Кухонька маленькая, неудобная. Как у Дрона. Но так чисто, так светло, так уютно было на этой кухоньке. И темы для разговоров находились преинтереснейшие. Ольга Александровна проявила себя знатоком литературы, музыки, искусства. Сетовала, что сильно отстала от жизни в этих областях. Люля оживилась. И в конец распоясалась. Сперва делилась последними тенденциями в культуре, потом начала расспрашивать о сыне, муже, о жизненных обстоятельствах. Светлану всегда поражала способность Панкратовой бестактно интересоваться личной жизнью других людей, при этом никогда не встречать отпора и сопротивления. Эльза Ивановна, химичка, с неприязнью говорила: “Без мыла в задницу влезет”. Грубо, конечно, чересчур. По-другому Эльза не умела. Она мыслила подобными категориями, грубо отзывалась о многих, о Люле особенно. Грубо, но верно. Даже Галина Ивановна соглашалась. Светлана не могла для себя решить: плохо это или хорошо, вот так располагать к себе людей, бестактно выспрашивать подноготную. Она бы не решилась никогда. Не посмела бы. Но ведь люди сами позволяли Панкратовой, сами раскрывались навстречу. Может, не праздное любопытство чувствовали, а живой, искренний интерес?

Не сказать, чтобы Ольга Александровна так уж раскрылась Люле, но чуть-чуть о себе всё-таки рассказала. Понемногу: где училась, кем были родители, про болезнь сына, про последнюю удачную операцию у мужа. Муж этот до ухода гостей объявиться не соизволил. Находился где-то на трёхнедельном курсе реабилитации в стационаре. Люлино любопытство до последнего предела удовлетворено не было. Светлана втайне радовалась сему стечению обстоятельств. Она всегда испытывала неловкость в обществе незнакомых людей, особенно мужчин. Вот с Ольгой Александровной хорошо, легко и свободно. Уходить из гостеприимной кухоньки не хотелось. А надо, надо.

На улице изрядно посвежело. Дул злой, холодный и одновременно сырой ветер. Холодно и промозгло. Тем не менее, Светлана пошла провожать Люлю до автобусной остановки. В душе всё ещё сохранялось тепло, полученное на кухне у Ольги Александровны. Вспоминался Павлик. Десять минут назад он стоял в крохотной узкой прихожей, худенький десятилетний мальчик, тихий из-за болезни, совершенно не похожий на мать. Сиял синими глазами, негромко просил приходить каждый день. Мальчик был смышлёный. С подачи Витьки Рябцева стал мечтать о компьютере. И сейчас в голове у Светланы разворачивались планы, один фантастичней другого, по добыче для Павлика какого-нибудь старенького компьютера. Надо Дрона потрясти. Непременно. Дрон не откажет. Самому ему пока немного сложновато суетиться со старым железом. Но, может, Лёху Скворцова загрузить, под неусыпным контролем Дрона?

Люля разработке наполеоновских планов не мешала. Шла, кутаясь в воротник старенького, хотя ещё относительно приличного суконного пальтишка. Хмурилась, молчала. Напряжённо о чём-то думала. Светлане пришла в голову идея непременно подарить Люле на день рождения хороший, тёплый, красивый шарф к её пальто. Шерстяной, длинный и широкий. Интересно, когда у Люли день рождения? И удивилась сама себе. Когда это раньше её мысли занимало столько посторонних людей? Нет, не посторонних. Разве посторонняя Люля? Или Павлик? Или Дрон? Или Витька Рябцев с Рушанной? А Ольга Александровна? А Скворцов со своей Юлей? Но когда и как они успели стать своими? И сколько этих своих теперь у Светланы? Она начала подсчитывать “своих”, запуталась в родителях Дрона, соскользнула к Надюше Игнатовой, но тут Люля открыла рот:

- Ты помнишь свою “Повесть о Павле”?

Светлана удивилась неожиданному ходу мысли подруги. Молча кивнула, подняла брови. Дескать, что дальше? Ей не терпелось вернуться к размышлениям о “своих”. Павел Николаевич в славную когорту “своих” пока никоим образом не вписывался. Хотелось бы знать, к чему Люля клонит?

- Ольга Александровна и есть та самая Лёка нашего Дубова.

- С чего ты взяла? - опешила Светлана, разом забывая о приятных подсчётах.

- Светка, ты меня удивляешь. Третий год ходишь к этим людям и не можешь сложить два и два.

Светлана не нашла, что сказать. Продолжала вопросительно смотреть на Люлю. Та даже остановилась в порыве праведного возмущения. Покрутила пальцем у виска. Не хватало и от неё обвинений в первобытной тупости.

- Сама подумай. Жену Дубова, бывшую жену, - поправилась Люля, - зовут Ольгой.

- Ну.

- А друга - Костей.

- Ну.

- Что ну? Баранки гну. Как зовут мужа Ольги Александровны?

- Константин Алексеевич.

- Ага. И сына Павликом назвали. И Константин Алексеевич инвалидом стал в результате несчастного случая, - Люля была довольна произведённым эффектом.

Светлана долго безмолвствовала, обдумывая услышанное. В голове укладывалось плохо. Ведь не может же так быть. Ольга Александровна - одно, Дубов - другое. Они оба совсем разные стороны, непересекающиеся, самостоятельные части Светланиной жизни. Дубовская Лёка - миф, чужое воспоминание. Она никак не может быть такой знакомой, милой и необыкновенно привлекательной для Светланы Ольгой Александровной. В рассказе Павла Николаевича совсем другая Ольга. Это совпадение. Просто удивительное, невероятное совпадение. Ничего более.

Они уже стояли на остановке, а Светлана продолжала отмалчиваться, не желая верить ни Люле, ни очевидной реальности. На остановке, кроме них, никого не было. Люля мёрзла в своём пальтишке. Ёжилась, подпрыгивала на месте, постукивала ногой об ногу. Светлану не теребила. Ждала, когда та сама до чего-нибудь толкового додумается. Мимо проносились автомобили, громыхали грузовики. Улица напоминала Москву-реку в том месте, где Павел Николаевич летом в походе разбил лагерь. Так же быстро и шумно тёк поток машин, как вода в реке по камням. Звуки, правда, были грубее, утомительней, неприятней во много раз. Фонари освещали железный поток бледным оранжевым светом. Светлана не любила такой свет. Не то чтобы он бил по глазам, нет. Но всё им облитое начинало казаться немного неестественным, нереальным, что ли. Обычный желтовато-белый, как раньше, нравился ей намного больше. А эти вот оранжевые “глаза”, цепочкой убегающие в тёмное небо, напоминали редкие бусы из дешёвой пластмассы. Электрическая бижутерия города.

- Это просто совпадение, - заговорила она, вдруг решившись. - Потрясающее. Невероятное. Но совпадение и только.

Люля встрепенулась, моментально оценивая позицию подруги. Скорее всего, ждала от Светланы большего, каких-то значительных слов. При этом не торопила с выводами, не подталкивала. Давала время для самостоятельного осмысления. Тактичности за Люлей Светлана раньше не замечала, особого терпения тоже. Поэтому была благодарна ей за длительное молчание.

- А как фамилия твоей Ольги Александровны? - пошла в наступление Люля.

- Фамилия? - растерялась Светлана. - Не знаю, не спрашивала.

- А кто знает? - напористо спросила Люля. Светлана пожала плечами:

- Галина Ивановна, наверное. Она мне эту семью сосватала.

- Ты спроси у Галины Ивановны, - ехидно посоветовала Панкратова. Она ещё много чего ехидного могла сказать. Например, что некоторые третий год бесплатно дают уроки, сами не зная кому. Как можно связываться с абсолютно незнакомыми людьми, да фамилией не поинтересоваться, да в наше непростое время? И как можно доверять Галине Ивановне, которая сама никогда никому не доверяет, себе в том числе? И… Многое, многое могла сказать Люля. Она уже приготовилась. Уже рот раскрыла. Светлана вздохнула про себя. Спорить с Люлей бесполезно. Та всегда найдёт веские аргументы. Поэтому лучше без комментариев выслушать её мнение. Не сопротивляться. Не делать попыток высказаться. Щурясь, смотреть в сторону и делать вид, что внимательно слушаешь. Постараться не морщиться. Щурить глаза Светлана не умела, а вот морщиться… Если чьи-то слова или чьё-то поведение казались ей бредовыми, то лицо у неё кривилось автоматически. Ничего поделать с дурной привычкой она не могла, сколько ни боролась.

На сей раз бороться со своей мимикой не пришлось. Зря готовилась. Подошёл наконец долгожданный автобус. Люля вместо очередной нотации вынуждена была произнести слова прощания. Как там ученики-то выражаются? Разборка? Разборка откладывалась. На неопределённое время. Но Светлана знала, Люля при первом же удобном случае вернётся к интересующему её разговору. Хватка у Панкратовой была бульдожья. Уж если во что вцепится, разжать её челюсти невозможно.

На самом деле Светлане не хотелось обсуждать ни Ольгу Александровну, ни Павла Николаевича. Её чувства сильно отличались от общепринятого представления о любви, даже о влюблённости. У ней не возникало желания затевать душевные разговоры, в которых подруга обычно задаёт идиотские вопросы “а ты?”, “а он?”, “и что?”, не возникало желания обдумывать каждый жест, каждый взгляд и трактовать их так или иначе. Слишком сильное впечатление произвела на неё “Повесть о Павле”, трагедия Дубова, так спокойно рассказанная им самим. За спокойствием и сдержанностью Павла Николаевича чувствовались глубина и мрак, проглядывала бездна. Светлане нужно было перелопатить всё, что успела узнать. Пока понимала немногое. Но и то, что успела понять, представлялось ей значительным. Вот играли два мальчика и одна девочка в любовь. Забавлялись своей игрой, ожидая взрослую жизнь, которая всё расставит по нужным местам. И не замечали, что детство давно закончилось, что не игра уже идёт, а та самая взрослая жизнь. И ничего не расставляется по местам, потому как любовь не признаёт игр, не терпит фальши, притворства, мелких и крупных обманов. Ломается, калечится твоя судьба, калечатся судьбы твоих близких и дорогих. Это, словно обвал в горах, когда один камень, падая, тянет за собой два других, а два других увлекают за собой десять. Цепная реакция, уродующая непомерное количество судеб. И нельзя крикнуть “Стоп!”, нельзя переиграть, заново начать кон. Значит, от каждого твоего поступка, от каждого слова зависит не только твоя судьба, но и судьба других людей, иногда вовсе тебе незнакомых. Какая при этом ответственность ложится на твои плечи! Позвоночник может треснуть от тяжести. Ладно, за себя отвечать. Но нести вину перед десятком людей за их изуродованное, несложившееся… Упаси, господи!