Оливия Уэдсли - Честная игра

Сэм очень любил Джервэза. Он был много моложе его, и в его любви к нему таилось обожание, которое молодежь испытывает к героям. Джервэз был таким, каким хотел бы быть Сэм. Он часто наблюдал, как натягивается на плечах Джервэза тонкая шелковая рубашка, когда тот взмахивал молотком в поло, а в крикет-клубе Сэм, бывало, искренне восхищался его игрой «без всякого напряжения», в то время как он сам уже задыхался, багровел и обливался потом.

Сэм любезно предложил Джервэзу рюмку коньяку и спросил:

— Едете в Марч, не правда ли?

— Да.

— Мы тоже. В субботу. Старик рассчитывает, что мы покончим с куропатками. Вы видели новое ружье у Ригби? Великолепное, прямо изумительное.

Когда Сэм говорил о ружьях, он даже впадал в лирический тон. И сейчас он как раз собирался пуститься в дальнейшее описание, когда Фелисити прервала его:

— Сэмми, мне хочется потанцевать.

— С удовольствием, дорогая!

Когда они отошли на довольно большое расстояние, Фелисити промолвила:

— Послушай, я хотела тебе рассказать, но как-то все не удавалось… По поводу Джервэза и Филь. Мамми звонила мне за несколько минут до нашего отъезда. Джервэз едет в Марч с определенной целью.

Сэм в этот момент с трудом лавировал между танцующими.

— Знаю. Он говорил мне. Стрелять куропаток. — Фелисити слегка ущипнула его за руку:

— Да нет же, я же сказала, что это из-за Филь. Он хочет жениться на ней. Подумай только, Сэмми, так много денег, и Фонтелон, и вообще…

Сэмми в ответ только кивнул. Некоторое время они танцевали молча. Затем он тихо сказал:

— Хорошо, но ему уже много за сорок, а Филь ведь только восемнадцать…

— Девятнадцать, — поправила Фелисити. — И потом, какое это имеет значение, Сэмми? Только, ради Бога, не болтай об этом и не настраивай Филь против, а то ты все испортишь.

— Я думал, что она увлекается Тедди Мастерсом, — продолжал Сэм упрямо.

— Ах, это же ребячество, и больше ничего.

— Что ж! Надеюсь, они будут счастливы! — сказал Сэм, но в голосе его не слышалось особого воодушевления; он был взволнован, и ему было не по себе. Он представлял себе Джервэза в самых различных положениях, но никогда не думал о нем как о муже Филь.

«А почему бы нет? — уговаривал он самого себя. — Честное слово, здесь нет ничего необычайного».

Он отвел Фелисити обратно к столу и стал наблюдать за Филиппой до тех пор, пока Фелисити не толкнула его локоть, как будто нечаянно, и не сделала в ответ на его изумленное лицо предостерегающей комичной гримаски… Двадцать лет… а то и все двадцать пять… по меньшей мере… Ему казалась такая разница в летах слишком значительной. И не то чтобы Вильмот ему не нравился. Наоборот. Никто, даже он сам, не мог бы выдержать с ним какое-либо сравнение. Но брак — это совсем другое дело!..

Он продолжал украдкой наблюдать за Джервэзом… Вот чем объясняется все его поведение этим летом… званые обеды… и все вообще… Понятно, старики будут этому способствовать. Никто так хорошо не знал цену денег, как Кардон. Да, да, этот простой, и вместе с тем хитрый, любящий посмеяться Билль. Если, как он сам часто говорил, сердце у него золотое, то зато голова — железная!

Что же касается брака… Сэм продолжал размышлять. Легкая рассеянная улыбка играла на его лице. Как бы там ни было, но своим сообщением Фелисити испортила ему весь вечер. И не то чтобы он мог указать что-нибудь определенное: «Вот причина моего волнения». Нет, он не мог это сделать, иначе он постарался бы избавиться, так или иначе, от такого ощущения. Возраст… конечно… но стоило только посмотреть на Вильмота, чтобы понять, что возраст здесь не играет никакой роли.

«Я ничего не могу возразить против этого, и все же что-то заставляет меня противиться», — решил Сэм.

Так он и сказал Фелисити, когда перед сном пришел на цыпочках из комнаты своих мальчиков. Фелисити сидела перед зеркалом. Сэм стал сзади, наблюдая за ней. Фелисити, втирая кольдкрем, сделала ему в зеркало гримаску. Он улыбнулся, отошел и сел на край постели.

— Послушай, Флип. — Фелисити что-то промычала в ответ. — Я хочу сказать по поводу Джервэза и Филь. Я боюсь, что они не подойдут друг другу.

Но на этот раз Фелисити решительно ответила:

— Ах, Сэмми, не надо же быть таким глупым. Они прекрасно подходят друг другу. Почему бы нет? Филь нравятся драгоценности Вильмота, а Джервэз без ума от нее.

— Да, но увлекается ли Филь им?

— Это придет. Такого типа женщину, как Филь, в ее возрасте, так же легко научить быть без ума от мужчины, как и научить пудриться. Молодежь всегда переходит от одного увлечения к другому, но когда ее крепко держат в руках, она перестает быть такой изменчивой и привыкает к человеку…

Она встала и включила свет бесконечного количества лампочек вокруг зеркала; проходя мимо Сэма, она покрутила одну из кудряшек его густых темных волос и рассмеялась. Сэм покраснел до корней волос.

— Тебе никогда не следует ничего говорить к ночи, — продолжала Фелисити, — потому что это на тебя так «тяжело ложится», как выражалась наша няня, когда нам удавалось что-нибудь стащить от званых обедов. Понятно, она имела в виду наши желудки… Ну, улыбнись же, а то я подумаю, что ты сам влюблен в Филь.

Сэм поднялся и воскликнул с великолепным жестом:

— Я никогда не буду любить ни одной женщины, кроме тебя!

Фелисити взглянула на него, почему-то рассмеялась, а затем глубоко вздохнула.

Марч, имение Кардонов, находилось на границе Беркшира. Когда Джервэз, сам управляя автомобилем, миновал Хенли и свернул на Неттлбед, дождик, накрапывавший с самого утра, вдруг перестал, и мягким светом засияло осеннее солнце.

Джервэз невольно замедлил ход: как-то жалко было расставаться со всей окружающей красотой; леса стояли еще в своем осеннем уборе, сплошь в красных и золотых пятнах, усыпанные искрящимися на солнце каплями дождя. Завтра вся дорога будет усеяна автомобилями, отправляющимися за город на «week end»; но сегодня, в эти часы, Джервэз был сам себе господином. Он остановил машину на краю дороги и закурил; все равно было еще слишком рано являться в Марч, а ехать оставалось каких-нибудь три мили.

В окружающем его молчании он мог слышать полет птицы или легкий шелест упавшего листка. Он чувствовал запах сырой земли и вдруг ясно ощутил запах дыма, этот горький и вместе с тем приторный аромат, который так нравился Филиппе, — ведь она так говорила?

Он задумался, и, как обычно, его мысли свелись к одному, к Филиппе. Быть может, завтра в этот час он начнет строить свою новую жизнь, а пока он еще не смел об этом мечтать. Или ему придется бороться против себя самого, против своей любви, которую он не сможет сразу подавить…

Небо на западе постепенно стало окрашиваться в красные цвета; с другой стороны надвигалась сизая туча. Немного дальше у дороги виднелось дерево, на которое, казалось, опустился рой золотистых мотыльков; оно сверкало тысячами алмазов в изменчивых лучах заходящего солнца. Из лесу показалась телега, а рядом с нею степенно выступала собака.

«А, собаки — я опять их увижу», — сказала Филиппа. Ему показалось всякое ожидание бессмысленным; не беда, если он приедет слишком рано, и разве ему может доставить какое-нибудь удовольствие все окружающее его великолепие, если с ним нет Филиппы?.. Джервэз нетерпеливым движением пустил мотор и дал машине полный ход. Мелькали перед ним маленькие деревеньки. Он ехал теперь по земле Кардона, по длинной извилистой песчаной дороге, где повсюду встречался орешник.

Чей-то оклик заставил его затормозить; он ответил и стал ждать. Филиппа пробиралась к нему через небольшую просеку; у ног ее степенно выступал сеттер, а впереди с лаем скакал йоркширский терьер. Джервэз остановил машину; они встретились, окруженные тишиной, прерываемой только лаем Ричарда Дика, терьера, выражавшего свое недовольство по поводу вторжения постороннего в его леса.

Собаки помчались дальше, а Филиппа подошла к автомобилю, внимательно осмотрела его и села с краю, болтая своими стройными ножками.

— Разве здесь не божественно? — радостно воскликнула она. — Этот тихий вечер, этот тускнеющий свет и воздух… после дождя.

— Я не так давно почувствовал всю эту изумительную красоту, — сказал Джервэз, стоя рядом с ней и поставив одну ногу на подножку, — и думал о вас, чувствуя, как я поддаюсь вашему очарованию. — Он наблюдал за Филиппой в то время, как она всматривалась в лес, стараясь найти своих собак. На ней был тонкий шерстяной свитер с высоким воротником, коротенькая юбка из какой-то плотной материи, чулки и ботинки для игры в гольф и твердая, низко надвинутая на глаза коричневая шапочка; к губам не прикасалась палочка помады.

Джервэз наблюдал за ней, когда она закинула голову, слушая пение какой-то птицы и показывая безукоризненную линию своей длинной шеи. И почему-то именно эта линия шеи взволновала его, и он не мог больше совладать с собой; он думал подождать, думал выбрать подходящий момент, быть осторожным… и вдруг неожиданно сжал Филиппу в своих объятиях. Смутно, словно во сне, он видел ее лицо и широко открытые глаза; затем все стерлось — здравое рассуждение, планы, надежды, — и он целовал ее холодные полуоткрытые губы, целовал, целовал без конца… Где-то залаяла собака, и прозвучал автомобильный рожок. Джервэз, белый как полотно, дрожащий, с горящими темным светом глазами, выпустил, наконец, Филиппу; она была такая же бледная, и ее янтарные глаза казались совсем черными. Джервэз промолвил дрожащим голосом: