Она кивнула Петру и почти сразу же захлопнула за ним дверь. И безотчетная, холодная ярость внезапно взорвалась в ней, как часовая мина, дождавшаяся своей зловещей секунды. Изабелла превратилась в сгусток бешеной энергии.

Пожалуй, она действительно не отдавала себе отчёта, когда, схватив молоток, принялась бить все эти скульптуры, вазы, фигурки, и топтала осколки, и обломки, и черепки — вот так, и так, и так!

— Конец всему! Надоело! — с тоскливым и злорадным упорством буйнопомешанного она кружила по комнате. — А-а, гад, затаился? Думаешь, я тебя не прикончу?

Но деревянный божок, надув щёки, плутовато взирал на неё, щурился и не поддавался каблукам туфель. Изабелла выпилила его из сосновой чурки давным-давно. И под руководством старой нанайской мастерицы Чикуэ обработала долотом, стамеской и грубым наждаком.

Чикуэ собственноручно раскрасила божка и велела почаще его кормить.

— Накормишь — он будет добрым, — объяснила старушка. — Он будет добрым — значит, и тебе добро сделает, обережёт от несчастий. Не забывай корми!

Она, конечно, забыла. Сердце ёкнуло лишь однажды, когда узнала, что Чикуэ была, оказывается, не только великолепной художницей-мастерицей, но и тайной шаманкой, в силу и мудрость которой верили многие её сородичи. А что если и вправду в этом божке скрывается какая-то заколдованная сила? Нет, лучше не искушать судьбу…

— Ладно, живи! — Изабелла устало опустилась в кресло. Божок смотрел на неё из-под стола и счастливо, идиотски счастливо улыбался.

* * *

Недели полторы никто не мог ей дозвониться. Марианна даже специально приезжала, чтобы узнать, что случилось. Но дверь ей никто не открыл. Тогда она сбегала в домоуправление за слесарем, вызвала с работы Толика, притащила участкового милиционера. И когда вся эта компания собралась перед дверью, шумно обсуждая, с чего и как начать взламывание, Изабелла вдруг подала голос:

— Господи, что вам всем от меня надо? Пошли вон! Хочу тишины и покоя…

Потом Марианна доказывала всем, что у Изабеллы был творческий кризис и всё такое прочее, с этим связанное. Участковый, впрочем, сделал в своём журнале более определённую запись: «Вызов к гражданке Н. Запой. Провести профилактическую беседу».

Неизвестно, провёл он её или нет, но однажды Изабелла выпорхнула из своего гнёздышка как ни в чём не бывало, весёлая, нарядная, уверенная. Запястья украшали новые затейливые браслеты из бересты, а на шее болтался кулон из обожженной глины. Это была миниатюрная копия деревянного божка. Вскоре Изабелла забросила его на антресоли и постепенно о нем забыла.

У неё начался новый период — увлечение берестой. Всё остальное не имело абсолютно никакого значения. По крайней мере, так она всех уверяла.

МАТРЕНА УСАТЫЙ

«Не надо… Пожалуйста, не надо…»

Он подумал, что и в самом деле большего не надо. И еще испугался ее странно посеревших век. Надя закрыла глаза, крепко-крепко, будто играла в жмурки — по-честному, без подглядываний. Как девчонка-отличница, которая боится показаться недобросовестной, иначе дворовые ребята бесцеремонно выставят ее из игры, да еще и трепку зададут.

Роман чувствовал ее легкие прикосновения, все более и более смелые, и все-таки Надю что-то останавливало. Она определила для себя черту, за которую переступать нельзя, даже если очень захочется — стой, замри, не двигайся!

Но, если честно, то он сам боялся того, что может обрушиться на него за той чертой, перед которой они замерли.

Все получилось до невозможности просто. Яшка Каплан, с которым Роман жил в одной комнате, уехал на каникулы. У Романа билет был на завтра, и у Нади — на завтра: ему — во Владивосток, ей — на Сахалин, в Углегорск, где жили родители.

Полдня он бродил по скользкому Хабаровску. Автобусы не ходили из-за снега, который завалил улицы и все сыпал и сыпал — густой, липкий, обильный, как конфетти на студенческой вечеринке.

С Амура дул резкий ветер, и Роман зяб в своем легком пальтишке: тогда, в семидесятых, еще не было теплых и дешевых китайских пуховиков, а на дубленку или шубу хотя бы из искусственного меха у родителей денег не было.

Чтобы не обморозить уши, которые у него всегда немели от колючего, злого ветра, Роман то и дело забегал во все попутные магазины. Все равно надо было что-нибудь купить родителям, как-то неудобно являться безо всего. Отец написал, что у них исчез из продажи табак «Золотое руно» — его любимый, а папиросы и сигареты он терпеть не может. Мать любила красивую посуду, и Роман хотел найти для нее какую-нибудь забавную керамику. Но полки магазинов, как на грех, были скучны и однообразны. Хорошо, что хоть «Золотое руно» он все-таки отыскал в одной полуподвальной рыбкооповской лавчонке. И когда уже отходил с покупкой от прилавка, продавщица вдруг его окликнула:

— А где твоя книжка?

Он живо смекнул, что тут, видимо, отовариваются моряки речного флота, потому и лежал этот табак и всякие другие дефициты свободно. Не оборачиваясь, Роман кивнул через плечо:

— Оставил в машине. Счас принесу!

Вышел и, что называется, сделал ноги. Заворачивая за очередной угол, он столкнулся с Надей. От неожиданности она поскользнулась и упала бы, если бы он ловко не подхватил ее за локоть. И все-таки два апельсина выпрыгнули из кулька и зарылись в снег. Это было так красиво: оранжевые, теплые мячики в свежем, еще пушистом снеге!

— Извини, — сказал Роман.

— А мне говорили, что ты еще не уехал, но я не поверила: комната закрыта, тебя с утра нет…

— А зачем ты меня искала?

Надя не ответила и, высвободив свой локоть из его хваткой ладони, шагнула в снег, чтобы подобрать апельсины. Роман опередил ее и, довольный, улыбнулся:

— Что-то случилось?

— Да нет, ничего, — сказала Надя. — Из нашей группы только мы остались. А у меня полный ящик картошки. Пропадет, пока на каникулах будем.

— Целый ящик?

— Из-под посылки, — уточнила она и, опустив голову, неловко предложила: — Давай съедим эту картошку вместе!

Роман с интересом посмотрел на Надю, пытаясь определить, что стоит за этим предложением: желание пофлиртовать или она действительно хочет угостить его жареной картошкой? Вообще-то он не выделял эту девушку особо, как, впрочем, всегда дышал ровно и в присутствии остальных своих сокурсниц. Все они были для него, скорее, товарищами по учебе, но никак не прекрасными незнакомками, способными вскружить голову и вознести на седьмое небо. А кроме того, во Владивостоке его ждала Тамара. Ах, какие они писали друг другу письма!

Яшка Каплан знал о Тамаре, письмах, стихах, которые Роман сочинял. Другие о том не подозревали, и кое-кто из однокурсников даже начал подозревать, все ли у него в порядке: может, просто стеснительный такой, а вдруг он, подумать даже страшно, их этих, которые мальчиков любят?

Яшка, конечно, докладывал ему об этих разговорах. Он был старше лет на пять, отслужил в армии, повидал жизнь и потому имел право, мудро улыбаясь в усы, давать советы: «Трахнул бы ты кого-нибудь из этих девиц, что ли. Терять им уже нечего, зато болтать будут меньше. Понимаешь, старик, есть любовь и есть секс. Это совершенно разные вещи. И одно другому не вредит, поверь мне…»

Он и хотел бы верить Яшке, но — хоть убей, хоть казни! — не чувствовал ни малейшего волнения в крови даже от самых откровенных, зазывных взглядов и жестов. Правда, однажды они, полупьяные и оттого бесшабашные, возвращались большой компанией с вечеринки у Люси Рудзит. Она, единственная из всей студенческой группы, имела свою квартиру, доставшуюся ей после развода с мужем. Роману она казалась солидной взрослой женщиной: как-никак двадцать пять лет, и замужем уже побывала!

Что-то такое она подметила в поведении Нади и, улучив момент, шепнула Роману:

— Почему ты не обращаешь на неё внимания? Надежда хорошая девушка!

Он пожал плечами и, подхваченный одной из девушек, закружился в танце под песню модной тогда Эдиты Пьехи: «Горечь, горечь на губах твоих, о Русь!»

А о том разговоре с Люсей вспомнил только тогда, когда они с Надей как-то незаметно и непонятно почему отстали на улице от всей этой шумной компании. Она прильнула к нему, подставила свои губы, и он, не отдавая себе ни в чём отчёта, целовался крепко, жадно, до боли.

Наутро он старался об этом не вспоминать. Надя, конечно, неплохая девчонка, отлично учится, и с репутацией всё о, кэй, но… Но как бы это поточнее выразить? В общем, бывает так: увидишь человека, вроде бы мимоходом, но запомнишь его на всю жизнь, и в чём тут дело — не поймёшь. Но есть такие люди, с которыми встречаешься каждый день и они для тебя никакие, без особинки: доведись составить словесный портрет для следователя придётся изрядно попотеть.

Надя для Романа была, увы, из их числа. И потому, когда он наутро притащился в аудиторию — привет, братва, ух, голова раскалывается, дайте конспект по истории КПСС, — сразу и не понял, отчего это Надька смотрит на него так, будто у них есть какая-то общая тайна. Он подумал, что, наверное, сделал вчера что-то не так или сказал какую-нибудь чушь. Но решил не оправдываться и вести себя так, будто ничего и не было.

И вот, пожалуйста, у Нади нашелся повод: картошка!

— Я люблю, когда ее жарят с топленым маслом, — сказал он. — Такая вкуснятина!

— У нас вкусы сходятся, — отозвалась Надя. Она смотрела не прямо в его глаза, а куда-то вбок, скорее — на его уши. Роман, почувствовав возникшую неловкость, предложил:

— Давай так: картошка — твоя, масло — мое, встречаемся вечером, да?

И картошка, наверное, была бы благополучно и, главное, пристойно съедена, если бы не Ведро. Он сунулся к ним в самый ответственный момент, когда сковородка вовсю скворчала на электроплитке:

— Маня идет! Она же вас за версту учуяла! Плитку с перепугу тут же выключили и задвинули под кровать. Надя всунула сковородку Роману в руки и выпихнула в коридор: