Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Только, пожалуйста, передайте из рук в руки, – говорит она ему. – В этих письмах секреты, которые, кроме двух сестер, никто не должен видеть.

Это будет прекрасная пара. Санча, которая предпочла бы выйти за жабу, чем за графа Тулузского, потеряет голову от очаровательного Ричарда. А с богатством графа Корнуоллского Прованс получит хорошую защиту от нападений Тулуза. Все будут счастливы, кроме Раймунда Тулузского, – что делает план сестер еще прелестней.

Марсель, 1240 год

Возраст – 12 лет

Санча вдавливает колени в пол. Ах, лучше бы он не был таким гладким! Ей хочется острых камней, чтобы раздирали ее плоть и Бог сжалился над ней.

– Я хочу служить только Тебе. Избавь меня от этих брачных уз, о Господи. Пошли меня в монастырь, молю, или забери меня к себе сейчас. Папа римский услышал просьбу Тулуза о расторжении брака. «Очень эффект-ная речь», – сказал Ромео, вернувшись из Рима, отчего сердце Санчи замерло и пропустило не один удар, а два. Она чуть не упала в обморок и думала, что вот-вот умрет от страха. Надеялась на это. Но нет. Господу она нужна живой. Наверное, у Него есть замысел насчет нее. Неужели она так эгоистична, что хочет умереть и не выйти за Тулуза? «Прости меня, Господи, да свершится воля Твоя».

Она вытирает слезы и поднимается с колен, и в это время входит мама.

Приехал гость из Англии – с подарками от Элеоноры, чтобы вручить их из рук в руки. Через час, приняв ванну и надев желтое льняное платье, усыпанное жемчугами, Санча в большом зале предстает перед братом английского короля. Его глаза перебегают, как танцоры, с ее лица то на волосы, то на грудь. Протягивая пакет от Элеоноры, он склоняется над ней, как над благоухающим цветком.

– Королева прислала письма и ткань с вышитыми розами. Розы, несомненно, чтобы соперничать с вашими щеками.

Он склоняется, чтобы расслышать ее заикающиеся слова благодарности. От его кожи исходит жар. Его сочные губы кажутся мягкими, как у женщины. От него пахнет цветами апельсина.

Он улыбается маме, которая краснеет, как девочка.

– Ваша очаровательная дочка поужинает с нами сегодня вечером?

У Санчи желудок завязывается узлами. Мамин смех лопается, как пузырь:

– Она еще ребенок, лорд Корнуолл, – слишком юная для взрослой беседы.

– Понятно. – Он прищуривается на Санчу. – А может быть, потом потанцуем? После ужина?

– Мама, я не ребенок, – говорит она, когда mère отводит ее в детскую. – Нора и Марго вышли замуж за королей в двенадцать лет.

– Возраст значит одно для одних и другое для других. – Мама вопросительно поднимает брови: – Ты хочешь поужинать с графом Корнуоллским? И о чем же вы будете говорить? Он светский человек, а ты боишься собственной тени.

– Мы можем поговорить об Утремере, – отвечает Санча. Как бы ей хотелось отправиться в Иерусалим и пройти по следам Господа!

– И что ты знаешь про Утремер? – хмурит брови мама. – Если бы ты лучше училась, то могла бы сказать что-нибудь интересное. А так ты только наскучишь гостю своим невежеством.

Она оставляет дочь в детской и спешит назад, чтобы сесть на место, которое граф Корнуоллский предложил Санче.

Мама так остроумна и очаровательна, все это говорят. Но вскоре в детскую приходит слуга, чтобы отвести Санчу в зал. Она надеется, что ее не попросят исполнить что-нибудь перед гостем. Марго обычно развлекала гостей игрой на виоле, и мама гордилась ею, но, как она говорит, Санча не Марго. Играет на арфе только для себя и для Господа. Когда слушают другие, ее пальцы деревенеют.

В зале менестрель исполняет Kalenda Maya – опять. Санча чуть ли не слышит, как мама говорит графу, что «великий трубадур Рембо де Вакейра исполнял эту песню прямо здесь». Она всегда говорит это с такой гордостью, будто Рембо посвятил песню ей, а не какой-то другой Беатрисе. Но мама иногда почти такая же фантазерка, как Элеонора.

Она ждет Санчу с натянутой, словно нарисованной, улыбкой. Граф Ричард снова попросил дозволения потанцевать с Санчей, говорит она.

– Я и папа не можем надолго занять его внимание. Сегодня он хочет компании молодых девушек.

– Но что я скажу ему? – Она пытается высвободить руку из маминой. Но та лишь сильнее сжимает ее и смеется:

– Думаешь, он хотел побеседовать с тобой?

Когда они подходят к столу, папа предлагает сопроводить графа в гробницу Святого Жиля, чтобы получить благословение перед отправкой в путь. Граф сидит и не сводит глаз с Санчи, как птица с бабочки. Она пятится, чтобы спрятаться за маму, но та подталкивает ее вперед.

– Наша дочь необыкновенно застенчива.

– Сестра английской королевы застенчива? – улыбается он.

Санча раздосадована: почему все норовят сравнить ее с сестрами?

– Ее робость всех нас тревожит. – У мамы слегка заплетается язык, словно ей нужно вздремнуть. Она протягивает кубок, чтобы налили еще вина. – Сестры превосходят ее в находчивости и умении вести беседу.

– Однако красотой она их затмевает, – говорит граф. Он всячески старается поймать взгляд девочки, будто они играют в кошки-мышки. – Не бойтесь меня. – Его голос полон теплоты, а по ее плечам пробегает озноб в этом просторном зале. – Простите мою дерзость, но вы мне отчасти напоминаете Изабеллу, мою любимую жену, которую я недавно потерял. – Его голос срывается, словно он готов зарыдать. «Господь послал его утешить меня», – думает Санча. – Меня ободрит танец, если вы окажете мне честь.

Через несколько мгновений она кружится в руках графа[35], зардевшаяся, онемевшая, избегая его взглядов, пока наконец он не начинает говорить про Землю обетованную.

– Я отправляюсь туда завтра и не знаю, что меня ждет: муки от качки, болезнь, плен или смерть. Но мне было все равно – до нынешнего дня.

– Да направит вас и убережет Господь. Я буду вспоминать вас в моих молитвах.

Она поворачивается, чтобы взглянуть на родителей, и видит, что они смотрят на нее. Она понимает, что значат их улыбки. Ромео тоже смотрит на нее и что-то шепчет папе. Некоторые слова можно угадать по губам: «Не король. Но очень богат».

Танец заканчивается, и граф как можно медленнее ведет Санчу обратно к столу.

– Вы не должны выходить за графа Тулузского, – говорит он. – Подождите меня. Я вернусь за вами.

Он берет ее под руку и наконец доводит до стола. Его улыбка реет, как парус.

– Ваша дочь покорила мое сердце, – говорит он папе. – Будь моя воля, забрал бы ее с собой.

Мама, порозовев, будто это она предмет его вожделения, бормочет, что, как графу известно, Санча обручена с Раймундом Тулузским.

Ричард Корнуоллский смеется:

– Этот евнух, что скрывает свою неспособность произвести сына под юбкой жены?

Папа, сам имеющий только дочерей, хмурится. Граф похлопывает его по спине:

– Предоставьте Тулуза мне, мой господин. Если он хочет жену для производства потомства, папа Григорий подыщет ему другую. А для меня ваша дочь станет самым драгоценным достоянием, на зависть всем женщинам от Ирландии до Утремера.

В детской Санча ходит по кругу, обдумывая, что же произошло. Она молила Бога об избавлении от брака, а теперь ее руки добивается новый претендент.

– Хоть кто-то меня слушает? – шепчет она.

А затем бросается в часовню, где падает на колени и просит прощения за минуты сомнения, пока голос не садится так, что никто бы ее не услышал.

Париж, 1240 год

Возраст – 19 лет

Говорят, что родить ребенка – это пройти через челюсти смерти. Как будто смерть, вроде Иониного кита, поджидает, чтобы проглотить женщину в момент, когда она дает новую жизнь. Но смерть – не пассивная тварь. В день, когда Маргарита рожает долгожданного ребенка, смерть предстает чудовищем, терзающим ее своими когтями. Смерть хватает ее, как лев зубами, и трясет, раздирая мысли. Чьи-то руки вынимают дитя из ее тела, но позже она вспоминает только свои крики, от которых, говорят, шарахались лошади по всему городу.

– Позовите королеву-мать, – говорит Жизель, но Маргарита, стеная, просит Людовика – ее единственного друга в этом холодном месте. Его рука успокаивает ее горячий лоб, его молитвами она приходит в себя.

Потом она слышит речь чудовища, и говорит оно женским голосом:

– Людовик! Ты снова здесь? Константинопольский император привез часть креста нашего Господа. Ты должен сейчас же идти. Он ждет. Все равно здесь ты ничем не поможешь.

Маргарита чувствует, как его пальцы соскальзывают с ее лба, как собирается ускользнуть и ее жизнь.

– Нет! – кричит она и, открыв глаза, видит Бланку, оттаскивающую Людовика от ее ложа.

Маргаритин крик – на самом деле слабый хрип, хотя ей мнится, будто она рычит тигрицей, – остается незамеченным, однако Людовик неуверенно оборачивается к ней. Маргарита призывает все свои силы и стонет:

– Королева-мать, зачем вы здесь? – Глаза Бланки, окаймленные красным на фоне белил, глядят на Маргариту, как на призрака. – Мало вы мне уже навредили?

– Она бредит, – говорит Бланка. – Ее жизнь уже в руках Божьих. Пошли, дорогой. Тебя ждут дела твоего королевства.

Людовик целует Маргарите запястье и складывает ей руки на груди, словно она уже покинула этот мир.

– Злобная ведьма! Убийца! Обманщица! – А Бланка, обеими руками схватив Людовика за локоть, тянет его к двери. – Где твоя христианская любовь? Ты не подпускала ко мне мужа четыре года и теперь забираешь его в час испытаний. Почему? Ты ревнуешь? Хочешь оставить его для себя?

Зала гудит от шепота. Боже, сколько человек собралось посмотреть на ее смерть? Нет, не так – они пришли посмотреть на рождение. Ее малыш…

– Она бредит, – повторяет Бланка.

– И все-таки она говорит правду, – шепчет Жизель и просовывает свою ладонь в руки Маргариты.

– Ты обвиняла меня в бесплодии, когда бесплодна сама, – продолжает та. – Людовик! Пожалуйста, не уходи, а то я умру.