Встреча третья. Глава 13. Прохожий

Удивительно, — ни разу в жизни не случалось Марине пострадать от странной привычки уходить в себя. За целый день находишься, накрутишься, стоять сил нет, — а ноги привычно пеньки огибают, низенькие оградки, ступеньки, поребрики перешагивают и подальше от людей и машин уводят. Но сбилась ли однажды от сумасшедшей жары планета, или судьба, обмахиваясь веером, что-то из виду упустила, Марина чуть на случайного прохожего не налетела:

— Простите, — шарахнулась она в сторону.

— Опять «выкаешь»? — судя по голосу, улыбнулся прохожий. Сквозь сумрак проступал силуэт солидного, заросшего щетиной мужчины, и если б ни голос, Марине и в голову не пришло искать в нем знакомые черты.

— Алексей? Каким ветром? — удивленно остановилась она.

— Да клиент у меня тут… — он протянул визитку: «Аудиоаппаратура: установка, ремонт, апгрейд». Марина усмехнулась: в ее мире не было ни телевидения, ни радио, ни даже телефона. — Подзадержался сегодня, чтоб завтра сюда не ехать. А ты как здесь?

— Живу.

— Одна-одинешенька? — полюбопытствовал Алексей, подставив ей локоть.

— Сама по себе, — отказалась подыграть Марина, и под руку не взяла. Не получалось у нее под чужой шаг подстраиваться. — Как сам, как жена?

— Я в порядке. Про жену не знаю. Как развелись, так и все… Мы ж с тобой вечность не виделись… А жизнь, знаешь, как летит!

— Знаю, — вздохнула Марина и, не спрашивая его, инстинктивно продолжила путь домой, в диковатые, заплывшие тенями лабиринты дворов.

Волны сдавленного, шепчущего эха доносили чьи-то шаги, невнятные разговоры, выкрики, хлопки дверей и окон. По углам шарахались бесформенные тени. Пахло изнемогающей от жары зеленью, прогорклым растительным маслом, отходами и пылью. Марина шла с рассеянностью человека, находящегося у себя дома. И только переходя линии, по наработанной привычке, ухватывала Алексея за ладонь, как маленького, чтоб перевести через проезжую часть. Так она переводила детишек или пожилых экскурсантов из группы.

Алексей с готовностью слушался ее жестов, но терялся: неужто ж с улицы, — и сразу домой? А там что?

— Мариш, а муж? Дети?

Марина отрицательно помотала головой.

— Не одиноко? — осторожно разведывал он.

— Мне общения на работе хватает, — искренне ответила Марина.

— Кем работаешь?

— Экскурсоводю.

— Васильевский покажешь?

— Потом. Сейчас с ног валюсь. — Марина еще не до конца вышла из роли гида и Алексея воспринимала как отставшего или заблудившегося экскурсанта.

— Может, на выходных?

— У меня выходные — понедельник и вторник. Выбирай.

Они остановились у невысокого серокаменного дома. Алексей было подосадовал: для того ли он шел, чтоб на пороге попрощаться. Но Марине не до его досад было, да и болтать — язык устал. Договорились встретиться в понедельник ближе к вечеру, здесь же, и Марина скрылась за массивной тяжелой дверью. Алексей, чуть выждав, нырнул следом, тайком проследил, как мелькнула ее рука, захлопывая дверь, запомнил номер квартиры, и выйдя из дома, направился к метро в обход дворов.

На углу 13 линии и Среднего, залитая маслянисто-желтым светом фонаря, стояла молоденькая девушка. В полупрозрачной блузке и коротенькой юбке, она походила на мотылька, увязшего в липких волнах электричества, и лишь густо накрашенные губы выдавали земную природу нежного создания. Заметив внимание постороннего мужчины, мотылек крикнул куда-то в темноту грубоватым голосом: «Слышь! Мужик тут какой-то пялится…» Рядом с мотыльком возник высокий парень с длинными, узловатыми руками: «Что, дядь, на молоденьких потянуло?» и демонстративно заграбастав мотылька под мышку, впился в ее рот с такой жадностью и силой, что мотылек еле пискнул, но похоже, несдержанная брутальность только льстила юному созданию.

Алексей свернул на Средний: «На молоденьких…. Ну да, солиден, брат, бородат, 32 года как-никак (значит, Марине около 22). Тридцать три — не простая дата в жизни человека, есть в ней что-то судьбоносное и окончательное, верней, подводящее к окончательному… Да, ребятки, вам резвиться и резвиться. А мне…» — а что ему? Успел жениться, развестись, решить, что семейная жизнь не для него. Больших разочарований она не принесла, но и открытий тоже. Конечно, воспоминание о вдохновенном стриптизе Татьяны запало глубоко в память и до сих пор тешило его самолюбие, но еще более Алексей был признателен ей за развод. Все прошло тихо и даже обыденно. Правда, им к тому времени и жить-то под одной крышей странно было. Алексей, как ушел с завода (тогда все лучшей доли искали, а у него образование, опыт, обаяние, удачливость), так или по клиентам ездил, или у себя (у родителей) задерживался, — с приборами работал: прозванивал, прослушивал. Он же из своей комнаты настоящую лабораторию устроил, — вся аппаратура под рукой. До ночи засидится, — что к Татьяне ехать? Романтическое содержание тоже не страдало: ничего конкретного, наоборот, — разнообразием и наслаждался. У Татьяны со временем тоже пыл поулегся, сама порой не понимала, на что ей это замужество. Детей у них не случилось, и смысла жить вместе — тоже. Зато развод обещал обогатить жизнь обоих. Ему — вернуть прежнюю свободу, ей, в новом статусе хлебнувшей горя и натерпевшейся от «этих», — открыть просторы для новых целей. Так, естественно, без драм и скандалов, и разошлись. Татьяна с головой в политику ушла. Он на радостях дорогущими B&W колонками обзавелся, положив начало стереосистеме своей мечты. Можно сказать, заложил храм служения физике и музыке (символично для его возраста!).

…Чем ближе к метро, тем многолюднее становился Васильевский, и народ все больше нетрезвый попадался, зато бесшабашный и взбудораженный: одни обнимаются, целуются, другие ругаются и носы морщат: бесстыдство какое! Алексей любил, чтобы чувства открытыми и захватывающими были: «Целоваться на улице не прилично, а жить вместе, не любя, изнывая от скуки — это как? Стыдливость и нравственность — хорошо, а когда девчонки, ханжеством изуродованные, таблетки горстями глотают, — тоже хорошо? Не боялись бы любить, — глядишь, и счастья на земле больше бы было». А вот блюстители нравственности его смущали. Конечно, ничего против любви, чистоты, верности и других добродетелей, он не имел. Когда чистота идет изнутри, легко, сердечно — это здорово, и спорить нечего! Вон отец с матерью, сколько лет живут, друг на друга не надышатся, влюбленными глазами смотрят, — и ведь никого не осуждают, не поучают. Поучают другие, с хмурыми выражениями лиц, подозрительные и злобные. А кому они нужны со своими учениями, кому интересны? Спешащие навстречу, обнимающиеся, целующиеся, шепчущиеся, опьяненные белой ночью и сладкими предчувствиями, — те интересны, друг другу интересны, поэтам, художникам, небу, жизни вообще, через них природа любить учит, через них счастье утверждается, и счастье это — в связующем: в любви, в сердечном увлечении, в симпатии. Счастья «в одни руки» не бывает.

Встреча третья. Глава 14. Понедельник

С недавнего времени вся жизнь Марины определялась двумя понятиями «нужное» (то, без чего никак не прожить) и «неотъемлемое» (то, что невозможно отнять). Эти понятия пронизывали все пласты ее жизни: душевный, духовный, материальный. Страшненькая берлога на Васильевском с томиками Пушкина на подоконнике была ее в той же мере, что и сон, уклонивший ее от смерти, и плохо понятная любовь к вневременному, лишенному притоков свежей информации, домашнему покою, вне сравнений, амбиций и спешки, просто ради жизни. Все «ненужное» и «отъемлемое» пылилось в закоулках сознания чужой биографией, никакого отношения к ней не имеющей. Там же оказался бы Алексей, если б усталость не затмила Марине рассудок, за что она отругала себя, засыпая, после встречи с ним. Отругала и забыла.

В понедельник, проснувшись от утреннего звонка в дверь — «Соседка, что ли?», — Марина смутилась, увидев на пороге квартиры сияющего Алексея.

— Идем? — глядя на заспанную, в безобразно мешковатом халате Марину, улыбался он.

— Куда? — с трудом просыпалась Марина. Как она мечтала отоспаться! Взять и полдня продрыхнуть!

— Кофе пить! Если пригласишь… Кофе у меня с собой. Хороший. С тебя — кипяток.

Марина кивнула, жестом пригласила пройти на кухню, посадила следить за чайником, а сама, слетав в комнату, скрылась в ванной.

Алексей оглядывал обшарпанные, в струпьях старой краски и плесени, стены, потрескавшееся, клееное — переклеенное газетной лентой, оконное стекло, «люстру» из проволоки, — как тут жить? Он не боялся бедности, где только не приводилось ему наслаждаться любовью, а смутная осторожность подсказывала, как держаться подальше от «рутинных» тем… Натура тонкая, чувствительная, он легко ограничивался тем, что отвечало его представлениям о прекрасном. Но Марина?! Что втянуло ее в эту бездну? Сломалась? Сломали?

Едва чайник закипел, появилась Марина, улыбающаяся, бодрая, свежая, в не по размеру большой футболке и слишком плотных для лета и неудобных для дома джинсах:

— Доброе утро, — и выключив чайник, расставила чашки, — сахара, извини, нет.

— Доброе, Мариш, очень доброе! Дальше я сам, — отстранил он Марину, и с чувством приступил к приготовлению кофе, возвращаясь к душевному равновесию и отвлекаясь от неприятного.

Марина взирала на его шаманство с почтением, и совершенно бестрепетно, по-дружески, будто ничего волнительного меж ними никогда не было, — работали на одном заводе и только, вот-вот в воспоминания ударятся. Но ни с воспоминаниями, ни с разговором не складывалось. Марина не знала, о чем спрашивать. Алексей не знал, о чем говорить, да еще бедность эта раздражала…

— Мариш, может, погуляем? На улице — солнце, знаешь какое! Впору загорать, а ты здесь торчишь, — не мог же он прямо сказать, что сил его нету эту разруху видеть.

— Я тебя домой не звала, на улице встретиться договаривались… — невозмутимо ответила она, но кивнула. Кто бы спорил, эта квартира не лучшее место для уютных посиделок. — Ладно. Допиваем и выходим.