говорю вам, не заглохнет.

Ах, ну что с ним говорить? Спокойный как танк, ничем не прошибешь.

– Сядьте, Лиз, не кружите, ничего с ним не случится, вы его еще плохо знаете, это такой парень!

– Ну какой такой? Самый обыкновенный!

– Э, здесь вы ошибаетесь! Вот увидите!

Но его все не было и не было. Я не легла и не разделась, а сидела в кресле как проклятая и ждала, вслушиваясь в завывания ветра и барабанную дробь ливня. И услышала! Я первая услышала, сорвалась и первая выбежала встречать их.

Он меня заметил сразу, когда шляпу снимал, и застыл, он так с ней и стоял, держа ее на весу, пока Алиссия что-то ему не сказала. Он опомнился, усмехнулся, глянул опять на меня и отдал ей шляпу и плащ. Я неуверенно спустилась вниз. Доктор поклонился, и я пробормотала, что очень рада, что они благополучно доехали. Доктор был в возрасте, но бодр, вальяжен и весь в движении.

– Ох, и настырный муж у вас, сеньора, буквально вытащил меня из постели. А дорога?! А ураган?! Бр-р! Но с таким водителем сам черт не страшен. Нуте-с, нуте-с, где тут у вас пострадавшие?

Жорж пошел вперед, показывая дорогу. А я, осталась и смотрела им вслед, и Корсан опять обернулся и посмотрел на меня, как в первый раз: недоверчиво и с острым интересом.

Я пошла к себе, легла и сразу заснула, проснулась поздно. Алиссия мне сказала, что хозяин несколько раз справлялся обо мне, но будить не велел и просил передать, как только я проснусь, что он меня хочет видеть. Я была заинтригована и собралась за считанные минуты.

– Вы хотели меня видеть? – спросила я, едва переступив порог.

– Да, у меня к вам дело, милая леди.

– Какое?

– Доктор пробудет у нас три-четыре дня, пока непогода не утихнет. Вы вчера неосторожно вышли нам навстречу, и он принял вас за мою жену, и теперь вам придется сыграть эту роль, пока он здесь.

– Хорошо. А как ваши больные?

– Удовлетворительно, их состояние не вызывает опасения.

– Я должна сказать вам, что боюсь грозы.

– Я это уже понял, к сожалению, я не могу разгонять грозовые тучи, но могу пообещать, что не оставлю вас одну нарастерзание вашим страхам.

– Это у меня как болезнь, Нэнси говорит, что в детстве на моих глазах в дерево попала молния, и вот (я вздохнула) меня охватывает ужас и паника.

– Что ж, бывает. Вы прочитали мои рассказы?

– Да, еще той ночью. Они великолепные.

– И в них нет недостатков?

– Кое-какие есть.

– Знаете, о чем я сожалею?

– О чем?

– О том, что так же хорошо не разбираюсь в живописи.

– А если бы разбирались?

– Ну тогда бы я внимательно присмотрелся и нашел быпарочку недостатков на ваших картинах, и мы были бы квиты.

– И зря старались бы, у меня их нет.

– Неужели?

– Ну раз вы такой недоверчивый привереда, – я стащила свой портрет с подставки.

– Куда это вы его?

– Я забираю. Чего вы вцепились в него, вам же он не нравится?

– Я этого не говорил, отдайте портрет.

– Нет, я его унесу.

– Но он мне нравится.

– Нет, он вам не нравится, вы собрались выискивать в нем какие-то недостатки.

– Послушайте, милая леди, я предлагаю вам меняться: вы отдаете мне этот портрет, в полную собственность и забираете тот, который будет скоро готов, оставляете его у себя и делаете с ним что хотите.

– Ну вот, а я-то думала, что вы повесите его в своей галерее, значит, по-настоящему вам ничего не нравится, не цепляйтесь, я все равно его унесу.

– Нет, вы меня совсем не поняли, мне нравится все, что вы делаете, и тот портрет обязательно будет висеть в галерее, скажу даже больше, этот ваш портрет помогает мне писать.

– Как это?

– Я смотрю на него, и приходят в голову всякие мысли.

Я, может быть, потребовала бы дальнейших разъяснений и заверений, если бы в кабинет неожиданно не вошел доктор.

– О чем спор, молодые люди?

– Моей жене не нравится этот портрет.

– Дайте-ка, дайте-ка взглянуть.

Доктор надел очки, взял у меня портрет и принялся разглядывать его, мурлыкая что-то себе под нос.

– Не нравится, говорите? Сколько вы за него хотите? Я его куплю.

Я оживилась и хотела уже брякнуть, сколько, и даже выступила вперед, но Корсан уверенным жестом мужа положил мне руку на талию, оттащил назад и, не выпуская из своих рук, сладко сказал:

– Нет, доктор, он не продается, это фамильная реликвия.

– Жаль, очень жаль, все же поразительное дело эта наследственность. Вы, сеньора, как две капли воды похожи на свою прародительницу, сколько веков минуло, и поди ж ты, какое удивительное сходство. И чувствуется рука мастера, я не большой знаток, но чувствовать могу. Это не то, что современные мазилы, у них ничего не поймешь, и трепета сердечного никакого. Да! Чего я к вам зашел, до обеда есть еще время, не желаете в шахматишки сыграть?

– Увы, доктор, не умею, но моя жена играет, и говорят, неплохо.

– О, душевно рад такому очаровательному партнеру.

Корсан небрежно поцеловал меня в щеку и, легонько подтолкнув, сказал:

– Иди, дорогая, не ударь в грязь лицом.

И что поделаешь? Пришлось идти. У двери только и оглянулась, он смотрел нам вслед, ехидно улыбался и ставил портрет на старое место.

Но шахматами дело не окончилось. На все эти четыре дня я попала к Корсану в полную кабалу. Он как-то так устроил, что мне ни от чего нельзя было отказаться: я как его жена должна была не только заботиться о докторе, о его удобствах, столе, развлечениях (одних только партий было сыграно штук десять, не считая множества выслушанных мною докторских монологов на разные житейские темы и глубокомысленных рассуждений о временах и нравах), но также сносить выходки Корсана: он блестяще разыгрывал роль любящего мужа, ему бы на сцену аплодисменты сшибать: бывало, подойдет утром, небрежно поцелует в щеку и обязательно подставит свою, чтобы и я его так же поприветствовала, а отказаться невозможно – доктор-то смотрит, потом спеленает меня своими ручищами, при этом щека его обязательно прижмется к моей, а я стою и мило улыбаюсь, жду, пока они с доктором не наговорятся. Или вот еще, стоит мне только сесть в кресло, как он тут как тут, чтобы стащить меня с него, сесть самому и усадить меня к себе на колени, а уйти нельзя, потому что это только кажется, что его рука расслаблена и лежит просто так, я пробовала, ее нельзя было шевельнуть. И я перестала садиться в кресла, старалась на диван попасть.

Все мои возмущения он отметал одним доводом: я сама виновата, никто не заставлял меня выскакивать им навстречу, так что придется потерпеть, милая леди. Я и терпела, и не могла дождаться, когда же выглянет солнце.

И дождалась!

– Ну что же, до свидания, молодые люди. Надеюсь еще раз увидеться с вами. Мне было очень приятно в вашем доме, потому что в нем наряду с красотою и мужеством поселилась любовь. Да, молодые люди, это редкое чувство горит в ваших сердцах, и я желаю, чтобы оно согревало вас всю жизнь!