— Добродетели? Чего-чего? Эта старая швабра со своей грязной лавчонкой? Да от нее и полпенни не в жисть не дождаться, в долг ни на полпенни не отпустила бы! Ни полпенни, ни четвертушки! Стоило открыть дверь и войти в лавку, так она тут как тут, выплывает из подсобки и только и думает, как тебя обдурить. — Джуд отхлебнул рома. — Добродетель, ага! Добродетель! Обхохочешься. Прям до слез. Да тетушка Мэри спелась с Уолласом Бартлом, когда ей было пятьдесят восемь, а ему двадцать один, все знают, чем они занимались в той подсобке...

Джуду не позволили допить ром, поскольку он упустил из вида, что Эд и Уоллас Бартлы — кузены, и Эд может возражать против подобных высказываний. Джуд явился домой раньше и трезвее обычного за многие месяцы.

И потому на следующий день он тщательнее обычного искал причины для жалоб на несправедливость мира. Он немного полаялся с Пруди, но это не дало ему утешения, и Джуд отправился на работу. Чтобы опустить тетушку Мэри Роджерс на достойный уровень, предстояло насыпать над ней два фута земли.

Стоял погожий денек, солнечный, с обрывками облаков высоко в небе, и добравшись до кладбища, Джуд прислонился спиной к могильному камню с надписью «Пенли. Отец и мать решили покоиться вместе, и потому лежат здесь, а я упокоюсь рядом». Эта надпись всегда приходилась ему по вкусу, да и камень был удобный, с легким наклоном, как раз под спину. Джуд раскурил трубку, а потом вздремнул, но около полудня пробудился, взялся за лопату и закончил с тетушкой Мэри. И тогда он заметил крадущуюся псину.

Джуд всегда ненавидел собак. Ненавидел их лай, походку, виляющие хвосты и свисающие языки, их горячее дыхание и мерзкую привычку нюхать под хвостом у других собак. В глубине души, очень глубоко, Джуд был пуританином. Он без труда об этом забывал, когда дело касалось его собственных привычек, но это проявлялось в его предубеждениях. Он считал собак негодными созданиями. Вечно что-то лижут, вынюхивают, роют, просто непотребство на четырех лапах.

А из всех собак больше всего он ненавидел двух бродяжек, оскверняющих святое место. Они были бездомными, бегали сами по себе, гнусные надоеды, вечно рыскали вокруг и что-то вынюхивали, подвывали и дрались, тявкали на него издалека и «унавозили», как он это называл, всё кладбище.

Сегодня Джуд увидел одного из двух псов — большую дворнягу неопределенно-бурого цвета и с явной примесью колли. Псина копошилась в мягкой земле у могилы Джеймса и Дейзи Эллери и их шестерых детей. Ко всему прочему, собака решила зарыть кость.

Джуду это показалось особенно гнусным оскорблением, он знал обо всех костях, уже закопанных в этом месте, и не желал никаких добавок. А потом он отметил: мало того, что псина повернулась спиной, так и могильные камни в том углу образовали нечто вроде тупика, откуда некуда деться, если Джуд сумеет застать собаку врасплох. Джуд считал, что всех собак следует повесить, а уж этих двух и подавно, стоит только их схватить, но в поимке и заключалась трудность. Он взял лопату с длинной ручкой — «ленивку», как он ее называл, и стал подкрадываться ближе.

Трава между могилами была высокой и мягкой, и ветер дул в противоположную от него сторону. К своему собственному удивлению, Джуду удалось подобраться на нужное для удара расстояние. Он занес лопату над головой, но тут псина его услышала. Джуд вложил в удар все горести недели, но собака отпрыгнула и с визгом убежала, поскольку лопата попала ей по ребрам и хвосту. Инструмент ударился о камень и выскочил из рук Джуда, тот потерял равновесие и упал.

Падая, он заметил над могилой ту суку, а с ней и вторую псину — они скалились на него, а потом перепрыгнули через Джуда и убежали. Джуд почувствовал царапанье лап по спине и легкий укус в зад, а потом он сел, стряхивая землю с лысой головы и матерясь во все горло.

Маленький Найджел, последний из семейства Эллери, пораженно застыл, увидев выбегающего из церковного двора разъяренного мистера Пэйнтера, держащегося за седалище и повторяющего:

— Меня укусили! Укусило гнусное отродье безумной дворняги!

Джуд припустил к дому, находящемуся совсем рядом, и маленький Найджел последовал за ним, повторяя слова Джуда высоким дискантом, так что когда они добрались до последней хибары, их сопровождало уже с десяток человек.

Когда прибыла кавалькада, Пруди заваривала чай для кузины Тины из Марасанвоса. Пруди делала чай, когда только могла себе позволить, подаренный Демельзой большой чайник опустошался лишь раз в неделю, туда просто время от времени добавлялся кипяток и новая щепотка заварки.

— Меня укусили! — завопил Джуд с порога. — Укусил бешеный пес. Это неправильно. Неподобающе! Точно бешеный, язык прям вываливается. А сама псина размером с теленка. Сбила меня на землю и растерзала, пришлось отбиваться голыми руками!

— Мать твою за ногу! — Пруди вскочила с чайником в руке, поставила его, подозрительно взглянула на Джуда, опасаясь, что он выживет и будет и дальше доставлять неприятности, но зная его способность раздувать из мухи слона. — О чем это ты, что за бешеный пес? Куда он тебя укусил? Не вижу никаких укусов. — Она посмотрела через плечо Джуда на группу поддержки. — Что за бешеный пес? Вы видели бешеного пса?

Все заговорили разом, объясняя, что не видели, и повторяя слова Джуда. Тот прикрикнул на них, обнажив в ухмылке два оставшихся зуба.

— Вот тута меня цапнули. Может, еще где, кто его знает. Пошлите за дохтуром! Меня укусил бешеный пес! Это небезопасно!

— Эй вы, а ну пошли отсюда вон. А я гляну, в чем дело. Вон, вон! И ты тоже, Тина.

— Ы-ы-ы, — ответила Тина.

— Пошлите за дохтуром! — вопил Джуд, хватаясь за зад.

— А ты погодь. Хватит дрожать. Где там тебя цапнули? За задницу что ли? Так спускай штаны и дай поглядеть. Нагнись-ка. Вон над тем стулом.

Джуд с ворчанием сделал, что велено. Обозревая выставленную напоказ обширную область, Пруди нахмурилась.

— Тута что ли? — ткнула она.

— Ага! Цапнут бешеные псы, и хрясь! И ты уже копыта отбросил. Бешеные псы...

След от укуса был маленьким красноватым пятнышком, не больше дюйма в длину, кожа даже не прокушена.

— Да чтоб тебя, это ж ерунда, старый олух! А развопился, как сосунок...

— Это был бешеный пес, точно говорю! Пошли за дохтуром!

Джуд напирал, но Пруди раздраженно отвесила ему подзатыльник, заставив снова нагнуться.

— Погоди, я с этим сама разберусь! — сказала она.

Чтобы вскипятить чайник, в очаг подбросили немного хвороста. Чайник вскипел, но хворост всё еще теплился. Пруди наклонилась к очагу и достала палочку с тлеющим концом. Она громко сдула пламя и ткнула угольком в зад Джуда.

III

На следующий день Демельза отправилась в церковь Сола. Она пошла туда с Джереми и Гарриком, но Гаррик в последнее время не отваживался удаляться от дома дальше соснового бора у шахты Уил-Мейден и нового молельного дома. Он знал пределы своих сил, и после короткого отдыха на вершине холма, положив голову на лапы, быстро взбодрился и поскакал вниз, к дому. Демельза подозревала, что он устроил это представление специально для них, как престарелый джентльмен, но ему исполнилось тринадцать, так что он имел право на мелкие странности.

Джереми решил вернуться вместе с Гарриком, и дальше Демельза пошла одна. День снова выдался прекрасным, паршивое лето перешло в солнечную осень, и Росс попросил ее узнать, не начал ли Боуз, каменщик из Сент-Агнесс, работать над могильной плитой тетушки Агаты. Демельза собрала небольшой букет, чтобы положить на могилу, и взяла полгинеи для Пруди Пэйнтер.

Добравшись до церкви, она обнаружила, что работа еще не началась, а Джуда нигде не было видно, но Демельза остановилась ненадолго, чтобы рассмотреть надписи на кладбище. Тут покоились отец Росса, его мать и брат.

«Памяти Грей-Мэри, возлюбленной жены Джошуа Полдарка, упокоившейся 9 мая 1770 года в возрасте 30 лет. Quidquid Amor Jussit, Non Est Contemnere Tutum» [11].

А также Джошуа Полдарк из Нампары, графство Корнуолл, эсквайр, умерший 11 марта 1783 года в возрасте 59 лет». А на маленьком камне рядом было написано: «Клод Энтони Полдарк, умер 9 января 1771 года в возрасте шести лет».

Демельза вытащила из кармана юбки листок бумаги и карандаш и записала латинские слова. Она спрашивала Росса, что это значит, но он ответил, что давно позабыл латынь, даже если и знал. Но Демельзе очень хотелось узнать. Родители рассказывали ей о репутации Джошуа в молодости, о его коротком, но счастливом браке и возвращении к прежним привычкам после смерти жены. Она видела лишь испорченный влагой миниатюрный портрет матери Росса, а портретов отца не видела вовсе, даже среди картин Тренвита.

Утром пришло письмо от Хью Армитаджа. К счастью, Росс отправился вместе с Джеком Кобблдиком взглянуть на больного теленка, и Демельза сунула второй листок в карман до его прихода. Именно на обратной стороне этого листка она записала латинское изречение.

Хью отправил письмо с борта фрегата «Аретуза». Хотя адресовалось письмо ей, оно было написано сухим и официальным слогом. «Дорогая миссис Полдарк! Прошу, передайте вашему мужу и моему освободителю теплейшие приветствия и заверения в дружбе», а подписано: «Заверяю вас, миссис Полдарк, что я ваш покорный и смиренный слуга». Демельзе показалось, что между строчками она почуяла нотку меланхолии. Больше печали, чем жизни. Возможно, такова особенность всех поэтов — горевать по бесчисленным трагедиям и вселенской любви. Безответной и отринутой. А даже если и взаимной, то всё равно отринутой, потому что она выдохлась или предмет страсти умер и покоится в сырой земле. Как здесь. Как сейчас. Памяти Грейс-Мэри, упокоившейся в мае 1770 года в возрасте тридцати лет. Quidquid amor jussit... Как там дальше?

А Хью, похоже, влюблен и вынужден писать письма в море, под жестокими ветрами и во время войны. Но всё же жалел он не себя, а всё человечество. А его поэмы, на каком бы расстоянии он ни находился, становились всё откровеннее и более страстными. Демельза вытащила листок и огляделась, прежде чем прочесть, как будто кто-то из мирно спящих здесь мог заглянуть через плечо и не одобрить.