– Знаешь что, Наташа, – Альбинка бросила в раковине свой рис и подсела ко мне за стол, – кто его знает, что этот молодняк пьет на своих тусовках. Может, память отшибает напрочь. Я даже, знаешь, думаю, может, и хорошо, что ребенка не будет. Получился бы какой-нибудь уродец, если папаша в тот момент вообще ничего не соображал.

– А ты не боишься, что этот Даниил частенько ничего не соображает? Может, он алкаш или наркоман какой-нибудь, раз ему до такой степени крышу сносит?

– Нет, что ты! Константин Ильич… ну его отец… клялся, что сын у него нормальный и почти не пьет. Это был просто несчастный случай. Разовый.

– Да ведь твой Константин Ильич не живет с сыном, встречается с ним по выходным только. Он может и не знать о пагубных пристрастиях Даниила.

– Нет, Наташа, он ручался за него. Клялся даже!

– Вода закипела! – крикнула я Альбинке, и она загрузила в нее промытый рис.

– А как тебе Даниилов папаша? – хитро спросила я подругу. – Мне показалось, что он к тебе клеился в библиотеке.

– Да ну тебя! – отмахнулась Альбинка. – Такой красивый мужчина… На что ему я?

– Этот красивый мужчина, между прочим, у нас работает – главой электрической службы.

– Вот как! – восхитилась Альбинка, а я подумала, что ее восхищение несколько наигранно. По-моему, это сообщение ее нисколько не удивило.

Спрятав от меня глаза, подруга принялась яростно мешать рис и пробубнила прямо в кастрюлю:

– Вот, значит, откуда ты его знаешь!

Я поняла, что наш красавец-электрик произвел на Альбинку неизгладимое впечатление, и решила ее предостеречь.

– Вообще-то я его практически не знаю, он к нам недавно устроился. Но наши мадамы рассказывают про него душераздирающие истории. – И я поведала подруге и про цыганский табор, и про преступную страсть к малолетним девочкам.

– Да ну… – Оторвавшаяся от рисовой кастрюли Альбинка была в цвет своих баклажановых волос. Такого колера от ее бледных щек я даже ожидать не могла. – А не похоже…

Я расхохоталась:

– Конечно, не похоже! Не бери в голову! Я думаю, что наши бабенции свои бредни сочиняют на ходу. Коньков молчун и ни на кого не смотрит. Вот разве что на тебя…

Альбинка застенчиво улыбнулась:

– Хорошо, что ты меня покрасила, да?

Я кивнула:

– Тебе очень идет.

– Наташ! Что мы все обо мне да обо мне… Ты-то как? Наверно, все хорошо, раз так давно у нас с Сонечкой не появлялась.

– Хорошо, Альбинка! Так хорошо, что боюсь сглазить. Не будем пока об этом говорить.

– Как скажешь, – согласилась моя самая верная подруга.

А потом мы вчетвером, по-семейному, ели праздничное блюдо библиотекарей: рис плюс крабовые палочки с майонезом (заметьте, даже без яиц и кукурузы). Сонечка все розовела и розовела, и не поднимала глаз от тарелки, а Даниил, кажется, и вправду был очарован ею, если не влюблен уже по самые уши.


Эта умильно-сентиментальная трапеза была последним светлым пятном в моей жизни, которая после посещения Дюбаревых на значительный период времени приобрела отвратительный грязно-серый цвет.

Когда я шла к собственному дому, размышляя о превратностях судьбы на примере Сонечки и Даниила, то увидела, что в окнах моей квартиры не горит свет. Тогда я ничего плохого не подумала. Никакие недобрые предчувствия меня не кольнули. И даже упавшую с чьего-то балкона почти мне на голову полувысохшую майку я дурным знамением не посчитала. Валера уже пару дней собирался съездить к себе домой за кое-какими вещами, а тут как раз и подвернулся удобный случай: меня нет – он, видимо, и поехал.

Я остановилась возле подъезда и зажмурилась в счастливых раздумьях. А что, если взять да и нагрянуть к нему? Так вдруг захотелось мне посмотреть, как он живет, прикоснуться к его вещам. Где живет Валера, я знала, потому что в прошлом году мы с Надей Модзалевской навещали его, довольно тяжело болевшего воспалением легких. Конечно, я тогда видела и его квартиру, и его вещи, но теперь я на все посмотрела бы совершенно другими глазами. А если у него по-прежнему толкутся родственники – ничего! Я познакомлюсь с ними, и мы уедем ко мне. Даже если разойдемся, не страшно, потому что все равно увидимся и…

Улыбнувшись столь удачно пришедшей в голову мысли, я крутанулась на каблуках и быстрым шагом пошла обратно к метро.

Рядом с домом Беспрозванных находился большой продовольственный магазин. Я купила нарядный торт с сахарными белыми медведями и бутылку армянского коньяку, чтобы было чем знакомиться с родственниками.

Вообще-то у меня очень хорошо развита интуиция. Например, Володька Бондарев, прежде чем клянчить у Юлии отгул, всегда сначала спрашивает меня, что на этот счет говорит моя интуиция. И представьте, я всегда угадывала, подпишет начальница ему заявление или нет.

Почему в тот вечер произошел сбой с моей интуицией, до сих пор не понимаю. Может быть, все силы моей души были потрачены на осознание произошедшего с Сонечкой и Даниилом? Мне виделись в прянично-счастливом конце практически святочной истории какие-то непропеченные куски, перебор сахара и белой глазури. Мое же собственное счастье казалось уже состоявшимся и незыблемым.

Дверь квартиры Беспрозванных, из которой сразу пахнуло восхитительным запахом домашней выпечки, мне открыла женщина. От ее красоты я сразу онемела. Конечно же, я ошиблась квартирой. На всякий случай, не без труда отлепив присохший язык от нёба, я, еле шурша губами, спросила:

– Валерий Георгиевич Беспрозванных здесь, конечно, не живет?

– Он живет именно здесь, – проговорила женщина обволакивающим грудным голосом Хозяйки Медной горы, – только сейчас его нет дома. Он вышел в магазин, но скоро вернется. Да вы проходите!

Женщина распахнула дверь пошире и отступила в коридор. Пройти я не смогла. Стена горячего сдобного воздуха загородила мне дорогу.

– А вы… вы – родственница Валерия Георгиевича? – хваталась за соломинку я.

– Ну если мужа и жену можно считать родственниками… – рассмеялась женщина, и мне показалось, что из просторных рукавов ее яркого халата выскочили и скрылись в недрах квартиры несколько юрких малахитовых ящерок.

– Тогда это вам… от товарищей Валерия Георгиевича по работе, – сказала я голосом деревянного мальчика Буратино, сунула ей в руки торт с коньяком и откатилась к лифту. Надо бежать быстрей! Только бы не встретиться с ним…

Задыхаясь от быстрого шага и переполнявших меня эмоций, я влетела в вестибюль метро и только на эскалаторе смогла перевести дыхание. Жена… Жена! Валера говорил, что был женат, но давно развелся. Откуда же жена? Бывшая? Новая? Нет, не новая… Не мог он меня так страшно обманывать! Да он и не обманывал. Я бы почувствовала. Ее не было! Какая жена смогла бы терпеть отсутствие в доме мужа в течение почти двух недель? Да и лисьи штаны Беспрозванных… Хозяйка Медной горы не потерпела бы таких штанов. Ее не было рядом с ним очень долго. Это его бывшая жена. Зачем она вернулась? Почему именно в мое время? Почему не раньше, когда мы еще не…

У меня не было никакого сомнения, что моя жизнь кончена. Валера никогда не вернется ко мне. Против этой царственной женщины я – жалкая крашеная кошка с бедрами-унисекс, запакованными в узкие кожаные брюки. А та женщина – ЖЕНЩИНА! Именно так – все слово большими буквами. Против такой ни один мужчина не устоит. Не зря мне вспомнилась Хозяйка Медной горы – у жены Беспрозванных были роскошные длинные медные волосы, прямые, но опушенные невесомым облаком тонких прядок. Из таких хорошо плести толстую косу и перебрасывать ее себе на грудь.

А грудь… Какая у нее грудь! В вырезе халата я видела глубокую атласную ложбинку, в которой утонул по самое колечко подвески то ли золотой крестик, то ли медный оберег. Против богатства, скрытого под ее халатом, моя козья грудь выглядела просто неприлично.

А ее чистые зеленоватые глаза Хозяйки и горы, и всех встречных-поперечных мужчин насмешливо и снисходительно смотрели в мои серые, крапчатые, окруженные забором негнущихся от туши ресниц. Она все поняла про меня. Прощай, Данило-мастер! Ваять тебе каменный цветок до скончания века, целовать сочные губы своей Хозяйки, гладить ее атласную белую кожу, наматывать на пальцы прядки медных волос, кормить с руки малахитовых ящерок…

Толпа вынесла меня с эскалатора и каким-то чудом занесла в нужный мне поезд. Прижатая к дверям, я видела в стекле отражение своего лица: мертвая белая кукольная маска Пьеро с ядовитого цвета ртом и прилепленными сверху красными волосами. Говорила же Надя, что надо перекраситься… Впрочем, все пустое…

Выскочив из метро, я со всех ног припустила домой, чтобы поскорей броситься на диван и постараться выплакать ту густую массу, которая мерзким липким киселем подступала к горлу. Но не тут-то было! На диван я, конечно, рухнула, но… заплакать не смогла. Наверно, плакать можно, когда тебя обманут, предадут. Валера меня не обманывал. Он был рад мне, пока не приехала Хозяйка. Он ни в чем не виноват.

Вместо того чтобы плакать, я вслух расхохоталась, вспомнив, как собиралась «тянуть» Валерия Георгиевича Беспрозванных до себя и до приличного общества, растить из утенка лебедя, мою прекрасную леди из жалкой цветочницы. Если бы он сейчас надел свои рыжие штаны, черный растянутый свитер и пришел бы ко мне, то я бы…

У меня даже дыхание перехватило от того, что я почувствовала. Я люблю его! Я люблю Беспрозванных Валерия Георгиевича! Раньше я боялась в этом признаться себе. Я не говорила этого ему. А теперь можно. Только он не станет слушать. Ему теперь начихать на мою любовь. К нему приехала его Хозяйка.


На работу я специально пришла пораньше, чтобы не столкнуться с Валерием Георгиевичем. Кое-как пригладив пятерней свои красные вихры, я юркнула за свой компьютер и не подняла головы даже тогда, когда услышала его «Доброе утро», обращенное к коллективу. Набирая на мониторе какую-то околесицу, я все-таки надеялась, что он подойдет и скажет что-нибудь веселое или легко и быстро, чтобы никто не увидел, поцелует меня в макушку. Ждать пришлось долго.