Вежливость для незнакомых людей, — лучший способ оставаться в меру приятными и противными друг другу, но увидев попутчика, Марина онемела.

— Мариша? Не ожидал… Ты как тут? — по-семейному спокойно улыбался Алексей.

— Я… Домой еду, — Марина лихорадочно вспоминала, что лучше ей держаться подальше от тех, кто дорог.

— Это понятно. А делала что? — разобравшись с чемоданом, он уютно расположился на своей полке, и купе задышало по-домашнему.

— Железяку отвозила.

— Ты ж моя хорошая! — просиял он. — А от меня чего бегаешь? Обидел чем?

— Да что, вы, Алексей! — сказать бы ему, какой он замечательный, необыкновенный, чудный! объяснить бы, что именно поэтому и не стоит ему разговаривать с ней! одним с ней воздухом дышать не стоит! да как об этом в двух словах скажешь? А подробней нельзя, итак уже доболталась. — Просто, не надо нам…

— Вот и я говорю, — не надо… — Алексей ободряюще посмотрел на спутницу. Она сидела в самом уголке, перепуганная и напряженная, как загнанный зверек, — … бояться не надо, Мариш. Это ж я… Ну?…

В ответ Марина уставилась в окно, и, не замечая роскошных садов, разбегающихся многоцветными волнами лугов, синего неба с высоко парящими диковинным птицами, наливалась стыдом, ругая себя за светскую бестолковость.

— Знаешь, — с невеселой полуулыбкой начал Алексей, — в школе, где я учился, была такая дурацкая шутка. Протягивают тебе руку, «привет», мол, ну и ты в ответ свою протягиваешь, а тот, шутник, свою — раз, и отдернет. Ты ж так шутить не будешь?

Мрыська с трудом соображала, причем здесь эта шутка, и чтоб на все это ответила… хотя бы та же Твердушкина…

— А вот и я! — вошла молоденькая, примерно Марининых лет, звонкоголосая проводница, с востренькими глазками, ярко напомаженными губами и бейджиком то ли Инны, то ли Нины. Она уселась рядом с Алексеем, кокетливо выставив коленку, и, краем глаза отметив отсутствие обручального кольца у пассажира, озорно ему улыбнулась, со значением поправив волосы и воротничок дразняще расстегнутой блузки. — Ваши билетики?!

Разложив папки, Инна-Нина спрашивала у пассажира «как устроились», щебетала, сверяла, играла очаровательными ямочками на щеках, и таким задорным, напористым было ее кокетство, что Марина даже залюбовалась. Зато сама пассажирка никакого впечатления на Инну-Нину не произвела: невзрачненькая какая-то, мордочка не накрашена, волосы назад убраны, как у старухи; «эдак всю жизнь прокукуешь. Хорошо, если мужичка завалященького найдешь, детей народишь, а дальше что? Тоска зеленая? Назад оглянешься, — вспомнить нечего?! Молодость — она один раз дается, и прожить ее надо, чтоб мало не показалось…», — и быстро забрав у Мрыськи билет, с безлико-громким «кипяток в конце вагона, чай-кофе позже» Инна-Нина вышла из купе.

— Мариш, ты вообще дар речи утратила? Или со мной говорить не хочешь? — Алексей скользнул взглядом по ее губам, манящим нежной, дышащей естественностью, и с легкой улыбкой «я совсем не страшный», продолжал «пытать». — Ладно, спрошу о другом… Почему ты тогда, после первой встречи, так и не позвонила? Я ждал…

— Теперь-то что?!

— Теперь, может, и ничего. Но ты ж обещала.

— Я говорила «постараюсь», — выдавила Марина. Обещать было не в ее правилах. Он просто этого не знал.

— Извини, — причуды памяти… — со всем добродушием ответил Алексей. — Как подружка твоя?

— Соня? Ты ее помнишь?

— Как видишь… — кому сказать, он долго помнил ту встречу.

Сначала сам думал — так, милая глупость, виньетка к весеннему дню, а потом по глазам, раскосым да жгучим, заскучал, звонка ждал, в уме все детали перебирал, чтоб эту девочку найти, но кроме того, что зовут ее Мариной, а подругу ее Соней, и живут они, видимо, в центре, — так ничего и не вспомнил. Кофе не раз на том пяточке пил, — вдруг она зайдет, вдруг почувствует, что он рядом. А пока надеялся, — с Татьяной (женой) завертелось, да так лихо, что сам не заметил, как «женатиком» стал.

— Напитки! Кофе! Чай! — ломилась в дверь Инна-Нина, дребезжа столиком, уставленным стаканами.

«Да угомонишься ты?!» — досадовал Алексей на востроглазую проводницу, и, спеша внести в ее планы ясность, как можно ласковей спрашивал свою vis-a-vis:

— Что будешь, Мариш?

— Чай! — с кофе полночи не заснешь, а тут поскорей бы с разговорами завязать да проспать до самого Питера, чтоб на глупости времени не оставалось. Еще боль эта… Рука сама потянулась размять затылок и шею.

— Голова что ль болит? — хмыкнула Инна-Нина. — Может, таблетку?

— Спасибо, так пройдет. Это от жары.

— Спадает уже… — успокоил Алексей, поежившись для виду, и тоже взял чай, в надежде, что «чайная» солидарность умиротворит Марину и вернет ему прежнюю доверчивую слушательницу.

Но и после ухода проводницы разговор не получался, ни внимание и добродушие Алексея, ни величие физики не смогли смягчить ее напряжения. Скоро и чай был выпит, и Марина, сухо пожелав «Спокойной ночи» и распустив волосы (чтоб голова поскорей прошла), улеглась, отвернувшись к стене, и неожиданно быстро заснула.

А вот Алексею не спалось. Он ворочался, комкал подушку, перестилал постель, просто сидел, закрыв глаза и призывая сон, но сон не шел, и он открывал глаза… В тусклом свете ночника, в смешении бледно-розовых тонов и серо-синих теней, плед укрывал девичий силуэт, как ракушка — жемчужинку. Длинные волосы свободно струились по подушке, плечам и лицу Марины. «Хорошо ли ей спится? У нее ж голова болела», — и он прислушивался к ее дыханию, поправлял занавески, чтоб проносящиеся мимо огни не разбудили ее, пугался болезненной серости ее лица, присматривался, убеждаясь, что это — из-за освещения; присаживался рядом, аккуратно отводил прядки, не сводя глаз с подрагивающих ресничек, и улыбающихся неведомо чему губ, уверялся, что все хорошо, но спокойней не становилось, — в сердце просилась боль, беспричинная и ненужная. И Алексей вышел в коридор, чтоб, не видя Марины, обрести душевное равновесие.

Встреча вторая. Глава 9. Женитьба

Из купе проводницы доносился мужской голос: «Лежат муж с любовницей: вино, все-такое, вдруг жена возвращается…»

***

Татьяна, жена Алексея, знала сотни таких анекдотов, охотно делилась ими и любила посмеяться над горе-любовниками. И пока слушатели, кто с восхищением, кто с завистью, любовались на ее роскошно подрагивающую, изобильную грудь, торжествующе поглядывала на Алексея: видишь? цени! И он ценил, как умел.

Многие, пооблизывавшись месяц-другой на ягодку-Танюшу, пугались ее не по-женски прямолинейного нрава и тихо исчезали с ее горизонта. Но Татьяну эту не смущало: при ее-то формах удержать мужичка не вопрос, но прежде, по плану, — институт, хорошая работа, зарплата, и только потом поиски жениха. (Список предъявляемых требований был подробным и длинным.)

Когда настало время определяться с личной жизнью, Татьяна сначала правдами — неправдами, через родственные и неродственные обмены, получила в единоличную собственность двухкомнатную квартиру, а уж потом занялась подбором кандидатуры: ходила по разным соревнованиям, матчам, клубам, даже в автошколу записалась. Вечера выпускников тоже кстати оказались: мужичков пруд пруди (вуз-то технический), и общие темы всегда найдутся. Там и заприметила Алексея: высокий, обаятельный, с лучистым взглядом, легкой походкой, — экстерьер годился. По своим каналам узнала «установочные данные»: полная семья, местная прописка, образование, понятно, высшее, в браке не состоял, детей нет, здоровье в порядке, — короче, можно брать. Правда, ходила о нем слава сердцееда, — уж больно симпатичный, — но другого б она не потерпела, ни она, ни ее честолюбие.

Не слишком зацикливаясь на конфетно-букетных настроениях (только деньги переводить да время тянуть), она занялась общественным мнением. Оно сработало, как и положено, — беспардонно и быстро. Скоро в тайну будущей свадьбы было посвящено полгорода, а Лешик все медлил.

Какую девушку не тянет на романтику? особенно, в пору сердечных волнений! Татьяну не тянуло. Никак. Ни разу. Собственно, ничего против любовной болтологии она не имела, но в душе презирала и ее, и тех, кто на нее ведется. Алексей с таким практицизмом еще не сталкивался:

— Ладно — письма, стихи, дневники… Но искусство? Добрая половина книг, картин, романов любовными флюидами пропитана! — пытался он пробудить в Татьяне сочувствие к прекрасному и поэтическому. При таких-то формах — еще б и содержания поромантичней, поженственней…

— И флюиды твои чушь, и искусство… — не задумываясь, парировала та и кокетливо оправляла что-то на груди.

— А Пушкин, Лермонтов, Есенин?

— Лодыри и бабники!

— И не скучно тебе жить?

— Мне? Скучно? Да я все время в действии, в процессе, в движении! Ставлю цель — и иду к ней! Препоны, преграды, — а я иду!

— А потом?

— Потом — новую ставлю!

— А для души?

— Опять ты… Для души — квартира, хорошая работа, нужные знакомства. Все есть! Хозяина бы…

«Пора б ему решаться, — горела от нетерпения Татьяна. — Все готово, продумано, деньги подкоплены, ресторан выбран… знакомые и родственники только и ждут, когда она дату назовет. И ей, между прочим, не двадцать лет, — еще немного, и поздно будет. Девки-то нынче ловкие, хваткие пошли, — вмиг из-под носа уведут. А этот ни мычит, ни телится. Самой действовать надо! Решительно и наверняка: да-да, нет-нет, чего ждать-то! Тем более скоро очередная институтская вечеринка в любимом выпускниками кафе, — чем не подходящий момент».

На решающее мероприятие Татьяна оделась и накрасилась как можно эффектнее (Лешик со своей аллергией потерпит), ощущение близкой победы бурлило в каждой клеточке богатого, налитого тела, глаза блестели необыкновенно ярко. Алексей даже смутился: что это — вдохновение? влюбленность? неужто прорвалось, пробудилось? и когда, после бокала-другого, на щеках Татьяны сквозь тон и пудру проступил румянец, — в который уже раз заговорил о природе и красоте чувств.