— Нет, конечно, нет. Я люблю тебя.

— Но, если ты меня любишь, почему тебе так трудно сказать родителям правду? — Мы пока еще ничего никому не сказали.

Обещав Гэйбу молчать, я ничего не сообщила ни сестре, ни отцу, ни матери.

— Стеф, я не сомневаюсь в моих чувствах к тебе. Я люблю тебя. Я в этом уверен. — Он взял мою руку. — Не так, как обычно говорят: «Она классная, я ее обожаю», нет, мои чувства к тебе глубже. Мне нравится любоваться тобой, когда ты, лежа в постели, хохочешь над телешоу. Мне нравится целовать тебя, когда ты спишь, пусть ты и не знаешь о том, что я тебя целую, вот так я тебя люблю.

— Так в чем тогда проблема? — Я отдернула руку.

— Я просто хочу все сделать правильно. Я не хочу еще одной стычки; предыдущие были сущим кошмаром. Я просто хочу обождать, пока не почувствую большую уверенность при мысли о том, чтобы им сказать. Разве это плохо?

— Да. Прости, но это так. Это плохо. Мы женаты, Гэйб. Раз ты решил на мне жениться, прекрати оплакивать свою участь и стань женатым мужчиной. Стань моим мужем.

Поверить не могу, что я была одной из тех двоих взрослых на вид людей, которые вели этот жалкий разговор в машине. Сейчас мне с трудом верится в то, что именно я, взрослая женщина, принимала участие в этой патетической дискуссии. После двух месяцев оправданий, экзаменов, «мама — то, милая — это», я так и не понимала, как впуталась в такую дурацкую ситуацию. Подходящий пункт для истории моей личной жизни: попытка убедить маленького мальчика вырасти.

Я вышла замуж за маменькиного сыночка. Впрочем, не знаю, что хуже: быть маменькиным сынком или женой маменькиного сынка. Как можно встречаться с подобным типом или сочетаться с ним браком? Никак. Надо его бросить. Купить беговые кроссовки получше, со всеми причиндалами; и бежать со всех ног. Уж никак не следует сидеть с ним в машине и уговаривать не прятаться. Не изображайте сочувствие, не говорите: «Бедняжка, я знаю, что ты чувствуешь». Убегайте к чертовой матери, потому что он никогда не вырастет. Мамочка и папочка всю жизнь помогали ему справиться со всеми неприятностями, а если мужчине никогда не приходилось рисковать, у него нет шансов развить в себе характер.

— Милая, мне так жаль, — сказал он. — Ты заслуживаешь лучшего, я знаю. Но мне кажется, сегодня я не смогу на это решиться. — Именно в этот момент вся моя жалость превратилась в раскаленную лавину гнева.

— Слушай, тебе плохо, потому что твои родители ясно показали: они против нашего брака. Знаешь, а ну и что? С какой стати это тебя так мучает? Я твоя жена. Тебе двадцать шесть. Ты вполне можешь принимать решения, не сверяясь с мамочкой и папочкой… — Я знала, что, ругая его за инфантилизм, я делу не помогу.

Гэйб начнет защищаться или выдумывать новые оправдания. Но я больше не могла его слушать. Я вошла в красную зону, как это называет мой отец.

Тахометр автомобиля показывает скорость вращения двигателя в оборотах в минуту. Таким образом, те, кто водит с ручной коробкой передач, могут переключать передачи, выбирая либо оптимальный режим экономии топлива, либо ускорение. Когда стрелка тахометра оказывается в красной зоне, возникает угроза для работы двигателя. Это предупреждение: дальше так нельзя. Добро пожаловать в мой мир!

В детстве, когда меня переполняли гнев и раздражение, отец спокойно предупреждал: «Стефани, сейчас все разговоры с тобой бессмысленны. Ты в красной зоне. Пока ты вне себя, мои слова на тебя не подействуют, ты только делаешь себе хуже». И он не разговаривал со мной до тех пор, пока я не успокаивалась настолько, чтобы изъясняться связными предложениями, которые не включали в себя слово «ненавижу».

— Но я же в бешенстве, немедленно выслушай меня!

— Сейчас ты во власти эмоций. Эмоции не дают вести диалог и рассуждать. — Отец не уступал мне, и я еще больше бесилась, но рано или поздно мой гнев затихал.

Но сейчас я не заглохну. Гэйб вцепился в руль автомобиля; костяшки его пальцев побелели. Я чувствовала себя матерью, которая впервые привела, ребенка в детский сад и уговаривает краснеющего сына отцепиться от ее ноги. Что мне приманить его сладким пирожком и бежать?

— Я вхожу в дом, Гэйб, с тобой или без тебя! Ты идешь? — Он тупо уставился на меня.

Мне захотелось оторвать Гэйба от машины и ввести в дом, держа руку на его макушке. Вот так. Хороший мальчик. Все у тебя получится.

— Ладно, — произнес он срывающимся голосом. — Теперь я готов.

Мы никогда не заезжали к родителям Гэйба без предварительного звонка по телефону, и поэтому наш нежданный визит должен был их смутить. Для объяснений требовалось время, поэтому мы сняли наши кольца. Гэйб нажал на кнопку звонка и отступил назад.

Я оправила свою юбку. Провела руками по бедрам. Выпрямилась. И потянулась к руке Гэйба, однако он ее отдернул. Многообещающее начало!

— Вот сюрприз так сюрприз, — произнесла Ром таким напряженным голосом, что казалось, он вот-вот сорвется.

Она бросила быстрый взгляд вначале на левую руку Гэйба, а потом на мою.

— Что же, что привело вас сюда? — Она чмокнула нас, приветствуя, как полагалось. — Марвин, это Стефани и Гэйб, у нас еще есть время, — прокричала она из прихожей. — Даймонды уже едут сюда. Мы собираемся пообедать в клубе.

— О, мы не намеревались вам мешать, — произнес Гэйб, запинаясь. — Мы были у отца Стефани и заехали на минутку. — Вот лжец.

— Ради Бога, ты же мой сын, как ты можешь мне мешать? Может быть, ребята, вы присоединитесь и пообедаете с нами? О Боже, вы только посмотрите на меня! — Она схватилась за голову, внезапно осознав, что до сих пор не сняла бигуди.

Не ожидая нашего ответа, она направилась к своей спальне. Во время ее краткого отсутствия Гэйб прошептал:

— Почему бы не сказать им после обеда?

— Ни за что! Ты тянешь время. Богом клянусь, Гэйб, я никуда не пойду, пока ты не поговоришь с ними!

— Но сейчас они торопятся. Момент неподходящий, — проговорил Гэйб сквозь стиснутые зубы.

— Поверить не могу. — Я даже пожалела, что я не надела остроносых туфель!

— Не хотите ли выпить чего-нибудь холодненького? — спросила Ром, возвратившись из спальни с накрашенными губами и взбитыми волосами.

— Нет. А где отец?

— О, он как раз обувается. Пообедаете с нами, да?

— Конечно.

Хватит! Какое нам дело до обеда! Скажи им! В прихожей появился Марвин.

— Привет, дети! — Он потряс руку Гэйба и поцеловал меня в щеку. В его присутствии я почувствовала себя лучше. — Так вы пообедаете с нами и с Даймондами?

— Почему бы и нет?

Чего он ждет? У меня было такое ощущение, что мы участвуем в детской игре «гонки на трех ногах»: что шнурки нашей обуви связаны между собой, и мы спешим к финишу, но при этом тянем друг друга в разные стороны. Впрочем, я предпочла бы бег в мешках. Я бы выиграла, натянула бы мешок на голову Гэйба и как следует его отколошматила.

— Может, вы присядете на секунду?

Вот сейчас придет черед самого трудного. С чего начать? Когда сообщают скверные новости, обычно просят присесть, словно присутствующим грозят обмороки.

— В чем дело? — спросила Ром, демонстративно взглянув на часы. — У нас правда нет времени. Даймонды…

— Ромина, мы вполне можем присесть, — оборвал ее Марвин, садясь и оправляя брюки.

Ром знала, что сейчас произойдет, и хотела потянуть время.

— Вы уверены, что не хотите выпить чего-нибудь холодненького?

Казалось, целую минуту Гэйб стоял молча. Я выдавила из себя извиняющуюся улыбку, жалея, что он не держит меня за руку.

— Вы помните, сколько хлопот и забот у нас было, когда мы пытались назначить дату свадьбы. Нам стало казаться, будто свадьба важнее нашего брака, и мы хотели, чтобы вы двое первые услышали от нас…

— Вы назначили новую дату свадьбы? — с надеждой перебила Ром.

— Мы не хотели, чтобы вы узнали от других людей, и не хотели говорить вам по телефону. — Гэйб взял меня за руку. — Мы поженились в субботу.

Я прикрыла глаза и стала ждать. Я ожидала взрыва. Я тихонько открыла один глаз, потом — другой. Возможно, они не расслышали, что сказал Гэйб? Они продолжали сидеть, не меняя позы. Никто не потерял сознания. Наступило затишье перед бурей. Я в этом не сомневалась!

— Не могу сказать, что мы удивлены, — жизнерадостно произнес Марвин. — К этому все шло. — Вообще-то теперь следовало бы обнять нас и поздравить.

— Конечно, мы все равно хотим отпраздновать свадьбу приемом, когда вам будет удобно, — добавил Гэйб, — и не принимайте наш поступок на свой счет. Просто все это превратилось в настоящий сумасшедший дом. Пожалуйста, не считайте, что мы хотели досадить вам, здесь нет ничего личного.

— Конечно, нет! — подтвердил Марвин, не поднимаясь.

Ром словно бы ждала еще чего-то, потирая подушечкой большого пальца накрашенные ногти.

— И какого числа вы поженились? — резко спросила она.

Ряд солдатиков-морщин возле ее губ напрягся в ожидании. Ну, давайте, говорите! Я готова ко всему; и пусть мой наряд не вводит вас в заблуждение.

— Какого числа? — повторил Гэйб, охваченный легкой паникой. Мы не придумали, какого числа. Двадцатого мая. Двадцатого мая. Двадцатого мая! Нам пришлось поспешно отсчитывать дни от вторника назад. — Не помню. Какое число было в субботу?

— Так вы даже числа не запомнили?

— Пятого. Пятого августа, — вмешалась я, все еще сомневаясь в точности своих подсчетов. — В прошлую субботу, когда вы куда-то уезжали. Мы хотели вам позвонить, — ну да, уже несколько месяцев как хотели, — но потом решили: лучше вы первые узнаете об этом, и от нас лично. — Чтобы у вас больше не было повода для ругани.

Нас выручил звонок в дверь. Дик и Арлин Даймонд махали в окно рядом с передней дверью.

— Пожалуйста, ничего никому не рассказывайте, — быстро сказал Гэйб, — мы больше пока никому не сообщали.