– Вы думаете, это моя фантазия, – обиженно проговорила экономка. – Я здесь по своей неопытности…

– Мисс Томпсон, я занят сейчас! – едва сдерживаясь, сказал дворецкий.

– Ну, хорошо, я подожду, – экономка повернулась к Стоуну спиной, – подожду за дверью.

И она гордо удалилась.

Прошло минут двадцать, и мисс Томпсон вновь возникла на пороге комнаты дворецкого. На сей раз она держала в руках фарфоровую статуэтку, изображавшую китайского мудреца.

– Мистер Стоун, – громко обратилась она к дворецкому, – я хочу, чтобы вы посмотрели, это тот китаец или другой?

– Я же вам сказал, мисс Томпсон, я очень занят расчетами! – дворецкий уже не скрывал своего негодования.

– Посмотрите на эту статуэтку и скажите мне, – сердито потребовала экономка.

– Я попросил бы вас говорить тоном пониже! – потребовал дворецкий и вышел из-за стола. – Ну, что мы будем с вами кричать друг на друга и ссориться из-за какого-то китайца? – примирительно сказал Питер и подошел к Эмили.

Лицо девушки пылало, как заря, и она была неотразима в своем праведном гневе:

– И все-таки, я прошу вас, мистер Стоун, посмотреть, та ли эта статуэтка! – настаивала рассерженная экономка.

Дворецкий повертел статуэтку в руках и, возвращая ее Эмили, сказал:

– Небольшая ошибка, этот китаец здесь и стоял, а кабинетный несколько повыше.

Презрительно сузив глаза, экономка проговорила:

– Вашему отцу, мистер Стоун, доверено более, чем может выполнять человек его возраста. Это ваш отец оставил в коридоре совок, он же разлил лак на бильярдном столе и он же перепутал фарфоровых китайцев, – говорила экономка, явно волнуясь. – Нужно что-то предпринять! Например, я советую вам снять с него часть обязанностей, пока он не совершил серьезной ошибки.

Дворецкий молчал, повернувшись лицом к окну.

– Я даю вам серьезный совет, – экономка осторожно напомнила о себе. – Мистера Тимоти следует освободить от многих работ для его же блага!

Стоун глубоко вздохнул.

– Конечно, ваш отец был когда-то дворецким высшего ранга. Я помню, он сам много рассказывал мне о своей службе у лорда Стейса. Но сейчас он стар и немощен и не в состоянии выполнять возложенные на него обязанности.

Дворецкий подошел к Эмили и нерешительно коснулся ее локтя:

– Благодарю вас, мисс Томпсон, я вам очень признателен за ваши советы, но сейчас я очень занят! – он опять сел за рабочий стол.

– А я никогда и не хотела отвлекать вас от ваших дел, – Эмили с гордо поднятой головой покинула комнату…

В кабинете лорда Гроули было так накурено, что дым от сигар стоял голубым туманом над головами мужчин.

Адвокат Бауден ходил, заложив руки за спину, вдоль окон и рассуждал вслух:

– Нужно выработать общую тактику до конференции. Ваш этот француз… – Нед обернулся к сэру Джеймсу.

– Жескар Дюмон Дюври, – подсказал лорд.

– Да, он и американский делегат конгрессмен Льюис, которого вы ждете завтра вечером. А кто он такой, этот американец? – адвокат с интересом посмотрел на Гроули.

– Ну, не совсем известная величина, – уклончиво ответил лорд. – Конгрессмен от Пенсильвании. Сидит в какой-то очень мощной комиссии по внешней политике. Один из новых американских миллионеров – готовая одежда, мороженое мясо или то, что американцы очаровательно называют «сухие товары», а мы – одним словом – монофактура, так, по-моему, это переводится дословно.

– Из всего, что вы здесь перечислили, сэр Джеймс, истинные американцы делают деньги и, заметьте, не малые, – вмешался в разговор угрюмый пастор.

– Нет, его состояние нажито на косметике, – уточнил лорд и вдруг, посмотрев в окно, он вскрикнул: – О, Господи! Да помогите же кто-нибудь!

Все кинулись к окнам. На дорожке сада лежал старый Тимоти. Рядом валялась корзинка с розами.

Лорд Гроули внезапно рванул на себя оконную раму и, оттолкнувшись от подоконника, выпрыгнул прямо в сад.

Никто из присутствующих не ожидал от него такой реакции.

Когда сэр Джеймс, слегка прихрамывая на ушибленную ногу, приблизился к старику, возле него уже суетились экономка и дворецкий.

Эмили подавала Питеру одеяло.

– Мистер Стоун, нужно подложить это одеяло, – дрожащим голосом говорила она немного растерявшемуся дворецкому.

– Боже, как мне больно! – стонал Тимоти.

– Потерпи, пожалуйста, сейчас я тебе помогу, – дворецкий пытался приподнять старика и подложить ему под голову одеяло.

Лорд Гроули помог Питеру и Тимоти откинулся на подложенную скатку.

– Благодарю вас, сэр! – дворецкий склонился в учтивом поклоне. – И прошу за него прощения!

– Ладно, ладно! – лорд участливо смотрел на лежащего старика.

Эмили салфеткой вытирала кровь с его головы.

– А что, собственно, здесь произошло? – спросил Гроули.

– Он нес из оранжереи цветы и, за что-то зацепившись, упал, – поспешно объяснил дворецкий. – Извините нас, сэр, но прежде с ним никогда ничего подобного не случалось.

Питер Стоун заискивающе смотрел в глаза хозяина:

– Вы позволите, милорд, вызвать врача?

– Да, да, конечно, о чем речь…

И лорд, прихрамывая, пошел к парадной лестнице.

Когда Тимоти Стоуна отнесли в дом и уложили в постель, Эмили предложила свои услуги и осталась возле старика в ожидании доктора.

Питер Стоун спустился в сад, чтобы привести в порядок измятый газон и забрать брошенную отцом корзину с цветами. Нечаянно его взгляд упал на упругие сильные ветки большой яблони. На фоне предзакатного неба их четкий силуэт напоминал какое-то странное насекомое.

Вдруг Питер остановился. Что-то до боли знакомое мелькнуло виденьем в этом вечернем пейзаже.

И острая боль сжала его сердце: он вспомнил о той минуте в прошлом, когда он не сумел удержать настоящую красоту и радость, ускользнувшие от него в небытие. И было это более двадцати лет назад…

После успешной сдачи экзаменов за первый курс университета, будущий юрист Питер Стоун и его друг Эдгар Спейхауз решили во время каникул совершить большую пешеходную прогулку.

Оба молодых человека были ростом в пять-шесть футов и худые, как жерди: Питер – порывистый, темноволосый и мускулистый, как первобытный зверь.

Эдгар – бледный, рассеянный, мечтательный.

Темные, непокорные кудри Питера походили на гриву, тогда как светлые, мягкие и волнистые волосы Эдгара нимбом вились вокруг его лба.

Питер шел и наслаждался упоительной красотой природы. Солнце горячо прильнуло к его лицу и зов кукушки доносился из зарослей боярышника. Медвяный воздух колыхался над молодой зеленью папоротника и звездочками терновника, а высоко над холмами и сонными долами плыли светлые облака.

Питеру казалось, что близко полное слияние с природой. Но он знал, что это ощущение исчезнет, как лик Пана, выглянувшего из-за скалы, исчезает при виде человека.

Когда дорога свернула в лес, друзья присели на опушке, чтобы немного отдохнуть. Они тут же начали обсуждать мировые вопросы, как это всегда делают молодые люди.

– Жаль, что вся эта красота вокруг – явление временное, – заговорил, задумчиво следя за облаками, Питер. – Придет осень, а за ней – зима, и все в природе поблекнет: и яркая зелень леса, и синь неба…

– Ты бы еще пожалел бедных зайцев, что линяют к зиме и лисиц, – пробурчал Эдгар, шлепнувшись в густую траву.

– Жалость – жемчужина мира! – назидательно изрек Питер.

– Дорогой мой, – менторским тоном заговорил Эдгар и сел, привалившись спиной к нагретой коре осины. – Жалость – это болезнь. И мир был бы гораздо счастливее, когда б не знал жалости.

– Ты сам на это не способен, – Питер задумчиво взъерошил свою густую шевелюру.

– О, как это характерно для англичанина! – закричал Эдгар. – Когда заговариваешь об эмоциях, о чувстве, англичане всегда подозревают, что речь идет о физической чувственности, а это их страшно шокирует. Они боятся страсти, но не сладострастия – нет! Лишь бы все удалось скрыть.

Питер ничего не ответил. Кукушка закуковала в зеленой гуще ветвей. Небо, цветы, птичьи голоса. Эдгар говорит вздор.

– Знаешь, нам бы не мешало подыскать место для ночлега, – сказал Питер, вглядываясь в густые заросли можжевельника. – Я не представляю себе ночевку вдали от людского жилья.

– Я думаю, что где-то здесь мы можем отыскать ферму, – Эдгар встал и подал руку другу. – Идем, под лежачий камень и вода не течет, не то что ужин сам собой объявится.

И тут в самом конце лесной тропы показалась девушка, идущая в их сторону. Она четко вырисовывалась на синем фоне неба, в согнутой руке она несла корзину с цветами.

Ветер вздувал ее темную шерстяную юбку и трепал синий берет. Ее серая блуза была изрядно поношена, а башмаки потрескались. Маленькие руки огрубели и покраснели, а шея сильно загорела.

Темные волосы в беспорядке падали на высокий лоб, подбородок мягко закруглялся, короткая верхняя губа открывала белые зубы.

Ресницы у нее были густые и темные, а тонкие брови почти сходились над правильным, прямым носиком. Но настоящим чудом казались ее серые глаза, влажные и ясные, как будто впервые открывшиеся в этот день.

Девушка смотрела на Питера своими огромными глазами.

Питер поднял в знак приветствия руку и сказал:

– Не укажете ли вы нам поблизости какую-нибудь ферму, где бы мы могли переночевать?

– Здесь неподалеку только наша ферма, сэр, – проговорила она без смущения приятным, очень нежным и звонким голосом.

– А где это? – поинтересовался Эдгар.

– Вон там, за поворотом дороги, сэр, девушка показала куда-то вдаль.

– Не приютите ли вы нас на ночь? – спросил Питер, с надеждой глядя на незнакомку.

– Да, я думаю, будет можно, – после небольшого раздумья, сказала девушка.

– Вы нам покажете дорогу? – в один голос спросили молодые люди.

– Да, конечно, – охотно согласилась она.