Хватаю Ниель за талию, пихаю ее в глубокий сугроб и сам падаю рядом. Она смеется моим любимым смехом, швыряет мне в лицо горсть снега, пытаясь вырваться.

Я наклоняюсь к ней и толкаю ее еще глубже в сугроб.

– Сдаюсь! – кричит Ниель, поднимая руки вверх.

Лицо у нее раскраснелось, она дышит коротко и прерывисто и улыбается во весь рот. В голову мне снова приходит мысль поцеловать ее, но я опасаюсь заработать еще один синяк. Поэтому встаю сам и поднимаю ее на ноги.

Ниель смотрит на мои брюки и прикрывает рот ладонью, чтобы скрыть смех.

– Разошлись, да? – спрашиваю я и закрываю глаза, ругаясь про себя. Все так же прикрывая рот, она кивает. – Пора идти, а то я так все самое дорогое отморожу.

Она снова кивает, все еще не в силах выговорить ни слова.

Мы подбираем по пути санки и идем к пикапу. Я чувствую, как между ног поддувает сквозь прореху, но я уже смирился со своей судьбой и воспринимаю все стоически. Ниель то и дело одолевают приступы хохота. Она старается сдерживаться, но тщетно. А вот мне, вообще-то, не до смеха.

– Ладно хоть трусы у тебя белые, – говорит Ниель сквозь сдавленное хихиканье, стараясь меня успокоить.

– Пожалуйста, не надо издеваться. – Я качаю головой, отлично понимая, что мое самоуважение осталось где-то там, в снегу. – Просто помолчи.

Ниель снова хохочет.

Мы подходим к пикапу, и Ниель ждет внутри, пока я сметаю снег.

– Хочешь зайти ко мне в номер погреться? – спрашивает она, когда я сажусь в пикап.

Я нервно сглатываю:

– Извини?…

Она улыбается:

– Не в этом смысле. У меня есть мороженое. Можно сделать коктейль.

– Хм, мороженым я точно не согреюсь.

– Все равно тебе станет лучше, – говорит Ниель и смотрит на меня большими глазами. – От мороженого всегда становится лучше.

– Не очень-то верится, но ладно, – соглашаюсь я и выезжаю с парковки. – И где ты остановилась?

– В отеле «Тринити».

– А почему там? – Я поворачиваю и медленно выезжаю на расчищенную дорогу.

– В общежитии страшно, когда никого нет, – поясняет она.

Когда мы выезжаем на перекресток, Ниель протирает рукой стекло со своей стороны.

– Поверни здесь, хорошо?

– Угу, конечно, – отвечаю я и сворачиваю направо на узкую дорогу: по одну ее сторону виднеется какая-то старая фабрика, по другую – полуразвалившиеся дома. – А что там такое? Местечко хоть куда: наверняка где-то здесь притаился маньяк с топором!

Она закатывает глаза, но ничего не говорит. Затем снова протирает окно и щурится, высматривая что-то… или кого-то. А потом просит:

– Останови.

Я жму на тормоза, оглядываюсь. Дорога темная, на нее ложатся длинные тени – эти дома как будто нарочно закрывают от нас солнце.

– Ниель, – окликаю я.

Она открывает дверцу и выскакивает.

Пока я обхожу пикап, она уже скрывается в переулке. Затем я слышу:

– Это ты, мой ангел? – Голос слабый, хриплый, старческий.

– Гас, а где твоя куртка?

– Тень унесла, – хрипит старик.

Я дохожу до угла дома и останавливаюсь. Под рваным тентом на картонке сидит какой-то человек. Ниель снимает с себя куртку и отдает ему.

– Нет-нет, не надо. Тень все равно заберет, – говорит он и хочет вернуть ей куртку обратно.

У него черно-седая нечесаная борода, а над ушами торчат такие же черно-седые жесткие завитки волос. Лицо в глубоких морщинах, обветренное, грязное. Он старый, но сколько ему лет, трудно сказать, такой у него устало сморщенный лоб и нездорово-желтая кожа. Его темные глаза неподвижно устремлены на Ниель, как будто он не верит тому, что видит перед собой. Я понимаю, почему он принял ее за ангела, тем более в этом платье, хотя, может быть, старик и не в себе.

– Сегодня не заберет, – заверяет его Ниель, наклоняется над ним и накидывает куртку ему на плечи. – Я надеялась на этой неделе увидеть тебя в приюте.

– Нет. Я живу в темноте. Я люблю темноту, – бормочет Гас и повторяет эти слова снова и снова, раскачиваясь взад-вперед.

– Я знаю. Просто надеялась.

– Ты заберешь меня сегодня? Пожалуйста? – умоляет он.

Глаза у него темные. Она грустно улыбается ему.

– Не сегодня, Гас. Прости. – Наклоняется и заглядывает ему в глаза. – Не мерзни, ладно? Я скоро опять тебя найду.

Гас снова начинает раскачиваться, глядя в землю, плотно замотавшись в куртку.

Ниель выпрямляется и оборачивается. Видит, что я смотрю на нее, и какое-то время стоит молча. Я снимаю с себя куртку и, когда Ниель подходит, накидываю ей на плечи, притягиваю ее к себе, и мы идем к пикапу, не говоря ни слова.

Разворачивая машину, чтобы снова вырулить на дорогу, я спрашиваю:

– Откуда ты его знаешь?

Ниель смотрит в окно:

– В этом месяце я работала волонтером в приюте, иногда ходила по улицам, раздавала еду тем, кто не хочет… кто отказывается идти в приют.

– И часто ты там бываешь? – спрашиваю я, все пытаясь сложить обрывки знаний о ее жизни в цельную картину.

– Пару раз в неделю играю с ребятишками, чтобы их родители могли отправиться на поиски работы, – отвечает Ниель. – Стараюсь, чтобы они могли побыть просто детьми, забыть о том, о чем дети думать не должны, хотя бы ненадолго. – Она снова отворачивается к окну.

– Так это там ты была? С ними праздновала День благодарения?

– Да. Там на кухне людей не хватало, вот я и помогала. Давно у меня, пожалуй, такого славного праздника не было. – Ниель поворачивается ко мне. – Слушай, ты мне расскажи что-нибудь про свою сумасшедшую семейку, а?

Я ясно понимаю, что беседа о ней самой закончена. Никогда не знаю, что она захочет мне поведать в следующий раз, когда я ее увижу. И сколько бы она ни рассказывала, этого всегда мало.

– Ну, – со смехом говорю я. – Тут не знаешь даже, с чего и начать.

– Готова поспорить, что свадьбы у вас празднуют с размахом.

– А мне, пожалуй, такая свадьба больше нравится, – отвечаю я, въезжая на стоянку отеля и выбирая местечко возле совсем засыпанной снегом машины.

– Мне тоже, – говорит Ниель, и глаза у нее светлеют.

Мы уже собираемся выходить из пикапа, но она медлит.

– Э-э-э… не хочешь забрать свою куртку, вокруг пояса повязать? – Она приподнимает брови, глядя на прореху у меня на штанах, и старается сдержать улыбку.

– Вот черт! – отвечаю я, чувствуя, что заливаюсь краской.

Тянусь к заднему сиденью за пакетом с одеждой, достаю рубашку, что была на мне с утра, завязываю ее на поясе. Пока Ниель захлопывает дверцу, прихватываю заодно пакет с мобильником от Рей и прячу его в своих шмотках.

Идя через холл отеля, я упорно смотрю в пол. Я понимаю, что мы привлекаем внимание – в свадебных нарядах, облепленных снегом. Готов поклясться, что слышу перешептывания, но не хватало еще оглядываться, чтобы убедиться.

Мы заходим в лифт, Ниель нажимает кнопку четвертого этажа и вдруг начинает хохотать:

– Нет, серьезно, это один из лучших дней в моей жизни.

Я гляжу на нее:

– Правда?

Она кивает, все еще улыбаясь. Я улыбаюсь в ответ, но тут лифт останавливается. Как только мы заходим в номер, я направляюсь прямиком в ванную, снимать мокрую – да вдобавок еще и рваную – одежду. Снять штаны оказывается не легче, чем надеть, и ноги у меня красные как черт знает что – так замерзли. Больше всего на свете мне хочется сейчас залезть в кровать, под одеяло, желательно вместе с ней, но это уже вариант совсем нереальный.

Когда я выхожу, в радиобудильнике играет музыка, а Ниель сидит по-турецки на кровати, все еще в свадебном платье. Я замечаю, что ее мокрые джинсы висят на спинке стула, а ботинки стоят под ним.

В руках у Ниель пакет шоколадных сердечек и банка взбитых сливок. Она берет шоколадку, обмазывает ее взбитыми сливками и кидает в рот.

– Хочешь попробовать? – предлагает она.

– Э-э-э… ну давай, – без особой охоты отвечаю я.

Она протягивает мне шоколадку. Я жду, пока Ниель польет ее взбитыми сливками, а потом засовываю в рот целиком.

– Спасибо.

Она переворачивает банку и выливает взбитые сливки прямо в рот.

– Хочешь? – спрашивает она с набитым ртом. Я смеюсь и киваю. – Сядь! – командует она.

Я сажусь на кровать перед ней и жду, что Ниель отдаст мне банку.

– Открой рот!

Я неохотно запрокидываю голову, и она льет мне в рот взбитые сливки. На лице у нее появляется широкая улыбка: я раздуваю щеки, как хомяк, чтобы проглотить.

– Слушай, а салфеток-то у нас и нет, – говорит Ниель и, пока я собираюсь вытереть рот тыльной стороной ладони, протягивает руку и легонько проводит большим пальцем по моей губе, стирая каплю.

Не в силах шевельнуть ни одним мускулом, я смотрю, как она облизывает палец.

– А мороженого хочешь? – спрашивает она и уже собирается спрыгнуть с кровати.

Я моргаю:

– Э-э-э, может, отложим до следующего раза? У меня ноги окоченели, мороженое тут точно не поможет, сколько его ни съешь.

Ниель снова усаживается на кровать:

– Ошибаешься, еще как поможет. Можешь мне поверить. Я в мороженом эксперт. Но силой я тебя кормить, конечно, не буду.

– И на том спасибо, – отвечаю я. И, вдруг вспомнив, встаю и беру свой пакет. – Ой! У меня же есть для тебя свадебный подарок.

У Ниель широко распахиваются глаза:

– Правда?

– Точнее говоря, это подарок от нас с Рей, но… в общем, вот. – Я протягиваю Ниель пакет.

– Теперь мне неловко, что я тебе ничего не подарила, – говорит она.

– Не волнуйся, – успокаиваю ее я.

Ниель достает из пакета мобильник. Вид у нее донельзя озадаченный.

– Рей его называет суперсекретным наркодилерским телефоном. Она помешана на гангстерских фильмах, – поясняю я.

Ниель смеется:

– Но почему вы, интересно, решили подарить мне телефон?

– Ну… на случай, если мы тебе вдруг понадобимся. Хотим, чтобы ты в любой момент могла с нами связаться. – Надеюсь, ей не взбредет в голову отдать мне мобильник обратно.