Сегодня понедельник. Деззи от премьеры отделяют всего пять дней. Я не могу себе даже представить, насколько она сейчас переживает. Не имеет значения, что я говорю ей о том, что она хороша, она все равно не воспринимает мои слова.

Внезапно по столу скользит планшет Келлена и останавливается перед моими глазами. Вместо описания светового сигнала он напечатал:


Ты вообще здесь?

Понял хоть слово из всего того, что я сказал?

Или я просто зря трачу время, пытаясь учить тебя?


Я ухмыляюсь и поворачиваюсь к нему лицом, не в силах сдержать свое раздражение.

— Да, наверное, я пропустил то, что ты только что сказал. Можешь повторить?

Келлен стирает свои слова на планшете, затем снова набирает текст и показывает его мне:


Мне не стоит полагаться на то, что ты сможешь прочитать по губам?

Вдруг тебе нужно, чтобы я все это печатал?


Оглядываясь на него, я вижу в его глазах раздражение. Кроме этого, я замечаю разочарование в сгорбленных плечах. А также неприязнь в приоткрытых губах.

Дело не только в моей рассеянности. Он раздражен чем-то совершенно другим. И, принимая во внимание слова Деззи о его работе здесь, а также то, что мы с Деззи находились на публике в течение последних недель, догадываюсь, что ему не нравится, что мы с Деззи вместе.

— Я смогу, — говорю я, из-за напряжения чувствуя, как работает каждая мышца моей челюсти. — Повтори еще раз, и я пойму.

Он снова впивается пальцами в планшет:


Ты уверен в этом?!

Я преподаю тебе ценные уроки. Я легко могу сделать все сам.


Даже не дочитав сообщение, я поднимаю взгляд на Келлена. Даю ему прочувствовать каждый миллиграмм моей ярости, одновременно размышляя, ударить ли его по лицу за то, что он сделал с Деззи несколько лет назад, или выбить челюсть за снисходительное отношение ко мне, или просто отпустить всё и быть выше этого.

— Я здесь, чтобы учиться, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Затем, отвернувшись от него, боковым зрением замечаю, что Келлен что-то бормочет себе под нос.

— Что ты сказал? — спрашиваю я.

Он качает головой, забирая свой планшет, чтобы продолжить работу, но на этот раз игнорирует меня, не говоря ни слова.

Но я не позволяю ему молчать.

— Что ты только что сказал?

Келен закатывает глаза, затем произносит губами: «Ничего», и возвращается к своему планшету за тысячу долларов.

Я не могу сдерживать себя, находясь с этим ублюдком.

— Может быть, ты пропустил тот факт, что я глухой, — объясняю я, заставляя Келлена обратить на меня внимание, — и это чертовски грубо говорить что-то себе под нос, когда прекрасно знаешь, что я тебя не слышу.

Мгновение он изучает мое лицо, задумчивый и надменный. Затем без помощи своего планшета говорит:

— Она рассказала тебе о нас.

Мои ноздри раздуваются, но я ничего не говорю.

— Да, — бормочет он, скривив губы в торжествующей ухмылке. — Вот в чем дело, не так ли?

Я не уверен насчет последних слов, но угадываю блеск высокомерия в его глазах, даже сквозь дизайнерские очки.

Келлен подходит ближе, его лицо так близко, что я чувствую запах лука из его рта. Его губы приоткрываются, и он говорит:

— Ты злишься, потому что я вошел в нее первым.

Мой кулак встречается с его лицом прежде, чем я делаю свой следующий вздох.

Сила удара настолько велика, что Келлен отлетает назад на своем стуле на колесиках, ударяясь о звуковую установку.

И, видимо, я еще не закончил. Встаю на ноги, и мой кулак снова встречается с его лицом, потому что в первый раз я не получил должного удовлетворения.

Второй удар ломает его дизайнерские очки пополам.

Келлен оказывается на ногах, прежде чем я успеваю опомниться, его руки подняты вверх, чтобы защититься от неожиданных ударов. Он не нападает. Он вздрагивает и прижимается спиной к столу. Я уже вижу, как его лицо краснеет от моих ударов. У него останется чудовищный синяк. Это странно, что, несмотря на силу моего удара, нет крови.

Я смотрю на свой кулак и вижу крошечное пятно крови — должно быть, порезал костяшки пальцев об очки.

Вот оно.

Я свирепо смотрю на него.

— Интересно, что отец Деззи подумал бы о твоем хищном аппетите в то время. Его восемнадцатилетняя дочь с его двадцатидевятилетним… кем бы ты, ублюдок, ни был.

Я сажусь на корточки. Келлен съеживается от ужаса, прикрывая лицо руками. Я не могу понять, умоляет ли он меня не убивать его своим плаксивым и хныкающим голосом или вообще не говорит ни слова.

— Спасибо, что научил меня полезным штукам в освещении. Ты, блядь, действительно просветил меня, и теперь я понял, какой ты подлый ублюдок, и насколько лучшего мужчину заслуживает Деззи.

То, как разбитые очки Келлена криво сидят на лице, и щека краснеет с каждой секундой, почти заставляет меня рассмеяться.

До тех пор, пока я не вспоминаю одного пятнадцатилетнего мальчика из старшей школы Йеллоу Миллс, который лежит на полу раздевалки и пытается отползти как можно дальше от опасного Клейтона и его кулаков.

Вся жажда крови исчезает в одно мгновение.

Я оставляю хнычущего, — или дрожащего в тишине, или, возможно, плачущего, — Келлена, толкаю дверь осветительной будки и спускаюсь по лестнице в вестибюль.

Я уже давно не был так взбешен. Чувствую, как все мышцы в теле вибрируют от гнева, а зубы начинают болеть.

Я только что ударил Келлена в лицо. Дважды.

Я сломал его очки.

Моя карьера, блядь, закончена.

Замечаю Хлою и Викторию, сидящих в вестибюле, когда прохожу мимо них, но встречаюсь только с их свирепыми взглядами.

Я даже не беспокоюсь насчет этого. Мне нужно увидеть Деззи и объяснить, что я сделал. «Черт, это же неделя перед премьерой», — снова напоминаю я себе. Почему я всегда все порчу?

Стоит ли мне самому сказать обо всем доктору Твейту, или пусть этот ублюдок-Келлен сделает это первым?

Я в ярости выхожу из здания. Не знаю, я злюсь на самого себя, или на придурка Келлена, или на доктора Твейта за то, что заставил нас работать вместе. Кто здесь виноват? Химик, за то, что не знал, какие взрывоопасные химикаты наливает в колбу? Колба, в которой содержались указанные химические вещества в процессе их смешивания и извержения? Или сами химикаты за то, что они такие взрывоопасные?

Если бы я, блядь, только знал.

Небо серое и тяжелое. На полпути к общежитию Деззи начинается дождь. Я высасываю каплю крови с костяшек пальцев, уже начиная сожалеть о случившемся. Мне не следовало бить Келлена. Блядь, блядь, блядь.

Я все испортил.

Этот ублюдок отправится прямо к Твейту и за нападение исключит меня из программы. Он выдвинет обвинения, наймет модных адвокатов и заберет последний цент с моего банковского счета, на заработок которого я потратил годы.

Когда я добираюсь до двери Деззи, прижимаюсь щекой к дереву и чувствую вибрацию собственных ударов.

Дверь открывается, из-за чего я чуть не падаю вперед, и вижу встревоженное лицо Деззи.

Замечаю ее напряженные плечи, сжатую челюсть и губы, побелевшие костяшки пальцев, сжимающие дверную ручку.

С ней тоже что-то не так.

— Ты в порядке? — спрашиваю я у нее.

Спустя момент нерешительности она вздыхает и прижимается к моей груди, обнимая и глубоко вдыхая. Моя одежда немного промокла от дождя, который застал меня снаружи, но Деззи, кажется, все равно. Мы стоим в дверях в течение бесчисленных минут, просто обнимая друг друга и не говоря ни слова.

То, что беспокоит ее, остается внутри нее, а то, что беспокоит меня, остается внутри моих сжатых кулаков и напряженных глаз.

Через какое-то время Деззи отстраняется и тянет меня внутрь своей комнаты. Дверь остается открытой позади меня, когда мы опускаемся на кровать. Оконное стекло все в мелких каплях и в полосках дождя. В комнате тихо и холодно, холод усугубляется моей промокшей одеждой.

Деззи поворачивается ко мне и начинает выплескивать свои тревоги ломанными жестами и словами. Кажется, суть в том, что сердце Хлои разбито, и они с Викторией по какой-то причине говорят обо мне ужасные вещи. Кроме того, в эту пятницу она собирается выступить перед зрителями впервые с момента приезда из Италии, и у нее начинается что-то типа нервного срыва.

Я все время обнимаю Деззи, и не могу не чувствовать себя спокойнее, прижимая ее тело к своему, независимо от того, что произошло перед моим побегом из театра.

Несмотря на то, что мои руки сейчас не очень послушные, я отвечаю ей, одновременно показывая:

— Все будет хорошо, Деззи. Судя по тому, что я видел на репетициях, ты чувствуешь себя уверенно. Независимо от того, что ты чувствуешь внутри, этого не видно.

— Я чувствую себя неудачницей, — говорит она жестами, — чувствую себя обманщицей. Чувствую, что кто-то другой заслуживает того, чтобы быть на сцене.

Половина жестов неверны, но я достаточно хорошо ее понимаю. Это не урок языка жестов, это урок уверенности в себе, которого так не хватает Деззи. Как убедить ее в красоте, которую я вижу каждый раз, когда она выходит на сцену? Как убедить ее, что она привлекает внимание аудитории даже без помощи глупых световых огней?

— Смотри на спектакль, как на исполнение одной из своих песен, — говорю Деззи, борясь со страхом того необратимого ущерба, который я нанес своей карьере за последний час. Я настолько злой, что мог бы бить Келлена снова и снова, до тех пор, пока на его лице не появится кровь. — Смотри на это, как на песню в «Толпе», где ты владеешь микрофоном, а зрители очарованы тобой. У тебя есть история, которую нужно рассказать, так сделай это.