Встреча первая. Глава 4. Ближе к классике

— Марин, ты? — донеслось из зарослей акации.

— Соня? — Марина в ужасе оттолкнула Алексея. Хорошо, не матушка!

— Я, я — выбираясь из кустов, отряхивалась девушка в небесно-голубом плаще, в роскошно наброшенном белоснежным шарфе, с любопытством поглядывая на мужчину рядом с подругой.

— Это Алексей, а это Соня, — представила их Марина и совсем успокоилась. Соня — это человек! Сколько книжек прочитано, историй рассказано! Но главное — тайны сердечные. Правда, у Марины их не было, зато у Сони — хоть отбавляй. Она хоть и младше, но уже сложившаяся маленькая женщина, с заметными формами и хорошеньким личиком, — не одна сказка рухнула, не одна драма пережита. Соня и ведет себя по-женски, и на юношей без лишних сантиментов смотрит, повадки их знает. Не то что Марина.

— Честь имею, — озорно прищелкнул пятками Алексей.

— Хорошо, если имеете… — строго оглядела его Соня. — А вам, Алеша, сколько лет?

Марина смутилась: и «Алешей» бы не смогла, и про возраст неудобно, а у Сони — запросто.

— Двадцать семь.

— Круто, — со значением кивнула Соня.

— Старый?

— Почему же? — как у классика!

— Какого классика?

— Это к ней, — указала Соня на притихшую подругу.

— Ну, Онегину было двадцать шесть… — недовольно протянула Марина (уроков ей и в школе хватало), и тут же уточнила, — …Двадцать шесть, а не двадцать семь!

— Это который «Мой дядя, самых честных правил…»? — творчество Пушкина мало интересовала Алексея, школьная программа давно забылась, а вот проверить интуицию всегда интересно. — А Татьяне?

— По хронологии романа — около 15, а сам Пушкин писал Вяземскому, что ей — 17.

— Как тебе? Ну, примерно?..

Марина кивнула.

— Ты ж моя хорошая! — обрадовался Алексей, и совсем по-родственному чмокнул Марину в макушку.

— Так вы давно… знакомы? — озадачилась Соня.

— Мы хорошо знакомы, — ответил он.

— Ну, это вряд ли.

— ?

— Думали бы, прежде чем кофеи распивать!

— А! Ты про ее экзамены?

— Причем здесь экзамены?

Марина потемнела в лице: «причем» — это о матушке. Соня считала Варвару Владимировну человеком жестким и недобрым, и сейчас побаивалась за Марину, а зря. Варвара Владимировна просто честной была и от дочери того же требовала, да и Соню по-своему любила, привечала как могла. Бывает, посмотрит на дочь, длинную, костлявую, вялую, и только вздохнет: «Уродилась же… Вон Соня! — и фигурка, и личико, и держится уверено, — все у нее будет, все получится. А ты? Смотреть не на что, живешь тяжело, уныло… А еще говорят — яблоко от яблони…» Неприятно было Марине слышать такое, но что делать, коли правда горчит. Радуйся, что есть человек, который тебе эту правду без утаек выложит… И тут не ныть, — тут бороться надо, дурную натуру свою ломать. А не шляться не пойми с кем! Стыд обжег сердце Марины:

— Ладно. Пора мне, — глухо, не поднимая глаз, произнесла она, отставляя пустой стаканчик. — Спасибо.

— Да уж! Лучше вам попрощаться, — кивнула Соня. — Я на шухере постою, а вы, давайте, заканчивайте миндальничать, — и, деликатно отойдя в сторону, отвернулась, чтоб не мешать.

Как прощаться-то? — Марина неуклюже выставила руку, то ли протягивая, то ли пряча ее. Алексей ласково погладил ее пальцы, ладошку, и чуть притянул к себе. Утешать и подбадривать он умел. К тому же робкое «да» уже прозвучало, и сама девушка не противилась, — только краснела и старательно прятала взгляд.

— Мариш… — он осторожно приподнял ее подбородок, взглянул в раскосые темные глаза (и сердце его снова екнуло), едва ощутимо поцеловал в лоб, виски… прикоснулся к мученически сжатым губам, и почти не отрываясь, помотал головой: не так… Губы Марины перекосились в подобие улыбки и чуть расслабились. Алексей тихонько кивнул, и девушка замерла, ужасаясь и столбенея. От страха и напряжения она не сразу почувствовала бархат его ласковых прикосновений, но — сначала неуклюже, через испуг и неопытность, а потом все более проникаясь неведомым прежде трепетом, — отдалась им всей своей перепуганной душой до яркого румянца на щеках, до шума в ушах, до сладкого головокружения.

— Ребя-та!.. Закругляйтесь… — торопила Соня, направляясь к подруге и строя ей устрашающие гримасы.

Марина пересиливая себя, оторвалась от Алексея, и спеша осознать происшедшее, убежала бы, если б он ни придержал ее за рукав:

— Телефон у тебя есть. Позвони, слышишь? Обещай!

— Постараюсь, — бросила Марина, вцепившись в Сонин плащ. Обещать она не любила.

— Приятно было познакомиться! — попрощалась Соня с Алексеем, тоном обозначив окончание встречи, и подруги направились домой. А немного пройдя и помолчав для важности, Соня вынесла вердикт: — Годится! И постарше, и приятный такой. Варвара Владимировна знает? — Молчание. — Ты не бойся, я могила… — пыталась Соня разговорить подругу, но та будто не слышала.

Годится, не годится, какая разница? — фильм закончился, оставив на память ощущение бархата на губах… Марина даже чуть тронула их, не умея понять это чудное наваждение, но тут же отдернула дрожащие пальцы, боясь не запомнить солнечный привкус. Соня чуть заметно улыбнулась, — ее первые наваждения были позади.

***

Конечно, никому звонить Марина не стала, записку с номером телефона выкинула, и даже с Соней об Алексее ни разу не вспоминала, — жила бледнеющими, двоящимися воспоминаниями. Один Алексей, с открытым взглядом и пухлыми уголками губ, живший в одном с нею городе, носивший серебристую куртку и бордовый свитер, забывался, как ни цеплялась Марина за свою память, другой, похожий на киногероя, — отступал в область бессмысленных фантазий и придуманных диалогов. Меж тем времени на фантазии не оставалось.

Все было расписано и назначено: последние контрольные, проверки конспектов, график экзаменов… Марине, — хоть с какими оценками, — только б со школой покончить. Не того ждала от Мрыськи Варвара Владимировна: пусть и не дал бог ни ума, ни таланта, но с экзаменами-то можно постараться?! так сдать, чтоб матери было чем гордиться! А там, глядишь, и сама поумнеет, и в институт поступит, — человеком станет…

Встреча первая. Глава 5. Сон как лекарство

«Почему, интересно, сначала выпускные балы, и только потом экзамены? Не логичней ли было бы наоборот?» — рассеянно думала Марина, уставившись в больничное окно, за которым буйствовал май. Но ни балы, ни экзамены ее уже не касались. Нет, мир не рухнул, и катастрофы не случалось, — так… маленькое недоразумение. За пару дней до первого экзамена она попала в больницу. На остановке выходила из трамвая, и что-то нехорошо стало, в глазах потемнело, в висках застучало, и не вздохнуть, — так, при всех и бухнулась. Хорошо, под колеса не попала. Добрые люди «Скорую» вызвали.

«Чего вы хотите, — трудный возраст…», «Вот вам и нагрузки, вот вам и недосып…», «Совсем девчонка, а уже нервы…», — шептались сестрички, ставя капельницы и делая уколы. И наступал сон. Потом: Анна Ивановна, заплаканная, с платочком в руках, соседка по палате с сердобольным «Бледненькая! Тебе б в деревню». И снова сон. Соня, с почтительно-сочувственным взглядом и оранжевыми мандаринами… И опять сон.

Выписывать пациентку явно не торопились. А через несколько дней и торопиться стало некуда. Аттестат об окончании школы вывели по среднегодовым оценкам, с поступлением в институт сказали подождать. Чтоб не терять время, Марина решила поступить в училище, куда приглашали без всяких экзаменов, — уже через год и зарабатывать можно будет, и на вечернем учиться. А пока… сказывалась ли душевная тупость или подлость, которые подозревала в ней Варвара Владимировна, помощь врачей или непринужденная болтовня с Анной Ивановной и Соней или просто удалось, наконец, выспаться, — Марине хотелось думать о светлом и радостном: о синем небе за окном, одуванчиковых россыпях на ярко-зеленых газонах и о маленькой тайне, невидимо освещавшей ей душу, — тайне по имени Алексей.

Часть вторая. Встреча вторая

Встреча вторая Глава 6. Рабочие моменты

— Ты?! — из тени металлических шкафов навстречу Марине шагнул мужчина.

После солнца ее глаза с трудом привыкали к искусственному освещению, и мужчина казался незнаком: челка и обильная щетина скрадывала черты лица, но в голосе слышалась уверенность, а в еле различимой улыбке мерещилось что-то знакомое:

— Вы?

…Вот так сидишь целыми днями, работаешь, учишься, и не знаешь, что в соседних цехах творится, что за люди там работают. «Свои», — инженеры, техники, чертежники, работавшие в одном с Мариной отделе, — для нее уже родными стали, в соседнем отделе тоже знакомые были: то в столовой пересечешься, то на субботнике… А вот в другие здания — разве по бумажным делам зайдешь. Кто там чем занимается, над чем колдует, — это пусть итээровцы вникают. Они свои институты позаканчивали, в жизни определились, им и карты в руки. Марине итак дел хватает: с утра стучишь на машинке, как дятел, в обед поесть надо, в магазин сбегать, бабушке позвонить, — и опять за машинку. А машинка… — гром! машинка — зверь! Корпус расшатан, каретка вылетает, клавиши западают. Ей бы в музее стоять, — да где ж другую такую умницу-красавицу найдешь? Вот и приходится чинить да подкручивать. Свободная минутка если и выпадает — в конспекты лезешь: готовишься, повторяешь. Студентам-вечерникам в институте спуску не дают. С лекций домой идешь никакая, а дома — бабушка. Анна Ивановна хоть и старается молодцом держаться, виду не подавать, но годы свое берут. И ладно бы годы, — душа нее молодая, светлая! — здоровье подводит, вот что! Матушка, натура утонченная, аристократичная, — все в ней против дурного да грязного восстает, болезней как огня боится, от санитарии только что в истерики не впадает. Вот и готовишься менять, стирать, убирать. С утра — опять на работу… Жестковато выходит, но посмотришь на сокурсников: тоже, бедолаги, крутятся, у многих семьи, дети, с жильем сложности, — ничего, держатся. А у Марины и проблем-то серьезных нет, — знай себе учись, а там и с работой устроится, и зарплата повыше будет, и бог даст, бабушку подлечить удастся. Так что не время уставать, — дела делать надо.