— О, Дез, нет, нет — отвечает Виктория. — Он не слышал твою песню, солнышко. Ни одной ноты.

Я хмурюсь.

— Что, черт возьми, это значит?

— Дорогая, он глухой.

Глава 6

Клейтон


Я в полной заднице.

Шесть стаканов и шесть кварталов спустя, все еще вижу ее лицо, выжженное на моих веках. Или, может быть, проблема в дерьмовом освещении сцены.

Я едва выжил в последний раз, когда позволил девушке подобраться близко ко мне. Я так хорош в умении сосредотачиваться. Только сейчас мне удалось привести в порядок свои оценки с прошлого семестра после катастрофы с политологией. Не могу позволить еще одной актрисе снова меня уничтожить. Разве я не усвоил свой чертов урок?

Но не все так плохо. Чувствую что-то странное, то, что не чувствовал годами — надежду. Все, ради чего так усердно работал с момента поступления — пока изо всех сил пытался оплатить свое обучение благодаря скудным заработкам летом на двух-трех работах — вот-вот окупится. После моего экспериментального светового дизайна на выпускном спектакле Оливера в прошлом году, доктор Твейт, декан театрального факультета, наконец-то обратил на меня внимание. Он одобрительно кивнул мне, когда я проходил мимо него на следующий день. Его губы двигались, формируя приветствие с моим именем. Моим именем. Они начинают видеть меня.

Вот почему не могу позволить ей все испортить. Знаю, что стану одержим такой девушкой, как она. Это моя слабость. Та же слабость, что была у меня в первой половине моей жизни, когда я мог слышать девушку, произносившую мое имя.

Возможность стать дизайнером освещения главной сцены настолько близка, что я могу попробовать ее на вкус.

Что могу попробовать еще — так это вкус ее губ. Когда она пела, я был загипнотизирован их движениями, представляя, какими они будут на вкус, если накрою их своими губами. Потом она спустилась со сцены и остановилась напротив меня. Всего лишь в нескольких сантиметрах от меня, я мог бы, черт возьми, попробовать ее.

У меня была та же самая реакция как тогда, когда застал ее поющей в пустом зале. Она поймала меня, наблюдающим за ней, и мне понравилось, что это заставило ее смутиться и убежать. Я был настолько очарован ее видом, что не обратил внимание на то, что она мне говорила. Я провел ту ночь, отталкивая мысли о ее длинных каштановых волосах, пышном теле, кремовой коже… и об этих огромных ярких глазах…

Блядь. А теперь она спела мне песню. Это было мучительно — сидеть там, в толпе пьяных неудачников, в то время как с губ этой девушки лилась сладкая музыка… Музыка, которую я не могу услышать.

Мой телефон вибрирует. Смотрю на него и обнаруживаю сообщение от моего соседа по квартире.


Брант: Тут девушка. Горячая и немного извращенка. Мы еще не закончили. Нужно еще десять минут


Каждая девушка, которую встречает мой сосед — «горячая, как ад». Клянусь, Брант, как похотливая собака, может вскочить и на пожарный гидрант. Сейчас не время для возвращения домой.

Я ухмыляюсь и печатаю ответ.


Я: Тебе нужно всего десять минут?

Брант: Хорошая попытка. Дай пятнадцать.


Некоторое время спустя, я смотрю на пустой экран своего телефона, сидя в круглосуточной закусочной рядом с моей квартирой. Мысль о том, что Брант занят с какой-то цыпочкой, сначала кажется забавной, но затем это ощущение быстро проходит и единственное, что остается со мной — это звон в ушах, который может быть, а может и не быть полностью воображаемым.

Звон, которому лучше было бы быть песней той девушки.

Вскоре к моему столу подходит официантка, пышная блондинка с большими сиськами, — какая-то новая цыпочка, не та, которая обычно тут работает, — и поднимает свой кокетливый взгляд. Ее пухлые губы двигаются. Хватаю меню и указываю в него. Выглядя смущенной моим нахальным поведением, она вытягивает шею, чтобы прочитать заказ, затем, хмурясь, записывает его. Ее губы снова двигаются. Беру свой телефон, набираю сообщение и показываю ей экран:


Яичницу. И черный кофе, пжлст.


Ее глаза сверкают, пока она читает сообщение. Она спрашивает, у меня ларингит или что-то похожее? (Примеч.: Ларингит — воспалительная патология слизистой оболочки гортани и голосовых связок). Я отрицательно качаю головой. Затем она задает тот самый волшебный вопрос. Терпеливо киваю. Реакция такая же, как и всегда. Внезапно я становлюсь призраком, а она вслух произносит свои мысли по этому поводу, думая, что я не могу понять ее. На самом деле, вижу, как ее губы формируют слова: «Черт. Ладно. Я могу сделать это, я могу сделать это, я могу сделать это», прежде чем она разворачивается и возвращается на кухню — как будто она в саперной команде, и мой заказ нуждается в разминировании или чем-то подобном.

Дело не только в глухоте. Может быть, это татуировки, которые ползут по моей шее завитками и шипами. Они начинаются с моего правого плеча и распространяются по спине, как смертельный взрыв. Может быть, это взгляд, которым я награждаю людей. Люди думают, что я опасен. Чем меньше им придется иметь дело со мной, тем лучше. Знаю, что, если бы со мной сидели соседи, официантка говорила бы со мной через них, как будто я странная сущность с другой планеты, за которою они должны сделать заказ. Черт, однажды в итальянском ресторане ко мне ни разу не подошли, чтобы обновить напиток или предложить десерт. Официант не мог дождаться, чтобы хлопнуть чеком по моему столу и выгнать меня к чертовой матери, вот насколько мое присутствие некомфортно для людей.

О, я чертовски, обожаю десерты. Придурок.

Мои мысли в беспорядке, а шесть напитков, которые я выпил в баре, уже выветрились. Даже яичница не поднимет мне настроение. Ее приносит другой человек, который смотрит на меня с тревогой в глазах, как будто я зверь в клетке, которого ему нужно покормить. Предполагаю, что та официанточка отказалась от меня. С хмурым видом я разрезаю яйца и наблюдаю за тем, как желток растекается по тарелке.

Есть что-то освежающе-отличающееся в той девушке из театра… Раздражающе-отличающееся. Здесь все одинаковые. При встрече со мной у всех девушек в глазах появляется страх.

У нее же было что-то другое. Любопытство? Уверенность? Как будто она смотрела сквозь все это, сквозь дым и стены цинизма, которые я построил вокруг себя. Она видела меня.

Или я просто вновь вру сам себе так же, как прежде врал себе с бесчисленным количеством девушек.

Проходит ровно сорок минут, когда я вставляю ключ в дверь. Как только холодный воздух квартиры касается моей кожи, чувствую облегчение, захлопывая дверь позади себя и бросая сумку на кухонный стол, где все еще стоит армия вчерашних пивных банок и коробок из-под пиццы. В гостиной никого нет, а дверь Бранта закрыта, поэтому, полагаю, он закончил. С раздражением на своих двух ленивых беспомощных соседей, я трачу полчаса на уборку квартиры, прежде чем позволяю себе расслабиться.

Или, может быть, я просто хочу выплеснуть всю агрессию на этих тарелках, чашках и столовых приборах. Меня бесит, что я не могу выбросить эту девушку из головы, что видно по тому, как вытираю стакан. Вода просачивается в мои рукава так же, как она просачивается в каждую мою мысль. Ее пение пленило зал, полный пьяных дебилов. Кто, черт возьми, может сделать это? Я физически чувствовал, как шум зала угасает, пока она подходила к микрофону. Бешеный гул этого места, гул, который я мог чувствовать через каждый кончик пальца и фолликул волос на моем теле, он просто стих, чтобы она смогла спеть свою песню.

Этот вакуум ощущений быстро сменился красотой, которую я стремился испить глазами. Думаю, до того момента я не знал, что глаза умеют «пить».

Мысли о ней приводят меня к дивану, на который я падаю и укладываю уставшие ноги, а веки неожиданно становятся тяжелее. Поправляю подушку под головой и позволяю себе заснуть.

В последнее время у меня проблемы со сном. Один и тот же глупый кошмар продолжает проникать в мои сны. Тот, в котором я просыпаюсь в доме, наполненном водой. Моя кровать плывет, соседей нет, и никто мне не поможет. Каждый раз в этом кошмаре я знаю, что ни одна из дверей не откроется, как бы я ни толкал, и как бы ни пытался, не смогу открыть окно. Из-за того, что заранее знаю, что не смогу выбраться, с каждым разом мне становится все страшнее. Комната продолжает наполняться водой, и каждый раз кажется, лишь на мгновение, что я вижу кого-то снаружи. Я кричу, молю о помощи, стучу кулаком по стеклу, но вновь остальной мир, кажется, ничего не слышит. Никто не придет спасти меня.

Ненавижу чувствовать себя беспомощным.

Но не этот сон сегодня застает меня на диване — она совсем одна на той маленькой сцене, и все помещение в «Толпе» освобождено от тех, кто не имеет значения. Просто она на сцене, и я перед ней.

И это холодное пустое пространство между нами.

Я изучаю ее. Словно через камеру приближается изображение, проходится по длине ее гладких ног, по ее бедрам и достигает идеальной груди.

Мой член такой твердый, что из груди вырывается стон.

Взгляд путешествует по ее губам, и внезапно я оказываюсь у края сцены, глядя на нее. Холод в помещении ощущается кожей. Ее дыхание — единственное тепло, которое чувствую, и оно касается меня маленькими неровными рывками, а я еще даже не коснулся ее. Она так сильно хочет меня заполучить. Она так сильно хочет, чтобы я ее коснулся. «Клейтон», — представляю, как она говорит.

Да, я могу представить ее голос. Размышляю, как он может звучать. Я чувствую его: плавный и соблазнительный, как и ее палец, которым она исследовала мои татуировки. Ее розовые губы открываются, поют мне. Что еще она может делать с их помощью?