Стефани Кляйн - Честно и непристойно

— Сегодня идем гулять, Печенюшка! В «Маркт» ровно в девять. Никаких модных опозданий на пятнадцать минут.

Мы собирались в «Маркт» — новый ресторан в квартале Митпэкинг. Я встала со скамейки и станцевала джигу:

Ну, хоть большую часть вечера я проведу в стае. Повседневная жизнь нью-йоркских одиночек не так уж отличается от будней на собачьей площадки в Верхнем Уэст-Сайде. Подобно диким собакам, неустанно бегущим сквозь сумерки, неизменно опасающимся засад, вынужденным постоянно охранять свою добычу, наша девичья стая тоже возвещала о себе и помечала свою территорию, но не воем, а молча — запахом. Аромат духов «Роза Болгарии» от «Крид» был почти осязаем; он словно бы оставлял следы, указывающие, где мы прошли, кого завоевали, кого оставили за собой. Когда собака отбивается от стаи, у нее меньше шансов прокормиться, и поэтому, чтобы выжить, нужно оставаться в стае. Когда женщина покидает компанию, решив отказаться от вечера в обществе друзей, у нее меньше шансов с кем-либо познакомиться и больше шансов весь вечер просидеть на своей жирной заднице перед телевизором, смотря дурацкие сериалы, с перспективой делать то же самое всю свою последующую печальную жизнь. Вот потому-то женщины и ходят каждый вечер группами, даже в туалет не идут в одиночку. Меня ожидал великолепный вечер; я это уже чувствовала.

Как ни странно, я пришла на обед за пятнадцать минут до назначенного срока. Впрочем, в «Маркт» не было шансов, что нас усадят раньше, чем через полчаса после времени, на которое был заказан столик. Обед затевался в честь двадцатипятилетия Далей. Девицы вроде Далей вечно устраивают гулянки, но я всего второй раз была на ее дне рождения с тех пор, как два года назад мы с Гэйбом с ней познакомились.

Красота Далей сразу повергла меня в смятение.

Я, почтенная замужняя дама, пришла в брючках-капри, кашемировом свитере с ниткой жемчуга, волосы убраны лентой назад — типичный признак замужней женщины, все как на картинке, чтобы соответствовать стилю мужа. И тут появляется красотка на каблуках, в сексуальном наряде, с ухоженными бровями и ярким блеском на губах. На ней была джинсовая мини-юбка и короткая облегающая розовая футболка размером, пожалуй, больше подходящая для собачонки. Далей выглядела так, будто сошла с обложки эротического фильма про развратных студенток на каникулах. Я, помнится, потрогала Гэйба за руку, проверяя, на месте ли он.

Я думала, что Далей будет холодна, наверняка она оживлялась, только когда речь заходила о ее детстве за границей. Там она, небось, каталась на загорелых мужских плечах, из одежды — одна цепочка на поясе. Гэйб что-то говорил про Чили, но я представляла себе Бразилию. Более неправдоподобную историю он вряд ли умудрился бы выдумать, даже если бы постарался. На самом деле Далей звали Эллисон Риз, и родилась она в Остине, штат Техас. Далей — искаженным вариантом испанского «пульсе», сладкая — ее прозвали подруги по общежитию, когда она вернулась после семестра в Чили, так и не научившись говорить по-испански, но заменив свой прежний южный акцент на испанский. Если б Далей была ароматной наклейкой из тех, что любят дети, от нее пахло бы именинным пирогом.

Парень, с которым она была на том двойном свидании, порвал с ней через две недели, заявив:

— Мне нужно сосредоточиться на работе, а ты меня отвлекаешь.

Я не могла поверить, что девушек вроде Далей бросают. Она была неотразима в броском наряде в южном стиле: большие ювелирные украшения, большие груди, большое сердце. Она как раз переехала в Манхэттен из Балтимора, где училась в колледже, чтобы поселиться вместе со своим парнем, так что она осталась не только без парня, но и без дома. Гэйб мне рассказал, что на самом деле его друг просто считал ее слишком инфантильной.

— И в чем выражалась ее инфантильность? — поинтересовалась я. Гэйб пожал плечами. Как бесит иногда равнодушие мужчины! — Вот и весь твой интерес к деталям. — Я скрестила руки, ожидая его реакции. — Ты ведь его даже не расспросил, да? — Гэйб снова пожал плечами и уткнулся в медицинские карты. — А где она будет жить? — Он вновь пожал плечами.

Да, мой домашний мим бросил уроки по пожиманию плечами раньше времени и сосредоточился вместо этого на перепрыгивании через невидимые стены и сборе незримых цветов.

— Слушай, а ничего, если она немного у нас поживет?

Я сама удивилась тому, что сказала. С чего это я вдруг так за нее распереживалась? Я ее и видела-то совсем недолго. По идее мне следовало быть на стороне друга Гэйба, ведь он и мой друг в некотором роде, ну по крайней мере друг семьи. Когда распадаются романы, все окружающие занимают боевые позиции, делятся на черных и белых. Я играла роль здравомыслящей жены в удобных туфлях, но во мне проснулись материнские инстинкты, и мне захотелось взять эту юную переселенку в Манхэттен под свое крыло.

— Ладно, пусть поживет у нас.

Так что Далей некоторое время жила у нас, находясь в поисках работы, квартиры и новой жизни. Ну да, наверняка многие считали, что я рехнулась, пригласив к себе в дом длинноногую, жизнерадостную девицу из Техаса в легкомысленных спортивных шортиках из розовой махры, чтобы она прохлаждалась на нашем диване, скрестив ноги и демонстрируя безупречные бедра. Не слишком ли опасно, что в ночной тьме эта соблазнительная грудь вздымается всего через одну комнату от нас? Честно говоря, я даже не думала о том, что Гэйб может мне изменить. Зато я задумывалась над тем, способна ли эта женщина замутить чистые воды семейной жизни. И неизменно отвечала себе: нет. Не потому, что испугается быть застигнутой на месте преступления; просто с ее кодексом поведения это не совместимо. И почему я вышла за Гэйба, а не за кого-нибудь вроде Далей? Именно об этом стоило подумать.

Да, на вид Далей — всего лишь взбитые как сахарная вата светлые волосы, пышная грудь и нежнейшая, сладчайшая кожа, но она настоящая, истинная, словно Библия. К сожалению, я вполне оценила ее только после измены Гэйба. Друзья познаются в беде. Когда вокруг меня начало скапливаться все это дерьмо, Далей оказалась тут как тут, помогая мне его разгребать, и каждое утро звонила проверить, вылезла ли я из постели. Она не вешала трубку до тех пор, пока не убеждалась, что слышит шум душа. И поздней ночью, когда мне хотелось выговориться, но время казалось неподходящим, она всегда откликалась на мои звонки словами: «Рада тебя слышать!» Далей стала мне как родная; она хотя бы никогда не приукрашивала факты. «Он лжец. Он специализируется на лжи. Не позволяй ему калечить твою жизнь!» Она самый надежный мой друг.

Когда становилось трудно выжить, мы сбивались в стаю. И теперь, как две маленькие сучки, мы трусили бок о бок навстречу заходящему солнцу, оставляя кучки собачьего дерьма где положено, у поребриков.

Далей следовало прибыть на празднование собственного дня рождения еще полчаса назад. Ожидая именинницу, я развлекалась как умела: выпивала и прислушивалась к болтовне окружающих. Какой-то тип, изображавший из себя крутого с Пятой авеню, даже не спросив имени своей соседки, начал ей рассказывать, как выбрался за пределы Нью-Йорка.

— Понимаешь, я люблю тепло, но Саут-Бич теперь такой унылый! Толпа невыносимо пошлая.

Голос у него был как у чернокожего, выдающего себя за белого диктора телевидения.

Он вел себя как человек, которому хорошо за сорок, но на самом деле ему было всего тридцать три; он называл своим домом летний дом родителей на острове Мартас Вайнъярд. Он учился в самых благопристойных университетах с гербами и пышными названиями, а степень у него была разве что в выпендрежных науках. Самомнение пряталось под золотой пуговицей его синего блейзера, и по тому, как он оглядывает ободок своего бокала, можно было предположить, что он из тех типов, которые спокойно возвращают заказанное в ресторане блюдо, потому что не так приготовлено. А вот романы он наверняка заканчивает, переставая отвечать на телефонные звонки.

— В это время года я предпочитаю Невис, — продолжает он.

Что общего у Невиса с Саут-Бич, и кто употребляет словечки вроде «унылый»? Этот тип и разговаривать-то толком не умеет.

Я смотрю по сторонам, наблюдая, как парочки делятся друг с другом глобальными идеями, записывая их на крошечных салфеточках для коктейлей и обмениваясь этими квадратиками. У той сердце нараспашку, а у того шикарный пиджак. Трудно найти второе такое место, где бокал вина стоит шестнадцать долларов, освещение неярко, а у мужчин галстуки сплошь от «Феррогамо»… Ну, и иногда — от «Зенья». Но только если они в костюмах, ибо галстуки «Зенья» — для костюмов. Впрочем, вы это и так знали, я-то ведь знала об этом. Ну хорошо, не знали.

Тут подходит приятель девушки, на которую мистер Выпендрежник пытается произвести впечатление, дотрагивается до ее спины и обменивается поцелуем. Выпендрежник не теряется.

— Могу я предложить выпить вам обоим?

Он заглядывает в глаза бойфренда так восторженно, словно тот в пятый раз подряд завоевал в регате золотой приз.

— Нет, спасибо, — отзывается бойфренд тоном, в котором слышится: «На яхте, а не на лодке, ты, ничтожество!»

Итак, у нее есть бойфренд. Да ладно, каждая привлекательная женщина в этом городе с кем-нибудь встречается. Бойфренды — не средство отпугивания чужаков, а аксессуар. Интересно, не завалялся ли где-нибудь бойфренд и моего размера?

— Ой, с ума сойти! — Это ко мне сзади подошли Далей и Александра. Далей взяла за плечи меня и мистера Выпендрежника. — Сразу двое моих замечательных друзей! — Из ее розовых губок вырывается настоящий визг восторга, а потом она всех знакомит и награждает поцелуями.

Мистер Выпендрежник — это, оказывается, Пол Уильямс, брокер из «Меррилл Линч», у которого вообще-то была невеста, просто он о ней забывал упоминать, когда выпьет.