Мы к тому времени обзавелись крохотной квартиркой на Чистых прудах. За выездом, разумеется. Олины родители постарались, пробили. С перспективой впоследствии получить квартиру в новостройках. Вам не понять, сколько радости доставили комната с кухней, коридорчиком и совмещённым санузлом. Своя! Ни родителей, ни соседей. Ни к кому не надо подстраиваться. Ремонт делали сами. Мечтали, планировали. Прямо под окнами, вернее, почти под окнами, Чистопрудный бульвар. Я полюбил, возвращаясь с работы, полчаса проводить на бульваре. Гулял. Стоял возле пруда и наблюдал за лебедями. Тогда там оставалось ещё целых два лебедя. Представляете? В хорошую погоду пенсионеры прямо на скамейках играли в шахматы. Тихо, спокойно. Однажды, идя с работы и совершая привычный моцион, я случайно наткнулся на Вишнёвую Косточку. Сказать, что он был сильно подшофе, не сказать ничего. Он сидел на скамейке. Нет, не сидел, а полулежал. Весь какой-то расхристанный. Смотрел прямо перед собой мутными, ничего не видящими глазами. Никого вокруг себя не замечал. Таким Костю мне видеть не доводилось никогда. Естественно, я подошёл. Пришлось приложить кое-какие усилия, прежде чем он смог сосредоточиться, сфокусировать взгляд на моём лице и начал узнавать.

- А-а-а… Это ты… - промычал он.

Меня пошатнуло. От него шло столь мощное амбре, бог мой. Что вы думаете? Я потащил его к нам домой. До сих пор не понимаю, зачем мне это понадобилось. Благородство? Господь с вами. Никакого благородства. Наверное, заноза, оставленная им в моей душе при последней встрече, дала себя знать. Захотелось похвастаться перед Костькой своей жизнью. Я был настолько поглощён глупым своим желанием, что ни о чём не спросил его. Ни - почему он так пьян, ни - как он оказался на Чистых прудах. Зато Оля спросила первым делом. Она открыла дверь на мой звонок. Увидев нас, охнула и засуетилась. Чай тут же приготовила наикрепчайший, картошку поставила на плиту. За чаем выяснилось, почему полевой сезон пока не закончился, а Костька уже пьянствовал в Москве. У него умер молодой ещё отец. Скоропостижно. Инсульт. Мать Костя потерял значительно раньше. Ему было лет десять, когда она попала в автомобильную аварию. Помнил он её плохо. А вот отца любил. Старшая сестра телеграммой вызвала на похороны. Похоронили. Затем сестра объявила Косте, чтобы он на квартиру не рассчитывал. Ей с мужем там в самый притык. Теперь и о детях можно подумать. Пусть братец себе в другом месте жилплощадь присматривает. Умные люди находят невесту с квартирой. Выписать его из квартиры она, само собой, не могла. Но сделала всё, чтобы не пускать его туда. Оля слушала и качала головой. Квартира, конечно, обыкновенная, в “хрущёбе”. Так ведь двухкомнатная. Можно было брату маленькую комнату уступить. Тем более, что его профессия ему по полгода “в поле” гарантировала.

Мы с Олей повели себя решительно. Точнее, Оля повела себя решительно. Я её охотно поддержал. И всё время, что начальство предоставило Вишневецкому при сложившихся скорбных обстоятельствах, он провёл у нас.

Мы старались, как могли. Он страшно переживал. И смерть отца, и предательство сестры. Но дня через два я устал соболезновать и отбирать у Костьки коньяк. Отчего-то он пил только коньяк. Я вернулся к своим обычным занятиям, рассудив, что Косте, конечно, виднее, пить или не пить. В отличие от меня, Оля не сдалась. Вдруг показала свой командирский характер во всей его прелести. Я уж, по правде говоря, и забыл, что характерец у неё ещё тот. Результаты действий моей жены сказались очень быстро. Уже через день они, то есть Оля с Костей, коротали вечер на кухне за чашкой чая и тихой беседой о бренности жизни человеческой. А хороший марочный коньяк под наше кряхтение Оля торжественно вылила в унитаз.

Я немного удивлялся её поведению, но особого значения не придавал. Тем более, что Костя прожил у нас больше недели и бешено утомил меня своим присутствием. Что тут непонятного? Стеснял он меня, стеснял. Понимаете? Ни прикрикнуть на жену днём, ни под бочок к ней подвалиться ночью. Олю, надо заметить, он нисколько не стеснял. Спал он на кухне, на полу. Всё же, согласитесь, в однокомнатной квартирке иметь постояльца не слишком удобно. Я был рад, когда он наконец уехал. Попрощались мы теплее некуда. Однако, я вздохнул с облегчением.

К моему удивлению, после его отъезда стало тихо, серо и скучно. Оля как-то притихла совсем. Я бы сказал: затаилась. Однажды я спросил у неё, что с ней происходит. Она грустно ответила:

- Тюлень ты у меня, Павлик. Не умеешь женщину любить так, чтобы она обо всём на свете забыла.

Я добродушно усмехнулся тогда:

- Что, посмотрела на Вишневецкого, и африканских страстей захотелось? Ты на африканские страсти заведомо не способна.

Она не обиделась. Отозвалась спокойно, чуточку равнодушно:

- Ты так ничего и не понял.

- Чего не понял? - начал я заводиться.

Но, как и всегда, она не дала разгореться ссоре. Демонстративно занялась приготовлением ужина, бормоча что-то себе под нос. Я не стал допытываться, что она имела в виду, сел готовиться к урокам.

Потом? Потом, Светлана Аркадьевна, стали приходить письма. От Кости. Я поначалу прочитывал их, иногда отвечал. Но это, как и многое другое, быстро мне наскучило. Оля читала его письма, отвечала на них вместо меня. Видимо, со временем Костька писать стал для неё, хотя письма по-прежнему шли на моё имя. Надо признать, переписка велась ими довольно интенсивно. Я не возражал. Лишь бы меня не трогали, оставили в покое. Ревновал ли я тогда? Упаси бог. Я даже не удивился, когда Оля неожиданно затеяла весьма странный разговор.

- От Кости письмо пришло.

- Да? И что пишет?

- Много интересного.

- А всё же?

- У него отпуск скоро.

- Уже год прошёл?

- Да, пожалуй, около двух.

- Ну и дальше? - я развернул газету.

- Он на отпуск в Москву приезжает.

- Очень хорошо, - мне почти удалось сосредоточиться на передовице. - Мы давно не виделись. А в последний раз - при слишком скорбных обстоятельствах.

Оля подождала, внимательно меня рассматривая. Затем повела атаку.

- Тебе не кажется, что жить весь отпуск в гостинице и накладно, и тоскливо? Маринка-то домой его не пустит. Присмотреть некому.

- Ты хочешь, чтобы время отпуска он прожил у нас? - газету пришлось отложить. Теперь я внимательно смотрел на Олю.

- Это ведь не сложно. Или тебе в тягость?

- Когда он приезжает?

- Через неделю-две.

- Ты действительно этого хочешь?

- А ты нет?

Сознаваться в не самых лучших движениях души я никогда не любил. Цените мою откровенность, Светлана Аркадьевна. Я вынужден был уступить.

- Телеграфируй.

Разговор на этом закончился. Но с того времени гостевание вошло в традицию. Причём очень скоро уже дважды в год, а не раз - по осени, - Вишневецкий, приезжая в Москву, останавливался у нас. Старый друг. Что мне было делать? Терпел. Не мог же я уронить себя в глазах Оли, в глазах знакомых, отказав Косте от дома? Маринка действительно не пускала его в квартиру. А он туда не особенно рвался. Не хотел ущемлять племянников, которых Маринка сочинила, двух сразу. Но, поскольку он был прописан в нормальной московской квартире, другого жилья ему не полагалось. Сестра его не хотела, чтоб он выписывался. Надеялась, ей с мужем и детьми дадут трёхкомнатную, а эту она тогда великодушно брату оставит. Где и как по окончании полевых сезонов жил Костя, меня нисколько не интересовало. Я у него не спрашивал. Знал, что где-то за Урал-камнем, и всё. Некоторые письма Оля отправляла в Иркутск, кажется. Не уверен. Между тем, зла на Маринку Костя не таил. Если привозил подарки, а он их привозил всегда, то и ей в равной степени перепадало. Куницу на воротник Оле, куницу - Маринке. Банку икры Оле, банку - Маринке. Кедровые орешки, рыба дефицитная, торбаза. Много чего, простому человеку по тем временам недоступного, подкидывал и ей, и нам. Зато он и вёл себя у нас, как в родном доме. Приезжал всегда бодрый, загорелый, жизнерадостный. И болтливый. Отчётливо несло тайгой или тундрой, ветрами, дорогами - всеми признаками романтики. Во всяком случае, так казалось мне. Оля всегда считала, что прежде всего от Кости разит потом, тяжёлым трудом и настоящей увлечённостью своим делом. Она и встречала его, как великого труженика. Впрочем, ей всегда мерещилось то, чего другие не замечали. Тяжести моей работы она видеть не хотела. И важности моей работы для общества. Обидно было.

С приездом Кости в нашем доме появлялось огромное количество разных интересных людей: артистов, с которыми он знакомился во время их гастролей за Урал-камнем, учёных-полярников, лётчиков, врачей, моряков, золотодобытчиков, нефтяников и, бог ещё знает, кого. Однажды он притащил двух оленеводов. Из тех, кто каждую фразу оканчивает словом “однако”. Сначала мне было ужасно интересно. Первые годы я просто не в меру объедался, если так можно выразиться, общением со всеми интересными людьми, которых он тянул к нам в дом. Потом привык, начал уставать от ежевечерних сборищ. Мечтал о скорейшем отъезде Вишни. Ольга уверяла меня, что всё это замечательно. И люди всё - прекрасные. Такие же увлечённые, как наш Костя. При слове “наш” у меня начинало подозрительно ломить в правом виске. Но изменить что-либо было не в моих силах. На кухне по вечерам проводились коллективные обсуждения непонятных мне проблем, распивались чаи с лимонником, редкостная гадость на мой вкус, пели хором под несколько гитар сразу незнакомые мне песни. Потихоньку я начинал ненавидеть так любимое мной раньше хоровое пение. Люди знакомились у нас. Некоторые влюблялись и женились. Петровы, например. Ах, да, вы их не знаете. Многие становились хорошими знакомыми или друзьями Оли. С каждым новым приездом Кости собиралось всё больше людей. Кроме традиционных дискуссий и авторской песни начались вечера фантастических рассказов, различные игры. Особой популярностью пользовались детские настольные. Только что костра на кухне не разжигали и палаток не ставили. Взрослые люди, а вели себя, как подростки, ей-богу. Теперь мне удивительно, как в нашу маленькую кухоньку помещалось столько людей. И всем при этом было хорошо и удобно. Не знаю…