Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

«Это все равно что бросить ключи от сокровищницы в глубокий колодец, – говорила мама. – Послужив своей семье, ты лучше послужишь Господу». Но у нее ничего не получилось. Не удалось стать хорошей женой Ричарду, разочаровала как королева. Она пыталась – целых семнадцать лет – стать такой, как он хотел, тем, на что надеялась ее мать. Пыталась отречься от себя.

Она садится на постели. Еще не поздно. В Англии граждане поддержали мятеж баронов. Генрих и Элеонора заперлись в лондонском Тауэре, опасаясь за свою жизнь, и умоляют Ричарда о помощи. Но он отказался вмешиваться. Говорит, что не хочет навлекать на себя гнев баронов. «Он единственный, кто способен нам помочь, – написала Элеонора. – Ты должна призвать все свои чары, чтобы убедить его». И тогда она выполнила свой долг. И теперь может с чистой совестью уйти в Гейлсское аббатство, а Ричард найдет себе новую жену, более подходящую на роль королевы.

– Благодарю тебя, Боже, – шепчет она. Ее сердце бьется ровно и сильно, увереннее, чем в последние месяцы. Год назад, по возвращении в Беркхамстед, после их бегства из Германии, она заболела. Сначала были головные боли, сперва слабые, потом резкие, наполнявшие голову криками, ставившие в тупик всех лекарей. За ужином с Ричардом она была не в состоянии сложить предложение, позже не могла вспомнить, какой сегодня день, какой год, однажды вечером стала говорить о том, как станет императрицей Священной Римской империи, забыв, что они уже ездили в Германию и там им угрожали, отчего пришлось бежать из королевства самым не королевским образом.

– Я сшила новое платье для нашей коронации, хочешь посмотреть?

Его сердитый взгляд. Муж сказал, что не может оценить ее юмор. Подошел Авраам наполнить ей кубок – он стал таким навязчивым. В тот вечер Ричард отослал его прочь, сказав, что она и так выпила больше чем достаточно.

– Нет, лишь один бокал. Пожалуйста, Ричард. Мне станет лучше.

Ее лицо запылало от воспоминания, как она упрашивала его. Это была гримаса, когда он ей отказал? Или удовлетворенная улыбка? Ричард не одобрял пьянства, говоря, что оно превращает мужчин в дураков, а дураков в баб.

Раньше она ценила его заботу о ней. Он баловал ее, затем стал бранить, а потом, после смерти Флории, перестал замечать. Авраам обвинил ее, держа в руке как доказательство шахматную фигуру, хотя это он сам убил свою жену. Услышал их перебранку? Узнал о ребенке, которого вынашивает жена? Он отнял две жизни, и хотя эта смерть принесла Санче облегчение, смешанное со скорбью, сама она бы этого не сделала. «Не убий». Она свято блюдет заповеди за исключением «не прелюбодействуй», потому что, хотя и была уже замужем за Иису-сом, жила как жена с Ричардом.

Она выполнила свой долг перед ним. Родила ему двух сыновей – Эдмунда, такого толкового, он унаследовал ум от отца, и Ричарда, задумчивого мальчика, который в свои десять лет разделяет отцовский интерес к деньгам. Как они любят свою мать! Но проводят дни и ночи в Виндзорском замке с Элеонориными детьми и не будут скучать по ней после ее ухода в монастырь. Ее дух парит, она зовет Элизу, свою служанку, сменившую бедняжку Жюстину, когда та умерла. Элиза подходит к кровати с широко раскрытыми глазами. Зачем она закрывает грудь руками? На ней новое платье? Но оно выглядит знакомо. Ричард проснулся, так она и знала. Он любит засиживаться допоздна со своими деньгами, книгами и людьми – господином Арнольдом, его сыном Генрихом, если тот не уехал на турнир состязаться с Эдуардом, и Авраамом. Она думала, он улыбнется, увидев ее сидящей на кровати, но он нахмурился, словно она опять его разочаровала.

– Почему бы тебе не лечь? Не делай усилий, – говорит он.

– Мне гораздо лучше, – говорит она, когда он садится рядом, – и я хотела бы кое-что с тобой обсудить. – Он должен вмешаться в мятеж баронов, защитить сестру и ее мужа. – Элеонора и Генрих в опасности. Только ты в силах помочь.

Он треплет ее по руке:

– Я позабочусь о своих делах как подобает. Как всегда.

– Не говори со мной, как с ребенком. – Он удивленно поднимает брови. – Твоим главным «делом» должны быть твой брат и моя сестра. Семья прежде всего. Если бы не они, у тебя бы ничего не было.

– Генрих может сказать обо мне то же самое. Если бы не мои деньги, он бы потерял Гасконь.

– Так и должно быть. Все зависят друг от друга. Я получила письмо от Элеоноры. Ричард, ты должен успокоить баронов. Убеди их усмирить народ. Симон де Монфор нам не друг. А Генрих и Элеонора – да.

Подходит Авраам, у него на подносе кубок и графин.

– Я слышал, что госпоже гораздо лучше. Может быть, она окрепла достаточно для капельки вина?

Ричард хмурится еще сильнее:

– Окрепла достаточно, чтобы сказать «нет».

Авраам пятится и поворачивается к двери.

– Нет! – Она смотрит на Ричарда и смеется. – То есть нет, я бы с удовольствием выпила стаканчик. Мне гораздо лучше, самое время это отпраздновать, не так ли?

Авраам ставит поднос на постель и наполняет кубок.

– Ричард, присоединяйся! Всего один раз.

Может быть, вино в крови согреет его чувства к ней.

– Я принесу вам кубок, мой господин, – говорит Авраам, забирая поднос. Он опять его уносит?

– Чепуха! Господин может пить из моего. Поставь поднос, Авраам.

Еврей стоит разинув рот в ожидании, что скажет Ричард. Лицо Авраама странно побледнело.

– Я с радостью принесу вам ваш собственный кубок, мастер Ричард. Вы сможете поднять тост как в настоящий праздник. А болезнь моей госпожи может быть заразной.

Будь она заразной – он бы уже заразился. Санча хочет это сказать, но Ричард качает головой и говорит, что не любит вина, как бы оно ни было разбавлено, а сейчас ему не нужно ничего.

– Раз ты выздоравливаешь, завтра я поеду в Англию, – говорит он. – Ты права, дорогая, я должен вступиться за брата, который, как обычно, не может сам справиться со своими делами.

Санча подносит кубок к губам и жадно пьет, смакуя результат – тепло в жилах. Авраам снова наполняет кубок, хотя он пуст лишь наполовину.

– Не приглушай мои чувства, пока я полностью их не восстановила, – снова смеется она.

– Не надо, Санча, – говорит Ричард. – Тебе хватит и без того.

Она делает еще глоток и думает о том, как скоро покинет Ричарда, поедет в Гейлсское аббатство и будет жить там, и не выпьет больше ни капли вина. Это будет ее жертва.

– Ты можешь идти, – говорит она Аврааму, – и забери с собой графин. Это будет моя последняя выпивка. – Она предлагает Ричарду тост: – В честь моего мужа.

Он сжимает ее руку. Конечно, он думает, что она говорит о нем.

Ох, жжение, жжение, огонь в животе, она громко кричит, а потом ее тошнит красной жидкостью. «Это кричит моя кровь, она льется для тебя». И Элиза вскрикивает: платье забрызгано – одно из самых Санчиных любимых, Норин подарок. Нора всегда любила моду.

– Ричард! – кричит Санча, ей нужно что-то сказать ему, про Авраама, но Ричард уехал в Англию, и ее кишки проливаются на постель, и она вся холодеет. Когда ее моют, ее бьет озноб.

– Ричард!

Здесь Мелоди, одна из ее служанок, в Санчином зеленом платье с красными розами, а потом, когда все уходят, Авраам скалится и льет вино ей в горло.

– Вы назвали мое имя. Я знал, чего вы хотите.

– Ты даешь мне яд, – говорит она, и он кивает:

– Ты погубила мою жену, убила ее.

Санчино тело бьется и извивается. Шорох в кустах, когда она бежала из дома Флории, мелькнула белокурая голова, это волосы Ричарда. Не Авраам, не Авраам. Холодность Ричарда к ней, а не любовь к Флории, не любовь, а противоположность любви.

Боль стреляет в ее руке, сердце начинает лязгать, как треснутый колокол.

– Боже, мой Боже, зачем ты покинул меня? Где ты? Боже милостивый! Господи!

– Я здесь. Ты и есть Она.

Лондон, 1263 год

Возраст – 40 лет

Ненависть – вот что оглушает ее, перекошенные злобные лица толпы, напирающие на стены вокруг лондонского Тауэра. Это не обычные вилланы и нищие (бедняки всегда недовольны); из своего окна она видит и торговцев в ярких льняных и шелковых одеждах, и евреев в конических шляпах, и старух, и молодых женщин с детьми на руках, все ревут и потрясают кулаками, выкрикивают оскорбления и требования, и их крики порой выстраиваются в пение.

«Отправить иностранцев домой!»

«Англия для англичан!»

«Больше ничего Элеоноре!»

Тупость. Они сами не понимают, чего требуют, а лишь повторяют, как попугаи, что им сказали прихвостни Симона, а именно Роджер де Лейбурн, Роджер де Клиффорд и Амо Лестранж. Невоспитанные юнцы, насильники и убийцы теперь обратили свою злобу на нее и Генриха. И все за то, что они отняли у них подаренные Эдуардом замки, а самих послали обратно в Валлийскую Марку, подальше от своего сына.

Когда эти люди приходили к ней в прошлом году, на их лицах было такое же выражение, какое она видит сейчас внизу, – рты, как раны, глаза выкатились от бешенства. Маленький подбородочек Лейбурна дрожал под весом его негодования, но ему следовало лучше ее знать и не пытаться обратить Эдуарда против нее. Лестранж смотрел по-бычьи. Она вцепилась в подлокотники трона, в любое мгновение ожидая нападения. Тем временем Роджер де Клиффорд стоял позади, стуча зубами и скалясь, как гиена, – точно так же, как во время слушаний по обвинению в домогательствах к его служанкам: в прошлом году три молодые женщины у него дома родили по ребенку. Неудивительно, что Элеонора настояла на лишении его земель.

– Я наградил их, потому что они мои друзья, – сказал Эдуард. – Ты не можешь просто так отобрать эти земли.

– Они – просто необузданная и безрассудная шайка и причинят тебе только вред, – ответила она.

– «То, что ты презираешь, может оказаться ценнее, чем ты думаешь».

– Если ты читал Труа, то должен понимать, что поведение твоих друзей вряд ли соответствует рыцарскому кодексу.