Маргарита выхватывает у него губку и пузырек и швыряет на пол, перед глазами у нее все плывет.

– Одень его, – велит она конюху, – и отведи в его покои.

Жизель снова кричит, прося подождать ее, но Маргарита, с хрустом топча замерзшую траву, бежит через зимний мертвый сад в замок, прямиком в детскую. Там она обнаруживает Бланку. Та сидит в кресле с маленьким Людовиком на коленях и читает ему из детской Псалтыри, хотя он еще толком не начал говорить.

– Отдайте моего сына, – требует Маргарита.

Она хватает его с коленей Бланки и обеими руками прижимает к себе. От Лулу пахнет медовым пирогом и молоком, а его толстые щечки мягки, как подушечки.

– Мама! – весело кричит Изабелла и бежит обхватить ее за ноги. Маргарита садится на стул и позволяет ей влезть на колени, вдыхая детскую пудру и примочки – запах невинности.

Бланка встает:

– Что с тобой? С ума сошла?

– Не я! – Маргаритин смех действительно звучит маниакально, даже для ее собственных ушей. Лулу плачет.

За дверью слышатся стоны Людовика и тихие увещевания конюха:

– Ну, еще несколько шагов, Ваша Милость. Нет, сегодня не будет уксуса. Ваша супруга запретила.

Маргарита испепеляет взглядом Бланку, а та, поняв, что случилось, сверкает глазами:

– Людовик – самый благочестивый человек в королевстве. Когда-нибудь его признают святым.

Маргарита зовет няню.

– Мы с Лулу закончили наше чтение, – говорит Бланка, и Дениза забирает ребенка. Когда она уходит, Маргарита поворачивается к свекрови:

– Королева-мать, пришла пора вам уехать.

Бланка изгибает нарисованную бровь:

– Теперь во дворце ты приказываешь мне?

– Нет, я велю вам его покинуть.

– Вот как! – презрительно смеется она. – Ты здесь самая главная и могущественная?

– Вы достаточно навредили моей семье. Более чем достаточно.

– Когда учила моих детей благочестию? Тебе оно тоже бы не помешало. Я все жду свидетельства твоей «приятной веры».

– А что приятного в этих ваших постах, муках и самоистязании? – повышает голос Маргарита.

– Конечно, даже сторонники катаров чувствуют сострадание к мукам Господа.

– А у вас есть сострадание к собственному сыну? Впрочем, вы не проявили сострадания и к его отцу.

Рука Бланки взметнулась к горлу. Смех, безумный и визгливый, как сигнал тревоги, прозвенел только для Маргариты. Что она наделала? Такое чувство, будто она копила деньги для особой покупки, а потом проиграла их в кости. Только это не игра в кости. Да, это игра, но другого рода: не кости, а скорее шахматы, и она не проиграла, и не проиграет. Бланка не испортит ее детей, как испортила своих.

– Не знаю, о чем это ты, – говорит Бланка, вновь обретя голос.

– Вы убили своего мужа, – отвечает Маргарита. – Вы, с королем Наваррским, чтобы править Францией.

– Это смехотворно, – отмахивается королева-мать, но ее неуверенный голос дрожит.

– Я тоже так думала, пока своими ушами не услышала.

– Полагаю, лучше бы тебе узнать, что было на самом деле, а не верить всякой болтовне. Я опровергла этот слух много лет назад.

– Скажите это королю Наваррскому, а то он, похоже, до сих пор винит себя в смерти короля Людовика, и все из любви к вам.

– Ты лжешь!

Маргарита предвидела страх на лице Бланки, но не восхитительный гул крови в своих жилах. Это – власть.

– Тибо не мог сказать тебе такого!

– Он сказал это не мне, а вам – на торжествах Альфонса в Пуату. Я подслушала, как он домогался вас и получил отказ. – С каждым ее словом Бланка дышит все тяжелее. – Он сказал, что дал вам трон, а взамен получил только обещания, которых вы не сдержали.

– Я никогда ничего ему не обещала. Я была в ужасе от поражения мужа в Англии и его отказа вернуться домой даже после того, как убедила короля Филиппа Августа послать за ним корабли. Да, я пожаловалась своему кузену и сказала, что отдам все за власть, так как понимала, что лучше подхожу для этой роли. Спустя годы Тибо послал убийцу отравить Людовика, но без моего ведома и согласия.

– Как же вам не повезло! – улыбается Маргарита. – Но не мне.

– Ты не посмеешь открыть мою тайну. Никто тебе не поверит.

– У меня есть свидетели, – блефует она. – Две служанки слышали ваш разговор. Бедняжки пришли ко мне, заламывая руки, чувствуя себя виноватыми. Они считали своим долгом рассказать королю, но я удержала их. До поры до времени.

– Ты не скажешь моему сыну. Это убьет его.

– Нет, это убьет вас – к моей безмерной радости. Лишь одно порадует меня больше: если вы тотчас покинете двор и никогда не вернетесь.

За дверью слышится крик, потом какая-то возня и новые крики.

– Король! Король! На помощь!

Обе женщины бросаются к двери. Маргарита локтями отпихивает свекровь:

– Вы уже натворили всего достаточно.

В покоях Людовика облаком стоит смрад, воняет мертвечиной, а смертельно бледный король, весь дрожа, обвис в крепких руках конюха. С того градом катится пот.

– Не подходите, госпожа, а то наступите! – Конюх указывает на темную лужу у своих ног.

Вбегают слуги – один с тазиком, другой с тряпкой, третьего Маргарита посылает за лекарем. Камердинер снимает с Людовика окровавленные тряпки и одевает на него свежую одежду, а Маргарита держит горячую обмякшую руку мужа и заставляет себя шептать слова утешения. Она теперь королева и должна вести себя соответственно, какой бы пожар ни полыхал за ее глазами, как бы ни захватывало чувство, что земля под ногами сейчас разверзнется и она навеки провалится в тартарары. Кто здесь протянет ей руку? Разве что Жуанвиль – но он отправился в Шампань производить наследников со своей молодой женой.

Входит Бланка, но Маргарита отводит глаза, не в состоянии видеть это белое лицо с голым лбом – образ самой смерти. К постели подходит лекарь, щупает пульс Людовика, велит положить на лоб мокрую тряпку. Король стонет и дрожит, обливаясь по́том. Лежать на спине, на свежих горящих рубцах, должно быть, невыносимо. Маргарита, однако, помалкивает, так как пришлось бы рассказать об увиденном, а она не может об этом говорить даже сама с собой.

Когда он впадает в забытье, Маргарита направляется обратно в детскую и видит у дверей конюха с искаженным тревогой лицом.

– Раньше он никогда не терял сознания, госпожа, – говорит он.

– Он приходит к тебе каждый день?

– Каждый день, когда этим не занимается с ним священник. Почти каждый день. – Его лицо красно, как и волосы. – Я никогда этого не хотел, госпожа, но королева…

– Когда это началось? Как давно?

Конюх скребет подбородок:

– Как раз перед женитьбой. Королева сказала, что его нужно пороть. Когда он был маленьким, обычно этим занимался его воспитатель, но воспитатель помер, и сначала она заставляла меня. А теперь король приходит ко мне и требует сам. Всего десять ударов в день, госпожа, не так страшно, разве что в последнее время он просил бить со всей силы, отчего текла кровь.

Маргарите становится плохо, и она отворачивается. Этот человек завтра же исчезнет отсюда, дает она себе клятву. Пусть Бланка заберет его с собой.

В детской малышки вцепляются в нее и теребят.

– Папа заболел? – спрашивает Изабелла.

Качая на руках младенца, Маргарита вспоминает безобразную хлопковую шапку короля, власяницу из козьей шерсти, что он носил под одеждой, невзирая на кровавую мокрую сыпь на шее и спине – или наслаждаясь ею; о том, как он засыпал за ужином, во время встреч, выслушивая тяжбы в суде – после ночи, проведенной на коленях, в молитвах, и один Бог знает, о чем были те молитвы. Она думает о ежедневном бичевании и пропитанных уксусом губках.

– Да, – отвечает она Изабелле, – ваш папа тяжело болен.

– И ты тоже заболеешь?

– Я выгляжу больной? – Она смеется и щекочет дочку, чтобы та тоже засмеялась. – Не беспокойся, Иза-белла, папа не заразит меня.

– А меня? Я не подхвачу его болезнь?

– Никогда.

Маргарита гладит тонкие темные волосы девочки и думает о Бланке. Она заразила своим безумием сына, но этих детей не тронет.

– Не бойся, дорогая. – Маргарита целует дочку в щеки и прижимает заснувшего сына чуть крепче. – Ничего с вами не случится. Мама обо всем позаботится.

* * *

Ее будит чья-то рука на плече. Жизель в ночной рубашке парит, как призрак; в одной руке свеча, в другой Маргаритино платье.

– Вас вызывают в покои короля, госпожа. Поспе-шите!

И вот она выбегает из своей спальни, надев платье, но не зашнуровав, шлепая босыми ногами по полу наперегонки со смертью. Однако высокая тень священника на стене, приглушенные икающие всхлипы служанки и покрывало на лице мужа говорят, что она опоздала, что проиграла гонку. Маргарита стоит над постелью Людовика, глядя на его тело, которое больше не может искупать его грехи. Душа высвободилась из него.

«Слава Богу, я дала ему наследника!» С сыном, которого нужно готовить к трону, она остается королевой Франции и может даже править, как прежде Бланка, пока молодой Людовик не достигнет совершеннолетия. Иначе бы ее отослали домой с пустыми руками. Муж не передал ей ни единого замка, а ее приданое так и не было выплачено. Кроме детей, у нее не осталось ничего, что она могла бы назвать своим.

Когда в комнату врывается Бланка и, отпихнув Маргариту, бросается на постель Людовика, ее плач звучит, как треск, словно у дерева отломили сук.

– Любовь моя! – вопит королева-мать. – Мой дорогой, не покидай меня. Вернись ко мне, Людовик. Всех мужчин, кого я любила, отбирают у меня! О, почему Господь так жесток!

Она рыдает, распростершись на его теле, и как бы ненароком стягивает с его лица покрывало. Его глаза открыты! Жизель ахает и хватает Маргариту за локоть. Бланка продолжает рыдать, прижав лицо к его животу. Его губы двигаются.

– Крест, – хрипит король.

– Святая Мария, Матерь Божья! – Слезы текут по лицу Жизели. – Это чудо.