– Сегодня праздник летнего солнцестояния! И не говорите, что вы этого не заметили.

– Вся эта суматоха во дворе, со столами и фонарями?

– Ой, нам будет так весело, лорд Роланд. Скажите, что вы тоже придете! Лилибет, Александра и я нарядимся в служанок, и на всех будут маски, устроим танцы под музыку. – Она нетерпеливо взмахнула все еще протянутой рукой. – Но мы никак не успеваем с масками, Филипп, и ты должен наклеивать на них перья.

– Послушайте, – сказал Роланд, прислонившись к книжным полкам в абсурдном порыве не дать ей увидеть папку. – Мы тут заняты серьезными академическими исследованиями и все такое. Разве нельзя позвать на помощь одну из горничных?

Филипп повернулся к нему и схватил за руку.

– О, можно мне пойти, дядя Роланд? Пожалуйста! Лучше мы позанимаемся лишний час завтра!

– Горничные заняты подготовкой к пиру. Но ведь на самом деле вы не против, правда? – Глаза ее лукаво блестели. – Я уверена, потом Лилибет вас поблагодарит.

Роланд не знал точно, в какой момент за прошедшие три месяца они с Абигайль стали союзниками. Как и потеря интереса к пари у Уоллингфорда, это произошло постепенно, выражаясь в безмолвных жестах, но в конце концов любовь, как весна, расцвела пышным цветом в замке и окрестностях (при активном потворстве самой Абигайль), прикрытая лишь тонким флером приличий.

– В таком случае, – произнес он, подмигнув и твердо пожав руку Филиппу, – забирайте его с моего благословения.

Филипп помчался к Абигайль, энергично топая ботинками по устланным ковром половицам.

Еще долго после того, как Абигайль с Филиппом скрылась за поворотом коридора, Роланд стоял, скрестив ноги и прислонившись к полке, смотрел на открытую дверь и водил пальцами по корешкам книг у себя за спиной.

«Таких совпадений не бывает».

Наконец он выпрямился, вытащил из кармашка жилета часы и взял пиджак, брошенный на спинку кресла у стола. Почти четыре. В это время он скорее всего найдет Уоллингфорда на верховой прогулке – тот пытался подавить свое досадное томление по мисс Абигайль Харвуд бесконечными физическими упражнениями.

Герцог, не сомневался Роланд, захочет узнать имя законного владельца замка Святой Агаты.

В особенности потому, что принадлежит он, как оказалось, их собственному деду.


– Ну вот, – сказала Абигайль, в последний раз поправив на Лилибет лиф. – Выглядишь безупречно. Ты так чудесно поправилась на стряпне Морини, я тебя просто не узнаю!

Лилибет прищурилась, но не заметила и капли лукавства в глазах Абигайль. Она что, ослепла? И весь замок тоже ослеп? Груди вываливаются из лифа, волосы и кожа сияют как патентованные электрические лампочки, живот уже заметно округлился. Неужели все и вправду думают, что это всего лишь результат полезного итальянского воздуха и неотразимых panettone Морини?

«Люди видят только то, что ожидают увидеть», – сказала ей когда-то мать, пожав плечами.

Видимо, никто не ожидает увидеть легендарно добродетельную леди Сомертон беременной от тайного любовника. Разумеется, скоро придется им сказать. Но что говорить? Позволить всем думать, что ребенок – это прощальный дар от мужа, или же сказать правду?

– Тебе не кажется, что я чересчур растолстела? – спросила она, глянув на свою предательски набухшую грудь.

– Лорд Роланд определенно не против. – Абигайль поправила на ней передник. – Как он на тебя смотрит! Знаешь, ты бы над ним хоть немножко сжалилась.

Лилибет отвела руки Абигайль. Этим утром она ощутила первые едва заметные шевеления младенца, и руки, которые она хотела бы сейчас чудесным образом почувствовать рядом, принадлежали вовсе не Абигайль.

– А с чего ты взяла, что я еще не сжалилась?

– Голубушка, твоя комната рядом с моей. Уж если я слышу, как мистер Бёрк каждое утро на заре приводит домой Александру, тебя бы услышала непременно. Я хорошо выгляжу? – Абигайль покружилась перед ней.

– Совершенно обворожительно. Придется тебе держаться подальше от бедного старины Уоллингфорда.

– Сомневаюсь, что бедный старина Уоллингфорд вообще явится, – самодовольно ответила Абигайль.

И не ошиблась. Внутренний двор трещал и лопался от разного люда – фермеров, жителей деревни, местных музыкантов, с поразительным мастерством игравших любимые мелодии, – над всеми возвышалась рыжеволосая фигура Финеаса Бёрка, но нигде не было ни малейших признаков высокого черноволосого английского герцога. Появилась Франческа в маске с белыми перьями, она вела за руку Филиппа. Мальчик тут же заметил Лилибет и подбежал к ней.

– Тебе нравится моя маска, мама? Правда, она замечательная? Я сам раскрасил перья красным. – Он обхватил ее за талию и потрогал пальчиком особенно яркое перо, торчавшее справа. – А вот это орлиное перо дядя Роланд нашел сегодня на верховой прогулке. Правда, здорово?

– Это чудесная маска, милый. Я ее обожаю. Но беги к Франческе: мне нужно помочь Абигайль и леди Морли подать еду. Похоже, это традиция праздника летнего солнцестояния.

Она чмокнула сына в макушку и вернулась в кухню, где ее кузины как раз брали с широкого деревянного стола подносы с закусками.

– Не понимаю, как я позволила Абигайль уговорить меня на это, – царственно нахмурившись, произнесла Александра, и Лилибет с облегчением заметила, что ее собственная созревшая грудь не идет ни в какое сравнение с богатством Александры, – наконец-то вырвавшись из заточения благопристойной английской одежды, она смотрелась над низким вырезом платья служанки так роскошно, что с легкостью затмила бюст Лилибет. – Может, хоть у тебя есть носовой платок, чтобы пощадить мою скромность?

– Боюсь, он не настолько большой. Абигайль, где ты отыскала эти костюмы? Вряд ли их можно назвать приличными. Совсем не такие, как у Марии и Франчески.

– О, это их Морини откуда-то вытащила. Правда, синьорина?

Лилибет, прищурившись, глянула на экономку, которая раскладывала на подносе фаршированные оливки, пряча в уголках рта улыбку.

– Они очень подходят festa [4], – сказала синьорина Морини. – Вот оливки, синьора Сомертон. Идите скорее, пока они не остыли.

Лилибет испустила тяжелый вздох, взяла поднос и пошла вслед за Абигайль и Александрой по коридору в теплый шумный двор. День переходил в глубокие сумерки, уже один за другим зажигались факелы по всему периметру. Она окинула взглядом шумную толпу, высматривая знакомую темно-золотистую голову, и обнаружила ее за одним из длинных столов, склонившуюся в разговоре к юной женщине, по виду пришедшей из деревни. На Роланде не было ни пиджака, ни жилета, лицо закрыто маской с белыми перьями – и широкая улыбка под ней.

Кровь бросилась ей в лицо. Лилибет хотела отвернуться, но он заметил движение и встал из-за стола. Белая рубашка раздувалась от вечернего ветра, дувшего с гор.

Она не видела выражения лица, спрятанного за полумаской, но почувствовала, как жадный взгляд опустился на пышную грудь, видневшуюся над подносом с фаршированными оливками, а затем поднялся вверх, к лицу. Губы его округлились в безмолвном «о!». А вот нечего флиртовать с деревенскими девушками.

Лилибет демонстративно отвернулась в другую сторону и отнесла поднос на ближайший стол. Но Роланд передвигался быстро и в мгновение ока встал между ней и теми, кто сидел за столом.

– Могу я помочь вам, синьорина? – спросил Роланд.

– Не можете.

– Тебе нельзя носить подносы. Тебе вообще ничего нельзя носить.

– Это пустяк. Кроме того, насколько я поняла, считается самым дурным предзнаменованием, если гостей праздника летнего солнцестояния не обслуживают дамы из замка.

Он вскинул брови.

– Кто говорит?

– Разумеется, Морини. А теперь дай мне пройти.

Роланд наклонился, обдав ее теплым винным дыханием.

– Только если ты пообещаешь встретиться со мной позже вечером, – произнес он низким, интимным голосом.

– Я не пообещаю ничего столь неприличного. А теперь позволь пройти.

– Хмм. Ты уверена? – Он заговорил еще тише: – Заверяю тебя, не пожалеешь.

Лилибет оттолкнула его локтем.

– Напоминая мне о своем умении обращаться с женщинами, вы не повышаете свои шансы, ваша милость.

Он засмеялся.

– Не с женщинами как таковыми, Лилибет. Только с тобой. – Но все же отступил назад, пропустив ее. Она поставила поднос с оливками на третий стол и попыталась утихомирить лихорадочно бьющееся сердце.

В следующий раз Лилибет увидела его пол утомительного часа спустя. На этот раз рядом с Роландом был Филипп, дергавший его за руку. Роланд наклонился, выслушал мальчика, кивнул и посадил себе на плечи с такой естественной непринужденностью, что глаза у нее защипало и каждая жилка в теле переполнилась любовью.

Он не знал, просто не мог себе представить, как сильно трогало ее, когда она видела их вместе, несмотря на чувство вины. Только теперь она поняла, каким отвратительным отцом был Сомертон, всегда резкий и недовольный. И все же он оставался отцом Филиппа, хотя его с такой легкостью оттеснил любовник.

Что она наделала? Неужели это правильно?

А что, если у нее ничего не получится? Что, если Роланд решит не ждать больше и бросит ее?

После того первого взрыва эйфории, когда она отправила свое письмо Беллуотеру и Кноббсу, прошло много времени. Оживленная переписка продолжалась, и к началу мая юристы получили достаточно сведений, чтобы официально известить Сомертона о возбуждении против него бракоразводного процесса по причине жестокости и регулярного нарушения супружеской верности.

Ответа они не получили.

На письма, отправленные к юристам Сомертона, приходили краткие сообщения о получении входящей корреспонденции, датированные десятым, четырнадцатым, девятнадцатым числом сего месяца, но это и все. Это походило на дуэль с призраком.