Маргарита Сосницкая - Четки фортуны

Ирен сшила шкуру – комбинезон из мягкой коричневой шерсти с красивым каштановым отливом, и Круса стало приятно гладить.

Появление шкуры повлияло на Круса чудодейственно. Он как бы заново родился, прыгал, играл; когда хозяйка возвращалась, норовил, рыча и повизгивая, лизнуть ее в лицо, заглядывая в глаза чистым невинным взглядом. Ирен заключила, что у собак и младенцев взгляд, если не одинаковый, то очень похожий: беззлобный. Она трепала Круса по щеке, покупала ему лучшие куски вырезки и лично варила. Пес визжал от радости, вертел спиной и брал куски только из рук хозяйки.

Ирен втайне радовалась, что ее отношения с Крестовым вошли в такое неожиданно свежее, новое русло.

– Н-н-да, не знаю, что и думать, – говорил Мечник, глядя на все это. – Талант, да и только. Кто бы мог подумать, что в Крестове пропадает такой талант.

Ирен отвечала ему счастливой улыбкой.

Мечник стал дольше и чаще пропадать в конторе. Кроме прежней работы, ему надо было вести и дела Крестова. Ирен долгими вечерами оставалась с Крусом, дремавшим на ковре, что-то рассеянно читала, включала и выключала телевизор, дневника не вела. Приходил Мечник и, почти не задерживаясь с ней, не съедая даже ужина, ложился спать. Один. «Потому что, – говорил он, – чтобы выспаться, надо спать одному». Это, однако, не помешало большому в жизни Ирен событию. Она должна была стать матерью.

Крус с этого момента стал внимательнее и приносил в зубах тапочки.

Мечник обрадовался и посмурнел.

– Как же мы его запишем? Не Крестовым же. Ребенок-то мой.

– Твой? – подняла брови Ирен.

Мечник ехидно усмехнулся:

– Или, может, того красавца-брюнета, мужа сотрудницы?..

Ирен выкатила глаза в недоумении.

Мечник отвернулся.

– Ладно, не будем. Но все-таки, не хочешь же ты сказать, что ты с этой псиной…

Ирен пожала плечами.

Мечник махнул рукой:

– Прекрати, пожалуйста. Ребенок мой. А по закону отец он, раз он твой муж, а я ни при чем. Чтобы ребенку дать мое имя, то есть настоящее его, ребенка, имя, ты должна развестись.

– Но как? – кукольно хлопала ресницами Ирен. – Посмотри на него. Развестись можно с человеком, но не с животным.

Крус втянул шею и на согнутых лапах заполз под стол.

– Поговори с ним.

Он внимательно, преданно выслушивал и приносил тапочки. Или ложился на коврик у ног.

Мечник стал раздражительным, часто кричал до того, что у него на шее натягивалась кожа. Ирен пугалась за свой живот и пугливо, заботливо обнимала его.

– Тогда заяви, что он пропал, умер, – настаивал Мечник. – Будь ты вдовой, все было бы просто и благовидно.

– Да как же я…

– А так. Все равно с тех пор, как в нем проснулся дар собаки, его никто не видел.

– Но он ведь живой.

– Собак и на живодерню сдают.

– Что ты такое говоришь? Он для себя собака, а для нас и для живодеров он-то человек.

– Не знаю, не понимаю! – бесился Мечник. – Чертовщина какая-то! Мужа у тебя нет. Есть собака. С собакой нельзя развестись. На тебе нельзя жениться. А в результате мой ребенок не может носить моего, своего имени.

– Но разве, в конце концов, это так важно? Имя? Главное, человек.

– Важно!! – заорал Мечник так, что Ирен схватилась за живот и ушла в спальню.

– Имя – это все! – кричал ей вдогонку Мечник. – Это семья, это судьба, наследство, хорошее или дурное! Имя – это все!

– Господи, да в чем же я виновата? – заплакала она. – Как будто я это все одна устроила. Что он так кричит? Я ведь все та же Ирен…

К ней подошел пес и потерся о колени, Ирен погладила его по спине и сладко зевнула.

Мечник включил на всю футбольный матч по телевизору и начал шумно болеть.

– Господи, кто бы мог подумать, – накрыла Ирен голову подушкой.

Так, после стычек, которые стали ежедневными, и которые, в сущности, были по одной и той же причине, Ирен скрывалась в своей спальне, к ней приходил пес и сочувственно садился рядом. Она больше не понимала, почему Мечник на нее кричит, и еще меньше, почему она это слушает.

Ребенок, наконец, родился. Немного преждевременно; все из-за этих мечниковских криков, когда казалось, что он сейчас кинется и начнет душить.

Родился ребенок, и Ирен записала его на свою, то есть Крестова, фамилию. Мечник взбесился, собрал вещи и выехал, не сказав куда.

Ирен повздыхала недельку, тоже собрала вещи, взяла ребенка, собаку и вернулась в свой, то есть Крестова, дом.

Первые дня три она никуда не выходила, а проветривала комнаты, сушила на балконе подушки, повсюду наводила чистоту и порядок. Эти занятия, отвлекавшие от мрачных мыслей, то и дело прерывались криками и кормлением ребенка.

Крус бегал по пятам, поднося в зубах все без разбору: тряпку, подгузник, полотенце. Ирен советовалась с ним, как с человеком, и сокрушалась: все понимает, а сказать не может.

На третий или четвертый день она тщательно оделась, не позабыв шляпки с вуалеткой и перчаток, и ушла в банк разведать финансовую обстановку.

А когда она вернулась, вошла в зал, сняла перчатки и зажгла свет, в кресле сидел свежевыбритый, подстригшийся, в белой рубахе с галстуком и в костюме ее муж Крестов и качал коляску. Он улыбнулся и встал:

– Дорогая, я решился на это, чтобы здесь не появился… ну, скажем, какой-нибудь муж бывшей моей сотрудницы. Я поздравляю тебя, дорогая, с началом новой жизни.

Ирен схватилась руками за лицо и, запрокидывая голову назад, захохотала. Громко, отрывисто, мефистофельски.

Крестов недоуменно развел руками.

Ирен опустила голову на грудь, смех стал беззвучным, ее начало трясти.

Крестов побежал за водой.

Ирен упала на колени, новая вспышка смеха начала переходить в кашель, она задыхалась и стала синей.

Крестов вернулся и бестолково бегал вокруг нее со стаканом воды, пока не додумался набрать номер «скорой помощи».

«Скорая» примчалась, когда Ирен уже хрипела. Ей немедленно сделали укол, и она заснула. Дыхание ее выровнялось, свет лица стал нормальным.

«Скорая» уехала.

Ирен проспала часа два, проснулась, резко села под прямым углом и сказала:

– Ты что же, думаешь, я смогу жить с тобой, потеряв свою собаку? Ты же виноват, что моего Круса больше нет.

– Но, Ирен, тебе сейчас нужнее человек, чем собака, – возразил Крестов.

– Собака любит человека ради человека. А человек? Он гребет под себя. Он не способен любить ради своего предмета любви. Ему обязательно надо брать, владеть. Не хочу даже слышать. Не думай, что я смогу жить с тобой после того, как ты был собакой.

– Четвероногий друг, двуногий друг – какая тебе разница?

– Разница, разница! – закрыла Ирен уши.

– Ну, хорошо, – не протестовал Крестов. – Я ошибся. Действительно, жить с бывшей собакой – это что-то неприличное. – Он взял пальто. – Но дай мне один шанс, только один шанс.

Накидывая пальто на ходу, он вышел на улицу. Впервые за столько месяцев, даже, кажется, лет или по крайней мере за два года он сбился со счету. Ведь он был собакой, а собаки времени не замечают. Приятно все-таки снова стать человеком. Пройти по улице, заглядывая в витрины, постоять на светофоре, купить газету, зайти в магазин.

Магазин, в который зашел Крестов, назывался «Лучший друг». В нем продавались животные: почти бескостные персидские котята, подпрыгивавшие в клетке, как пушистые мячики; Крестов постоял около них; сонные кролики, белые мышата и даже огромные гуси. Но Крестов прошел мимо всех и остановился возле клеток со щенками. Самые разные, манерные, похожие на дамочек, и крепкие – сущие волчата – возились в опилках, наседали друг на друга, рычали и грызли что придется: прутья клетки, фиктивную кость, загривок собрата.

Крестов выбрал одного, мягкого, коричневого, с доброй медвежьей рожей, посадил его за пазуху и вернулся домой. Поставил щенка на пол, тот подбежал к Ирен и ткнулся ей мордой в щиколотку. Она наклонилась, взяла его на руки, и он мягким, горячим язычком лизнул ее между пальцев.

– Какая прелесть! – умилилась Ирен.

Крестов стал жить в своем кабинете на правах мажордома.

Ребенок подрос. Крестова он называл папой, Ирен – мамой. Собаку они выгуливали по очереди. Она была незаменимым товарищем детских игр.

Ирен часто смотрела, как уютно возились на полу или диване Крестов, ребенок и собака. Что ей стоило расслабиться и сесть между ними? Или пуститься ползать с малышом на спине, чтобы Крестов догонял?

Ирен нехотя сделала шаг, чтобы присоединиться к ним, но ее внимание привлек глухой стук в дверь. «Показалось», – решила она. Но стук повторился настойчивее, и она пошла открывать.

На пороге на четырех лапах стоял не кто иной, как пропавший без вести Мечник, держа в зубах плюшевого мишку и потряхивая им из стороны в сторону. Мечник издал ни на что не похожий звук и пробежал мимо Ирен в комнату. Увидев на ковре веселую компанию – Крестова, собаку, ребенка, рыкнув, кинулся в ее гущу, швырнул малышу игрушку и залился лаем. Ирен, расхохотавшись, последовала его примеру.

В издательский дом «Черная лебедь» приехала переводчица, чьими трудами во Франции вышла книга, тираж быстро разошелся, и имело смысл обсудить условия второго издания. Успех книги решительно признавался заслугой переводчицы, вдохнувшей в нее новую, впрочем, единственную жизнь; она с опытностью хирурга по пластическим операциям срезала с русского текста всякое лишнее сало и преподнесла пресыщенному французскому потребителю. В России книга отклика не возымела, а вот Францию, нашу милую западную родину, мелкую буржуазную Францию, привела в умиление.

Все в издательском доме представляли переводчицу пожилой солидной дамой, голос ее по телефону звучал низким контральто, а она оказалась молодой прелестной женщиной, очень даже со вкусом одетой, с лицом, обрамленным мягкой темно-каштановой волной волос, которую продолжало колье вокруг шеи, и с улыбкой… да, главною была улыбка. Она озаряла лицо теплым светом и растворяла в себе всякую тревогу, напряжение или задумчивость, если те закрадывались вдруг в складку между бровей или в уголки ладных губ.