Но это было тогда. А сейчас — это сейчас. Никто не предупреждал ее об ужасном личном кризисе, который наступил затем. Больше всего ее мучило то, что год назад никто не сомневался, что ей прекрасно живется, а вот теперь она должна возвращаться в Лондон, к работе, к той жизни, в которой якобы было ее место. Только вот это уже не было ее местом. И проблема была в том, что теперь у нее вообще не было своего места в жизни. Она выдернула себя из прошлого и, вернувшись в настоящее, обнаружила, что Роб разглядывает ее с неким интересом.

— Извини, я задумалась, — сказала она, не испытывая ни малейшего раскаяния.

— Я тоже. Я подумал, что ты делаешь чересчур поспешные выводы о человеке при первой встрече с ним. Ты всегда такая?

— Всегда — какая? — переспросила она, стараясь уклониться от его анализа.

— Я не ожидал подобного от человека твоей профессии. Не должна ли ты мыслить более свободно? Мне говорили об этом, когда я устраивался сюда.

— У меня все нормально со свободой, — попыталась защититься она, съежившись под его слишком прямым взглядом.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Тридцать, — ответила она, словно это что-то доказывало. — Ну а тебе?

— Мне двадцать девять. Знаю, что выгляжу моложе. Но я тоже поздновато начал. — Он улыбнулся, заметив ее удивление, и она почувствовала, что ее желудок словно прилип к позвоночнику. — Итак, теперь, когда мы выяснили, что оба являемся древними ископаемыми, может, попробуем начать сначала?

О! Двадцать девять! В действительности он не выглядел на столько. Она-то думала, что он один из тех хорошеньких мальчиков, которые расхаживают по Оксфорду с таким видом, словно план города был им выдан вместе со свидетельством о рождении.

— Я… Я не говорю, что все в магистратуре такие… — неуверенно пролепетала она.

— Как насчет того, чтобы пропустить стаканчик после занятий? Мне бы хотелось поболтать с тобой.

— Хотелось бы?

— Ага. Так как?

Что она должна сказать? Она замерла. Слова, которые тут же находились при обычных обстоятельствах, бесцеремонно покинули ее.

— Наверное, слово, которое ты забыла, — это «да», — пришел он к ней на помощь, его губы слегка искривились.

Какая наглость! Нет, она не собирается пропускать с ним стаканчик. Ни сейчас, ни в любое другое время. Ну по крайней мере до тех пор, пока она не перестанет чувствовать проклятую тяжесть, сжавшую бедра, и не купит подходящий комплект шелкового белья.

— Нет. Извини, сегодня мне нужно домой.

— Ладно, — согласился он с подозрительным равнодушием.

— Может быть, на следующей неделе? — спросила она, ненавидя себя за эту попытку выпросить еще один шанс.

Ничего не ответив, он рассеянно обернулся, словно и не расслышал ее. А затем вежливо напомнил:

— Может, стоит посмотреть, как дела у Мака?

Она взглянула на часы, ее дрожащее сердце провалилось куда-то в ботинки и приземлилось с глухим стуком. Да, урок уже практически закончился.

Когда они вернулись к Маку, тот рассеянно обозревал комнату, постукивая кончиком ручки по столу. Джулия обошла стол и села на свое место рядом с ним. Он уже убирал свой блокнот.

— Ну как, Мак, у тебя получилось что-нибудь?

Он посмотрел на нее своими честными глубоко посаженными глазами. Впервые под этим взглядом ей стадо как-то не по себе. Что такого она сказала? Неужели она позволила высокомерие по отношению к нему? Чувство вины подсказывало, что она заслужила этот взгляд. Что-то она сказала или сделала такое, что обидело его.

— Я… э-э-э… если у тебя есть что мне показать, я могла бы помочь тебе.

— Я ничего не написал, — ответил он.

Сидя на стуле, она беспомощно наблюдала, пока он поднялся, накинул на плечи свою кожаную куртку и выудил из-под стола шлем. Потом закинул на плечо рюкзак и направился к выходу. Черт возьми! Джулия оттолкнула его, и в этом не было ничего удивительного. Она приложила руку к горящему лбу и встала, готовая бежать за ним и оправдываться.

Он остановился в дверях, обернулся, посмотрел на нее и вдруг, к полному ее удивлению, подмигнул:

— Увидимся через неделю.

Пока Джулия облачалась в свои свитера и заматывалась в шарф, остальные, болтая по пути, покинули класс. Она взяла сумку и выключила свет, напоследок оглянувшись и окинув взглядом опустевшую комнату. Она все еще ощущала здесь присутствие Роба. Он, должно быть, оставил после себя облако невидимых частиц, которые заставляли ее волосы вставать дыбом, как в наэлектризованном воздухе перед грозой. Такие шансы появляются и исчезают, как автобусы, подумала она. И в ту же секунду мелькнула мысль: «Почему всегда надеешься, что скоро придет следующий?»

Глава 2

Придя домой, Джулия обнаружила, что Блошкин-Дом опять говорил по телефону.

Она схватила кота и подняла его над головой.

— Ах ты противный! Вот повыщипываю тебе усы!

Кот отстранился, пытаясь цапнуть ее лапой по носу. Она свалилась на диван, не выпуская его и ероша черную шерсть. Он бы должен уже подрасти, подумала она. Ему десять месяцев, и хотя за последнее время он заметно раздался вширь, непохоже было, чтоб он собирался стать длиннее. Его размеры, как у карпа кои[4], соответствовали среде обитания. Вероятно, если бы она как-нибудь разбогатела и переехала из своей комнатушки, он бы мог вырасти побольше, но пока им обоим приходилось довольствоваться тем, что есть. Мэгги, обычно умевшая давать более точные и краткие определения, называла его Мини-Мавр.

Коту надоело валяться, и он спрыгнул с кровати, вознамерившись залезть в сумку Джулии. Она тоже сползла на пол, чтобы набрать 1471[5].

Конечно, комнатка была маловата, для того чтобы держать здесь кота, но в ней почти не было мебели, поэтому Джулия убеждала себя, что хозяйка вряд ли будет против. Доктор Гимбл, семидесятилетняя профессорша, выйдя на пенсию, проживала в близлежащей деревушке и редко навещала своих жильцов. Этот старый дом она перестроила лет десять назад, и теперь в нем было шесть комнат. Джулия, к счастью для кота, жила на первом этаже, и он мог через черный ход на кухне когда угодно выбираться на прогулку в заброшенный общий сад. Джулия полагала, что платы, которую старая леди получает с жильцов шести комнат, более чем достаточно для компенсации за полоски обоев, которые Блошкин-Дом периодически решал отодрать. Хотя, первое время, когда она принесла его домой, ее одолевали сомнения. Женщина, которая ухаживала за ним в приюте для животных, предупредила: «Он немного сумасшедший. Надеюсь, вас это не испугает».

«Конечно, нет», — заверила Джулия, прижимаясь к угольно-черному клубку и с умилением заглядывая в молочно-голубые глаза.

Первые месяцы он без остановки метался по комнате, отскакивая от стен, как маленький черный снаряд, игнорируя такие мелочи, как законы трения и притяжения. Прыжки не прекратились и после того, как она отнесла его к ветеринару, чтобы положить конец кошачьим романтическим устремлениям, правда, скорость полета все же несколько уменьшилась. Зато теперь он наконец перестал теребить лапой ее волосы и мяукать прямо в ухо, заслышав в пять утра подъезжающую тележку молочника, и спал до семи, как приличный ребенок.

Джулия прижала трубку подбородком и ждала, пока автоответчик сообщит ей номер, моля Бога, чтобы это не был телефон ее матушки. Говорить с ней можно было только в спокойном состоянии, а сейчас никакого спокойствия и в помине не было. К тому же маме требовались только хорошие новости. Если ничего не менялось к лучшему, говорить было не о чем. К счастью, это оказался номер Мэгги. Джулия положила трубку и открыла банку дешевого пива, которую достала из холодильника. Сделав глоток, она почувствовала себя чуть лучше.

Мэгги, тоже филолог, была ее однокурсницей. Они сошлись потому, что обе чувствовали себя староватыми, чтобы быть студентками, и потому, что сразу понравились друг другу.

Джулия впервые встретила Мэгги в общем зале студенческого клуба, куда она зашла с дрожащими от страха коленками, чтобы выпить чашечку кофе и познакомиться со всеми. В свой первый школьный день она так не волновалась. Она едва успела налить себе кофе, пытаясь не выронить чашку из трясущихся рук, как к ней подошла женщина неопределенного возраста с копной огненно-рыжих волос и, скручивая сигарету, спросила, не желает ли она сыграть партию в бильярд?

Когда они заняли стол, Мэгги рассказала, что тридцать лет проработала в баре и там натренировалась катать шары в изредка выпадавшие тихие минутки, Джулия поняла, что ошиблась в определении ее возраста. Она рассказала Джулии, что закончила среднюю школу в Лидсе, получив аттестат уровня О[6], и пошла работать. В тот момент она считала это для себя нормальным. Только гораздо, гораздо позже она самостоятельно решила пойти в вечернюю школу, сначала просто так, для развлечения. Она хотела как-то заполнить пустоту, образовавшуюся, когда ее дети выросли. Школьная преподавательница восприняла ее сочинения всерьез и убедила сдать уровень А[7]. Ей приходилось, как огневой вал, преодолевать недовольства своих домашних из-за того, что неглаженое белье Гималаями грудилось на кухне, холл зарос пылью, а обед всегда готовился в последнюю минуту из чего попало. Она просиживала за полночь на кухне над книгами и тетрадками, пока глаза не начинали закрываться против ее воли, а ее муж засыпал перед телевизором. Экзамены удалось сдать на отлично, несмотря на то что ее состояние в тот момент нельзя было назвать адекватным — перед глазами плавали цветные пятна. Меж тем преподавательница подталкивала ее к дальнейшим подвигам. В конце концов, рассказала Мэгги, она собрала всю имеющуюся отвагу и отправилась поступать в университет. У нее были взрослые дети, которые считали ее неисправимой эгоисткой, и муж, оставшийся в Лидсе и думающий, что она попросту свихнулась и что это можно подтвердить с помощью медицинской экспертизы.