— Ну уж нет! Пробовал — хватит. Со штампом или без, — любят-то сердцем.

— Это ты так думаешь. А она что? Не намекает? Ты выяснить-то пробовал? — недоверчиво покосился Толян.

— Да пробовал, — сам обалдел! — вижу же, что любит, а свадьбы словно побаивается. В общем, решил не давить. Пусть дозреет.

— А если вам помолвку устроить? Пока с комнатой решаете… Одни намеренья, никаких обязательств. Съездим к ней, я речь двину. Там, глядишь, и с ремонтом и с деньгами договоритесь, и будете жить. Здесь! Или я все-таки чего-то недопонимаю? У тебя ж на все своя философия …

— Да что мне философия! Мне Мариша нужна! Чтобы рядом была! А ты, значит, вроде дружки или свата будешь? Как там правильно-то?

— Да как хочешь… Заодно посмотрю, что за комната такая, может, идеи какие появятся.

— А что, дружка, сам-то в женихи не собираешься?

— Нет уж! Бабы — народ непростой: или они тебе гадость сделают, или ты им. Я гадом быть не хочу, и их на расстоянии держу. Какая ж тут свадьба?

— А Мариша? По-твоему, тоже на гадость способна?

— Ну… на это каждый способен. Просто одни эту свою способность обезвредить умеют, под контроль взять, а другие — как получится.

— Да меня другие…

— А-а-а! Забоялся…

— Как сказать… Маришка ж, и правда, девчонка совсем, а тут «обезвредить», «под контроль взять»…

— Так и ты не святой.

— Ну я! Не ангел, конечно, но гадости — не единственное, на что я способен.

— Вот и с Манон то же. Ты посмотри! посмотри, каким стал! Красавец — раз! Верный влюбленный — два! Ты и верный! Глаз горит! Планы строишь. И это — Манон. Ее рук дело!

— Ну уговорил, уговорил! — довольно потер руки Леха.

— Уговорил? Я? А самому не надо? Не надо — отойди. Не морочь ей голову.

— Чтоб ты мое место занял?

— Да занял бы, но она ж кроме тебя ничего не замечает.

— Вот и пусть! — разговор с Толяном приятно пощекотал самолюбие Алексея, а предстоящая помолвка казалась единственно понятным, верным и гармоничным разрешением целого узла сложностей и недоразумений.

К Марине отправились в пятницу вечером с цветами, вином и огромной, со всякими вкусностями сумкой.

***

Пожилой, с умным, подвижным взглядом, автор с таким интересом выслушивал мнение молодой корректорши о его тексте, что Марина, увлекшись, задержалась и еле успела домой к назначенному времени, хотя Алексей и предупреждал, что готовит какой-то сюрприз, и просил подготовиться как следует. Но Марина сюрпризы не любила, даже неприязнь к ним испытывала, а потому вся ее подготовка свелась к тому, чтобы чайник поставить да переодеться, — в то самое, купленное на Сонину свадьбу, цвета чайной розы, платье. Так сказать, — сюрпризом на сюрприз. И Алый как раз пришел. Обычно своим ключом открывал, а тут со звонком, важно так…

…Он словно впервые увидел Марину. В желтовато-розовой шелковистой нежности, в мерцании плавных изгибов и жестов, она показалась ему разгадкой всех их встреч, притяжений и вневременностей, ответом на поиски вечной молодости, и вечность эта, эта молодость, стояла в полушаге от него, улыбающаяся, смущенная собственным великолепием:

— Толя? Привет, — бережно принимала она огромный, весь в лентах и бантах, тяжелый букет. — Что за торжественность, Алеш? праздник какой? У меня из «поесть» по нулям, — шепнула Марина Алому.

— Все с собой. Мы пока в комнате похозяйничаем, а ты, — кивнул он на кухню, — с цветами разберись.

Алый хозяйничал по-домашнему спокойно и уверенно, сдвинул несколько ящиков, устроил из них «типа стол» и устроился на матрасике. Толян удивленно и с интересом оглядывался. Он ожидал встретить тут бедность, но не мог понять, как Леха, любитель комфорта, мирится с отсутствием нормальной мебели, техники, радио, телевизора, того элементарного, что составляет жилую «начинку» любого обиталища:

— Ну и пещера… Как ты это терпишь? — (Тот лишь руками развел.) — Ну, хоть музыка у нее теперь будет, — довольно открыл Толян сумку. — Я тут кроме закуси кое-что принес, в подарок как бы. — И вытащил небольшую магнитолку и несколько дисков.

Скоро Марина, разобравшись с многоцветным, пышным букетом, и услышав приглушенную музыку, прихватив живой, волнующийся шатер из цветочных головок, тихонько приоткрыла дверь в комнату. Там, устроившись чуть ли ни на полу, два существа другой, «не ее» галактики, два мужчины разговаривали на удивительном, неземном языке «вольтов» и «ампер». Может, женское общество и облагораживает мужчин, но в чисто мужском обществе — свой шарм, свое, особое благородство, недоступное женщинам по определению, и потому столь привлекательное для них. Так, во всяком случае, ощущала Марина, и как можно неслышнее опускала ведрышко с букетом прямо на пол, у дверей.

— Манон, ты что? — заметил Толян притихшую хозяйку.

— Садись-ка, — усадил ее Алый между собой и «дружкой». Никогда еще она не казалась ему столь юной, жизнеобильной, желанной.

— Тут дело такое … серьезное, — важно откашлявшись и помолчав для значительности, приосанился Толян. — Я в обрядах не спец, про товар и купца не умею. Короче, Леха, — хоть и не первой свежести…

— Ну, спасибо… — в шутку обиделся Алый.

— Что есть, то есть… Зато с жизненным опытом… Зарабатывает мужик, — продолжил Толян и перевел внимательный цепкий взгляд на Марину. На темно-красном покрывале в нежно поблескивающем платье она казалась слишком хрупкой, слишком уязвимой для Лехи. — А мы все в холостяках ходим… — закончил он вдруг таким глубоким волнующим баритоном, что Марина, вздрогнув, прижалась к Алому.

— Ну? Невеста, согласна? — приобнял ее тот.

— С чем?

— С тем, что невеста? Верная и любящая? Теперь уже по-настоящему?

— А раньше не по-настоящему было? — в глазах Марины мелькнуло тревожное непонимание.

— И раньше по-настоящему, — не сразу ответил Алый. Он, кажется, только-только ощутил всю глубину своего к Марине чувства, пожалуй, более утвердившегося в его душе, чем это нужно для простой помолвки, но, испугавшись такого погружения, быстро оправился. — А теперь почти официально. При свидетелях! — кивнул он на Толяна. — Помолвка как бы!

— Я тут даже подарок принес… Вам обоим, — указал Толян на магнитолу в углу комнаты. — Подарок принес, а радости у молодых не вижу. И самому невесело. Ну, со мной все понятно, как-никак, друга пропиваю. Да и тебя… — обратился Толян к Марине, и разлив по бокалам вино, взяв свой и держа его в руке, спокойно, как у себя дома прилег на локоть, не спуская глаз с Марины. — И горько мне… Ох, горько! — подмигнул он.

Марина, испугавшись Толяна, его вальяжности и даже бесцеремонности, подскочила на месте как ужаленная и буквально вдавилась в Алексея:

— Не свадьба же…

— А с каких пор нам повод нужен? — погладил тот ее руку. Всю дорогу он представлял, как она обрадуется этой помолвке, счастливая, ласковая, благодарная. И вдруг — дерганья, нервные интонации… Кому как не ему знать: уж если женщина жаждет любви, — скрывать этого не будет! Да и зачем? Вон Татьяна! жаждала так жаждала, — весь город знал, весь зал любовался! А Марина? Ну как ей объяснить, что мужское самолюбие — дело обычное, ну хочется иногда, чтоб весь мир видел, как ты любим и желанен, чтобы тот же Толян слюнки глотал… Эгоизм? — разве чуть-чуть, торжества ради! Вполне допустимый, вполне понятный. Ему ли не знать, не восхищаться полнотой и накалом Марининой любви! Ему ли не знать, какой жаркой и страстной бывает эта любовь! О! Он единственный посвящен в эту тайну! Не первый, второй, третий — единственный! И готов служить этой тайне как жрец, как избранный. Но жрецу Богиня нужна, чтобы все глаза на нее, а Марина… — Мариш, скажи что-нибудь… — почти расстроился Алый.

— Я скажу! — вмешался Толян, вернувшись в исходное, сидячее положение. — За любовь!

К вину, и алкоголю вообще, Марина относилась спокойно, точнее, никак не относилась. Сок — и тот вкуснее. Но слишком уж не заладилось с этой помолвкой, а ребята старались, готовились: цветы, угощения, подарок даже… Да и повод вроде серьезный, прямо к ней относящийся. Марина зажмурилась и… бр-р-р, — выпила.

— Между прочим, в России обычай был: невеста угощала гостя чарочкой водки, а гость целовал ее в уста сахарные, — зачем-то сообщил Толян.

— Пусть он уйдет, — испуганно прошептала Алому Марина. — Пусть уйдет.

— Да брось ты! Ну, обалдел мужик… Ты, вон, какая! Как не вздуреть!

— Товарищи жених и невеста! Вы целоваться будете? Или помолвка отменяется? Невеста-то, похоже, не готова. А на свадьбе пред честным народом, как?

— Пред честным народом как раз легче, — буркнула Марина.

— А какая разница? — подбадривал ее Алый. — Нам-то что? Ты ж моя…

— Не хорошая я, не хорошая! — оборвала его Марина, чуть не плача. Ей хотелось убежать, пропасть, провалиться: что-то нехорошее, пугающее носилось в воздухе, но что, почему — она не знала.

— Не хорошая… Замечательная! Чудная! Восхитительная… — шептал, успокаивая Алый. — Просто разволновалась, не ожидала, устала… — ворожил он, осыпая ее солнечными бликами лучистых полуулыбок, обволакивая сиянием небес и волнами нежности. Воля оставляла разум Марины, покоряясь горячему шепоту… — Не бойся любить, не бойся быть любимой… — заклинал голос Алого, шелестели цветы, глухим эхом вторили утонувшие в зарослях заделанных трещин стены, «не бойся…»… и чей-то голос шептал «Манон»… Нежные пальцы Алого скользили по ее плечам, шее, отводили длинные локоны, расстегивали крохотные пуговички… и еще чьи-то пальцы. Хмель окутывал сознание, мысли туманились… «радоваться надо… немногим такое счастье дается…»

И свет погас, и запахло свечами… С потолка на стены, на покрывало, на чайную розу шелковистого платья, поползла, оживая, многолапая тень… разинув много- и гнилозубую пастью… Что-то шелестело, шуршало, слетаясь на покрывало… что-то похожее на стаю, на черные всполохи, желтые отсветы… на извивающуюся, на красном, серую массу… на двух прислужников с мутными водянистыми взглядами… на приготовления к дикому ритуалу… И нужно было бежать, но ужас парализовал тело. И нужно было кричать, но, как ни разевала Марина рот, как ни напрягала горло, — только и вырвалось срывающимся хрипом: «Алеша, Алый, Аленький…» Прислужники переглянулись и сгинули. В комнате снова стало светло, монстр исчез, не успев ее поглотить, негромкая музыка сменилась шипением, кто-то в коридоре негромко разговаривал, кажется, ругался, уходил, возвращался, но все уже было не то, — не те время и пространство, куда запросто, как к себе домой, возвращался Алый.