– Тебе не понравились becfigue? Мне казалось, ты их любишь, – тихо говорит Марго. – Мы посылали за ними на рынок в Экс в надежде, что они возродят твой аппетит.

– Извини, – через силу выговаривает Элеонора: ее горло, как и все тело, напряжено, она с трудом держит себя в руках. – Сегодня все напоминает мне о смерти.

Прошла неделя с тех пор, как Эдуард захватил сына Симона и его солдат при Кенилуорте. «Граф Лестер спешит сразиться с принцем Эдуардом, но возраст короля замедляет передвижение», – написал Генрих Германский. Элеонора улыбалась при мысли, как ее проворный муж изображает усталость, боли в спине, расстройство желудка и прочее, чтобы замедлить наступление Симона. Но больше не улыбается. И поклялась, что не улыбнется, пока Генрих и Эдуард не будут в безопасности. Марго велит принести горох, жареный картофель с травами и салат из свежей зелени. Это она сможет проглотить. Элеонора набрасывается на еду, но когда Людовик начинает говорить про Утремер, уже Маргарита отодвигает блюдо.

– Султан Бейбарс взял Назарет, город Нашего Господа, – говорит король. – Турки не остановятся, пока не заявят свои права на все города, построенные христианами, в том числе Иерусалим.

– А будет новое паломничество в Утремер? – спрашивает Эдмунд – как кажется Элеоноре, с излишней надеждой в голосе.

– Если папа римский объявит призыв, – торжественно говорит Маргаритин старший сын Филипп, – я первый возьму крест.

– Ты будешь вторым, – сияя, поправляет его отец.

– Глупости, – раздражается Маргарита. – Какой смысл погибать жалкой смертью за проигранное дело?

У Элеоноры начинает стучать в висках:

– Святой город – проигранное дело? Какое же дело может быть более достойным? – Людовик, ослабший после недавнего приступа дизентерии, поднимается со своего места и падает, не успев выпрямить ноги.

– Я согласен с королевой, – говорит Жуанвиль. – Христиане посылали войска в течение почти ста лет, волна за волной, и каждый раз наши атаки отражали. Возможно, Бога не радуют эти попытки, раз он не находит уместным принести нам победу.

– Бог судит нас в этом мире, как и в мире ином, по грехам нашим, – объясняет Людовик. – Праведных Он награждает победой, а грешников наказывает поражением.

Эти слова поражают Элеонору, как оплеуха. Значит, Бог судит ее? Значит, поэтому ее семья в опасности? Какой же грех она совершила, чтобы заслужить такое горе?

– Править народом издалека слишком дорого и слишком трудно, чтобы долго такое выдержать, – говорит Жуанвиль. – Спросите доброго короля Англии Генриха – или его королеву.

Все глаза обращаются к ней, но она готова разразиться слезами и не смеет открыть рот для ответа. Пробормотав извинения, Элеонора встает из-за стола, и фрейлины бросаются поддержать ее шлейф. Вслед раздаются голоса, но она, спеша по лестнице, слышит лишь собственные вопросы.

В чем же ее грех? Амбиции? Власть над Сицилией, так дорого обошедшейся, – видит бог, за годы войны пап с Манфредом она достаточно им заплатила, – принесла бы большие доходы английской казне. Своим могуществом Англия затмила бы Францию. А Элеонора стала бы самой могущественной королевой в мире, превзойдя всех своих сестер.

Но – кого волнует, какое королевство могущественнее, какие короли и королевы имеют больше земли? Мы сражаемся и строим планы ради наших детей, но потом умираем, а они могут потерять все, что было для них построено. Мы никому не можем дать ничего вечного – кроме любви.

Или ее грех – жадность? Такие обвинения звучали. Да, она была жадной, но не ради себя, а ради детей. Она хотела для них лучшего, что жизнь может предложить. Хотела сделать так, чтобы они никогда не испытывали голода и страха, как она в Провансе, – и какую выгоду ей это принесло? Эдуард побывал в заточении, несколько раз враги его чуть не убили. Эдмунд прячется здесь с ней, он не король Сицилии и никогда не станет никаким королем – и кого это волнует? Все это теперь для Элеоноры ничего не значит, когда ее муж и сын, может быть, лежат убитые на поле битвы или болтаются на виселице.

Ей не следовало ждать, чтобы помириться с Эду-ардом.

Она не видела его и не слышала от него ничего после той размолвки в Виндзоре – много лет назад, до нападения на нее у Лондонского моста. Элеонора прижимает руки к груди. «Святая Богородица, убереги моего сына, чтобы я могла снова сблизиться с ним».

Маргарита застает сестру лежащей на кровати.

– Можешь в такое поверить? Людовик завел речь о возвращении в Утремер, – говорит она, шагая по комнате. – Видно, мало ему неудач последнего похода.

– Почему мужчин так тянет воевать? Они убивают друг друга за замки, за клочок земли в пустыне, за идеи. – Понимают ли они, сколь бессмысленны их устремления? Хотел ли когда-нибудь кто-нибудь из мужчин посвятить себя любви, а не убийствам?

Ведь только любовь имеет значение. Кто-нибудь из мужчин осознает это? Семья прежде всего. Внезапно Элеонора понимает слова матери по-новому. Семья – это все. Вся жизнь потрачена для помощи дядям и кузенам, племянницам и племянникам, для обретения ими богатства и статуса, она соперничала в этом с сестрами. Теперь же эти цели кажутся глупыми, как те игры, которыми они забавлялись в детстве, – хотя гораздо более опасными. Ее усилия заполучить для сына Сицилию обратили против нее всю Англию и могут закончиться гибелью Эдуарда и Генриха.

Теперь Сицилию хочет Беатриса, но знает ли она цену?

Ее стремление уже стоило ей изрядной доли Элеонориной любви – и еще больше Маргаритиной, если там еще что-то оставалось. О, это будет ужасно! Манфред – бесстрашный воин, он будет биться до смерти. Карла могут убить – и Беатриса откроет для себя то же, что поняла теперь Элеонора, почти потеряв мужа и сына. Она бросила все силы на «дело Сицилии», как будто все остальное не имело значения, тогда как не имела никакого значения как раз власть над Сицилией.

Даже статус королевы теперь для нее неважен, как и корона Генриха, и титул принца для Эдуарда. Господи, возьми все это! Только оставь мужа и сына живыми.

– Египет – бесчеловечное место. Они погибнут, если отправятся туда, – говорит Марго. – Я не хочу, чтобы мои дети умерли.

За дверью гомон женских голосов, хихиканье прислуги. Входит служанка Марго и с реверансом докладывает о прибытии Генриха Германского. Элеонора вытирает слезы, но рука остается мокрой, когда Генрих опускается на колено и целует ее.

– Моя госпожа, битва при Ившеме завершилась. – Он остается на полу со склоненной головой. Резкая боль скручивается в груди Элеоноры.

– Так скоро! Поздно ночью я слышала, что битва вот-вот начнется.

– Она началась и закончилась в течение двух часов. – Почему он не поднимает к ней лица? – Принц Эдуард сражался с великой отвагой.

– Боже милостивый! – Ее пульс участился, словно сердце дало себе волю. Слезы потоком текут из глаз. – Вам угодно прочесть эпитафию?

Он прямо смотрит на нее. Его губы борются с улыбкой.

– Не эпитафию, моя госпожа, но для многих весть горькую. Наше войско растоптало силы мятежников, как стадо баранов. Мы победили.

– Хвала Господу! – Тыльной стороной руки она вытирает слезы. – Ваши потупленные глаза говорили о другом. Или, – она прикладывает руку к груди, – вы принесли дурную весть о Генрихе?

– Король цел и невредим, моя госпожа, и не благодаря Симону, – объясняет он, вставая. – Симон коварно надел Генриху на голову свой шлем и во время битвы поставил его, безоружного, среди маленького отряда. – Его милость никто бы не узнал, если бы он постоянно не называл себя и не кричал: «Не нападайте на меня! Я слишком стар, чтобы сражаться».

– Мой Генрих слишком стар, чтобы сражаться? – улыбается Элеонора. – Будь его язык остр, как клинок, он бы давно зарубил Симона.

Генрих Германский снова потупляет взор:

– Симон мертв, моя госпожа, и его старший сын тоже.

Как странно, что она не чувствует никаких угрызений совести, ни даже отблеска печали по человеку, которого когда-то называла другом. Но это было много лет назад, до того как он попытался уничтожить ее и тех, кого она любила.

– Это точно? Вы видели его тело?

– Я видел его голову, моя госпожа, с натянутыми на нос яйцами.

Он краснеет, но Элеонора разражается хохотом. Его убил Роджер, граф Мортимер и самый заклятый враг Симона, и послал таким образом украшенную голову врага своей жене Мод Мортимер в замок Уигмор.

– Да упокоится он в мире, и его сыновья, и все добрые англичане, погибшие за это проигранное дело, – говорит Генрих.

– В самом деле проигранное! Наконец избавились от них. Англия без Симона станет лучше и даже не заметит, что он умер.

Генрих Германский может сколько угодно изображать скорбь – злорадство по поводу смерти врага не считается достойным рыцаря, – но она-то не собирается скрывать свою радость.

– Надеюсь, вы приехали, чтобы забрать меня домой?

– Да, моя госпожа. – Он вынимает из-под плаща пергамент. – Вот письмо от принца Эдуарда, вызывающее вас в Англию.

Элеонора разворачивает свиток, и ее глаза наполняются слезами, прежде чем она успевает прочесть первое слово.

«О доблестная королева Элеонора, ты спасла нас. Теперь возвращайся домой и получи награду. Весь Лондон хочет преклонить перед тобой колени, изъявить покорность и попросить прощения – а больше всех я».

Беатриса

Наконец королева

Сицилия, 1266 год

Возраст – 35 лет

Весь мир белый, небо блистает безучастностью – чистая страница, на которой можно написать что угодно: «королевская корона» или «смерть». Снег, как зыбучие пески, засасывает ее ноги и тянет за мех, пеленающий тело, мех мокрый и тяжелый от холода, от белого дыхания Бога. Странно, что она никогда не мыслила Бога как холод. То, чего не знаешь, тревожит.

Снега она ожидала. Никто не переходил Альпы в ноябре, не испытав брошенного ветром в лицо колючего льда и пробирающего до костей холода. Замерзают пальцы, кончик носа. Но ее удивляет собственное настойчивое желание – страшно хочется поплыть, как перышко, вниз по мягкой, податливой белизне, отдаться ей, закутаться в нее, словно снег наполнен солнечным теплом, а не его отсутствием, словно весь этот бледный свет может спасти ее из зубов ветра, который кусает ее, когда она поднимается по склону сквозь слепящую метель. Или, может быть, сквозь облака – ведь мир остался далеко внизу. А корона так далеко – жизни не хватит, чтобы дойти до нее.