Олеся и Валерий по обыкновению расположились в гостиной. Он разлил вино, но едва они выпили, встал и подошел к окну. Его давняя любовь к окнам раздражала Олесю. И в школе точно так же: прилипнет, кажется, ничем не оторвать.
Москва, захваченная осенью, ею увлеченная, по утрам плавала в туманах, а ночами заливалась теплыми, едва слышными дождями, шуршащими, словно мыши в деревенском доме по углам.
Олеся налила себе снова. Мысли стали вдруг легкими, светлыми, радостными. Резкая смена настроения — к ней Олеся всегда так рвалась, запасая для себя новые и новые бутылки — произошла мгновенно. Олеся задумчиво повертела в руках салфетку и сказала без всякой артистичности, глядя ничего не выражающими глазами:
— Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?
На прямо поставленные вопросы ни один в мире мужчина не отвечает. Тем более на заданные в подобной форме. И насчет князя Гвидона, который поступал иначе — дело темное: сказка. Опять же у него была царевна-Лебедь.
Похоже, что ответа Олеся и не ждала. Посидела, посмотрела и снова выпила из бокала.
Малахов нервно закусил губу и продолжал молчать, тупо уставившись на темнеющий горизонт. Что говорить, когда нечего говорить… Ишь, "князь ты мой прекрасный!" А если уже и не очень прекрасный и совсем не мой?..
Олеся встала и прижалась к Валерию сзади.
— Ну, что ты там видишь? Никак не могу понять, чем тебя притягивает грязная улица за окном.
Валерий, стараясь не обидеть Олесю, высвободился из ненужных объятий.
— Я не смотрю на улицу. Просто небо на закате иногда кажется таинственным. С отблесками загадочного сияния, приходящего сверху и неизвестно откуда. А осенью небо плывущее и уставшее… Перед зимой.
— Звучит поэтически, — иронически хмыкнула Олеся и села на ручку кресла, легко удерживая равновесие. — Я не подозревала, что ты поэт. Подражаешь моему папочке?
Малахов отошел от окна и сел.
— Поэт многое чувствует, а я живу на ощупь, вслепую. Иногда мне кажется, что все вокруг знают что-то такое, о чем только я не догадываюсь. И как раз в загадке, которую разгадать я один не в состоянии, скрыт некий смысл человеческого существования, тайна человеческого бытия…
— Ну-у… — неопределенно протянула Олеся. — И я не имею понятия ни о каких разгадках. Здесь ты не одинок. Знаешь, я часто стала молиться в последнее время. Странно, это так на меня непохоже. И что я выпросила у судьбы? Что вымолила? Или, может быть, я опять слишком тороплюсь?
Валерий внимательно посмотрел на Олесю.
— Значит, ты тоже уповаешь на судьбу?
— А кто еще? — удивилась Олеся. — И потом я все-таки не уповаю, а только прошу… Совершенно бессмысленно и тщетно.
— Значит, так… — начал Малахов и мгновенно споткнулся на двух коротеньких словах.
— Что так? — весело спросила Олеся, снова наполняя свою рюмку. — По-моему, все совершенно не так. Все не так в нашей жизни.
Она была абсолютно права. Валерий вдруг невпопад вспомнил, что когда она спит, руки у нее лежат ладонями вверх, словно просят милостыню. Говорить расхотелось. Дальше короткого слова "так" мысль идти не желала. "Хоть бы позвонил кто-нибудь, — про себя взмолился директор, — отвлек бы нас ненадолго!" Но он тоже ничего не мог вымолить у судьбы: телефон молчал, будто выключенный за неуплату.
— Ты будешь пить? — спросила Олеся. — Мне одной надоело.
Сейчас вид у нее был довольно безмятежный, почти блаженный. Редкая для нее ясная детская улыбка слабо освещала лицо, напоминающее мгновениями маленькую Полю.
— Ты не любишь меня, Олеся, — неожиданно для себя выпалил Малахов и закурил. — Я это давно знаю.
Что он несет? Разве он собирался сегодня выяснять отношения?
— И не смотри на меня исподлобья. Теперь я понимаю, откуда у Полины этот взгляд.
Директор засмеялся и задумчиво провел пальцем по нижней губе.
— Раньше я отчаивался, а теперь мне все равно, Олеся…
Она вздрогнула: Валерий больше ее не любит? Как же ей жить дальше?..
— Все равно, — повторил он, — потому что я уже привык обходиться одним своим чувством. Ты мне очень нужна. Не бросай меня…
Малахов смял недокуренную сигарету.
"Вот где мне повезло, — подумала Олеся. — Вот с кем я выиграла в жизни. Нужно уметь радоваться тому, что имеешь. То же самое постоянно твердит и папочка".
— А вообще лучше забудь о моих словах, — продолжал Валерий. — Об этом не стоит думать. Я не хотел тебе ничего говорить, случайно получилось. Прости.
— Мне тебя прощать? Это ты должен меня прощать вечно…
Директор с трудом разобрал ее невнятный шепот, покачал головой и спокойно улыбнулся.
— Тот, кто прощает, всегда помнит, за что. Я не хочу помнить. Я только хочу знать, что ты со мной.
— Да, — пробормотала Олеся. — Конечно, с тобой! Только с тобой…
— Вот видишь, а ты — прощать! — Валерий снова провел пальцем по губе. — Я тебя очень люблю…
Она хорошо знала об этом…
— Я тебя очень люблю, Олеся Глебовна, — повторил Валерий, и улыбка на его лице пропала. — Не думай ни о чем.
То же самое советует и папочка. Уж не у него ли выучился директор? И как можно не думать? Куда ни ткнешь пальцем, где ни прикоснешься, всюду больно! Валерий — боль, прошлое — боль, дочка… Чужой родной человечек… И чего Олесе искать дальше, когда все уже давно найдено? Исправить бы поскорее собственные ошибки, если она еще успеет, если такое вообще возможно на Земле…
— Валерий, — неуверенно сказала Олеся, — мне очень хотелось бы поговорить с тобой о Карене…
Директор опять встал и подошел к окну. Но не остановился там, а прошел в глубину комнаты и сел в темном углу. Почему ее тяготило происходящее с Кареном? Почему она не сумела отнестись к обычному школьному событию со своей природной легкостью и безмятежностью? Превратить все в шутку, свести к первому юношескому увлечению, которое всегда нравится и тешит женское самолюбие? Не смогла или не захотела? Не захотела или не смогла?
Малахов снова закурил.
— А что, собственно, говорить о Карене?
— Но ты же сам собирался! — воскликнула Олеся и поправила рассыпающиеся волосы. — Ты так и сказал мне по телефону.
— Я собирался как раз объяснить тебе, что не вижу здесь никакой проблемы. Ты сама ее для себя изобрела, зачем-то придумала и теперь не знаешь, что с ней делать. А делать ничего и не нужно. Нужно забыть, абстрагироваться и просто вести уроки.
Нет, все-таки проповеди Глеба не пропали для директора даром. Вот где они пригодились неопытному любовнику, выступающему в новой, несвойственной ему роли мудрого наставника женщины.
— Я ничего не придумала. Я не могу быть самой собой в классе… Не получается… — жалобно прошептала она.
И это ее беспомощное "не могу" наотмашь ударило Валерия, лишний раз доказывая, что все не так просто, как кажется.
— Почему? — задал он свой любимый вопрос.
— Я не знаю, — растерянно и тихо отозвалась Олеся. — Я ничего не знаю…
Они довольно долго молчали, бессознательно прислушиваясь к пению Полины в соседней комнате.
— А ты понимаешь, что это единственный выход? Что другого нет и не найдется? — довольно резко, недружелюбно спросил Малахов.
Он устал от бессмысленности ситуации и объяснений.
— Или ты можешь предложить что-нибудь еще?
Что она могла предложить… Олеся сидела, съежившись, сжавшись в маленький жалкий комок на краешке кресла. Наверное, ее следовало пожалеть. Но только не сегодня. Сегодня директор настойчиво пробовал найти хоть какое-нибудь приемлемое решение проблемы.
— Чем, в конце концов, тебе мешает Карен? Он ведь только молчит и слушает тебя все уроки напролет, насколько мне известно. Отчего же ты плачешь?
Ну да, конечно, Валерий тоже ничего не понимал! Никто на свете не в силах понять Олесю! А она сама понимает себя? Осознает ли, чего хочет, почему так страдает и мучается?
Валерий рассматривал ее пристально и недоверчиво. Что таится за этим якобы неумением справиться с происходящим? Не лжет ли она опять, эта маленькая учительница?
Совсем недавно она вдруг начала подозрительно "задумываться". Ее "задумчивость" была опасной: Олеся не слышала грохота мчавшихся машин и могла не заметить надвигающегося на нее автобуса. Водителям несколько раз вовремя удавалось затормозить прямо возле автомобиля Олеси. Один из них собирался выпалить в адрес рассеянной дамы за рулем несколько гневных непристойных фраз, но, увидев ее лицо, тихо закрыл дверцу и уехал.
Олеся теперь ходила, опустив голову, с пристальным вниманием рассматривая асфальт или пол под ногами. На самом деле ни асфальта, ни пола она не видела. Ее действия и движения стали просто хорошо заученными и неосознанными. Повторяя изо дня в день одно и то же, словно компьютер, привычно выполняющий команду за командой, Олеся не анализировала своих собственных поступков: школа — супермаркет — дорога домой — дом — Полина — обед — телевизор — Валерий — опять школа… И так без конца. В этой цепочке не появлялось ничего нового, значительного. Иногда Олеся ловила себя на кощунственных мыслях: "Хоть бы случилось что-нибудь. Землетрясение, ураган, цунами! Хоть бы нашу школу водой залило сверху донизу. Все же развлечение…"
Она никак не реагировала на окружающее и происходящее вокруг и "просыпалась", только когда Полина подходила совсем близко и спрашивала с тревогой:
— Мама, почему ты такая грустная?
В эти минуты Олеся с тоской думала, что она плохая мать и уделяет ребенку мало времени. И по сравнению с ней Анна Каренина была по-настоящему счастливой. Любовь? Пожалуйста. Деньги? Сколько угодно. Муж — внимательный, каких поискать, Олесе бы такого хоть ненадолго! Заботы? Да никаких! И чего ей еще не хватало, ни за что не догадаться! Так ведь нет, под поезд полезла!
"Что мне делать без тебя?" отзывы
Отзывы читателей о книге "Что мне делать без тебя?". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Что мне делать без тебя?" друзьям в соцсетях.