«Я и теперь того же мнения», — ответил он за день перед этим на замечание Джервэза. Он решительно отказался обсуждать с ним этот вопрос. С нелестной откровенностью он высказал ему все, что думал о его поведении в тот день, через месяц после смерти Тедди, когда Джервэз впервые сообщил ему о своем намерении развестись с Филиппой.

Филиппа была в это время у Камиллы Рейке; последняя взяла ее с собой в Лондон, а Разерскилн оставался с Джервэзом в Фонтелоне.

Понятно, он знал, что «что-то неладно», но, по мнению Разерскилна, «неладное» между мужем и женой не должно было интересовать третьих лиц.

Сообщение Джервэза поразило его как громом, и он спросил в первую минуту:

— Ты с ума спятил?

Выражение почти безумного гнева на лице Джервэза в то время, как он отвечал отрицательно, неприятно поразило Разерскилна.

— Ты хочешь сказать, — медленно спросил он, — что ты разводишься с Филиппой и привлекаешь этого умершего беднягу как соответчика?

— То, что Мастерс умер, не устраняет факта неверности моей жены, — выпалил Джервэз.

— А какие у тебя доказательства? Тебе понадобятся очень веские!

Он не скрыл презрения в тоне.

— Я застал Мастерса в комнате Филиппы в четыре часа утра, и миссис Ланчестер тоже видела его.


— Нора Ланчестер?

Разерскилн высказал свое мнение о Леоноре с большей силой, чем это допускала деликатность, и закончил словами:

— Вот что я о ней всегда думал!.. Неужели же ты в самом деле собираешься развестись с Филь на основании слов такой женщины?

На него не произвело впечатления даже бешеное заявление Джервэза, что Филиппа ничего не отрицала.

Но он пошел к Филиппе, снес ей конфет и большой букет нарциссов и предложил покататься.

Наняв фаэтон у Смита, любовно держа вожжи и пуская лошадей еще и еще раз вокруг парка, он заговорил:

— Джервэз мне все сказал… Я знаю, что это вздор, Филь… Но он чертовски крепко стоит на своей точке зрения… Я задавал себе вопрос, как бы я мог помочь прежде всего тебе… а в конечном итоге и вам обоим?

Разерскилн не смотрел на Филиппу, а остановил свои светлые твердые глаза на лоснящихся спинах великолепных рыжих лошадей, на их блестящих острых ушах.

— Я… я не буду бороться, — вымолвила, наконец, Филиппа, — и я не хочу больше видеть Джервэза… Он может делать, что хочет.

Разерскилн подумал с минуту и сказал:

— Да, но он хочет…

— Джим, я… ты не понимаешь. Это все кончено. Я никогда не вернусь к Джервэзу.

— Но пока он не был таким, Филь, ты ведь любила его тогда?

— Да. То есть я думала, что любила. Он, видишь ли, был первым; и все тогда казалось таким важным и таким, как надо. Это, конечно, звучит глупо, но папа и мама были так довольны, Джервэз был страшно популярен и такой добрый, забавный, милый… правда, он был таким тогда… И, Джим, честное слово, поскольку я умела, я была хорошей женой. Что же касается этого несчастного столкновения во время хоккея, то это была только чистая случайность — ничего больше. У меня было особое утреннее приподнятое настроение; мне было так ужасно хорошо, и я была так счастлива — у меня и в мыслях не было нанести какой-нибудь вред. Но я думаю, что Джервэз никогда мне этого вполне не простил.

— Я тоже думаю, что нет, — медленно сказал Разерскилн.

Он перевел лошадей на шаг с помощью целой системы тихих окриков и увещаний, которые составляют столь живую связь между любителями лошадей и лошадьми.

— Но тебе незачем мучиться из-за этого. Если ставить вопрос о прощении, то тебе приходится прощать в тысячу раз больше, чем Джервэзу; ему прощать на самом деле нечего, а тебе — почти все. Во — первых — твой брак с ним. Ты не убедишь меня, что Джервэз считал все в порядке вещей, так же, как и твои родители. Все они должны были иметь больше здравого смысла. Легко поймать каждого ребенка со школьной скамьи, нарассказав ему басен: он поверит. Думают, что современные девушки все знают. Не верь этому, дорогая! Некоторые вещи даже современные девушки не могут знать — до свадьбы. Много чепухи говорят о молодежи, но наибольшая глупость изо всех — та, будто современную молодую девушку, идущую к венцу, уже ничему учить не приходится! Не верь, дорогая, и этому! Я никогда этому не верил. Потому что никто не может научить всему тому, что нужно знать о замужестве. Это надо понять, чтобы выдержать, так мне кажется; а такое понимание достигается всей жизнью двух людей, любовью и терпением… Но еще прежде, чем стараться понять, надо чувствовать одинаково! А какое же может быть понимание между человеком возраста Джервэза и ребенком твоих лет? Он думает все время так, как его поколение, а ты — как твое; он ищет тихой пристани, в то время как ты только начинаешь жизнь! Это нельзя было согласовать. Если следовать законам природы, то нельзя особенно сильно ошибаться; а видала ли ты когда-нибудь, желал бы я знать, чтобы старому самцу удалось прельстить лучшую из стада? Никогда в жизни. И скотоводы скажут тебе то же: подобное с подобным — вот верное правило. Так оно и есть. Послушай меня, Филь, поверь, что я знаю, о чем говорю. Джервэз разрывает с тобой не потому, что он есть или был безумно ревнив, а потому, что ты и он говорите на разных языках, и он это почувствовал. Я бы сказал, что в Жизни каждого мужчины есть две женщины, на которых ему не следует жениться: это его первая любовь и последняя. Потому что с каждой из них он наглупит!

Он положил свою холодную жесткую руку на плечо Филиппы.

— Я бы хотел, чтобы ты была моя девочка, — сказал он, — ты могла бы быть ею — я только на два года моложе Джервэза. Я бы смотрел за тобой и выдал бы тебя замуж за мальчика твоих лет. А где Кардон, между прочим, а?

Филиппа покачала головой:

— Понятия не имею. Он написал мне ту единственную записку, которую я тебе показывала, в которой он отрекался от меня; с тех пор я его не видела и ничего о нем не слышала.

— Я бы хотел свернуть его жирную шею. А твоя сестра Фелисити, где она?

Филиппа взглянула вниз на свои руки.

— Когда она писала… после того, как узнала, — она сообщала, что Сэм был болен и что они возвращаются домой, как только он достаточно окрепнет для переезда. Она добавила, что, по ее мнению, я дура; что она скрыла все от Сэма, чтобы его не волновать, и что позже я смогу, если захочу, навестить ее! Но не теперь, потому что Сэм еще слишком болен, чтобы они могли принимать посетителей.

— Она всегда мало стоила, — сказал Разерскилн с суровым презрением.

Филиппа беспокойно задвигалась, проводя большим и указательным пальцами вверх и вниз по своему жемчугу.

— О Джим, кто же на свете захочет быть замешанным в некрасивую историю? Никто! И ты бы не захотел, но ты терпишь весь ужас огласки, стоишь за меня и показываешься со мной потому, что ты уж такой человек… Я полагаю, что природа создает некоторых мужчин совершенно бескорыстными — и ты один из них. Но я не стала бы тебя осуждать, если бы ты повернулся ко мне спиной. Тебе же надо подумать о Ките, и ты брат Джервэза.

— Лучшее, что Джервэз когда-либо сделал для меня, это — что он сделал меня твоим братом, — язвительно сказал Разерскилн. — Факт! Знаешь, что он упал с лошади вчера?

Даже если бы он убился, — мрачно сказала Филиппа, — это не спасло бы меня теперь. Ужасная огласка Теддиной смерти… и к тому же известие об этом потрясающем скандале… Мое дело было проиграно еще до его возбуждения в суде. Раз люди начинают бросать грязью в женщину, замужнюю женщину, то даже если все очистится, следы останутся навсегда! И ты знаешь это.

Разерскилн отрицал, что он это знает.

— Не надо настраиваться так мрачно, — сказал он в виде доброго поучения.

Они продолжали говорить, и разговор вертелся все о том же, не успокаивая и не обнадеживая.

— Тем, что я стою за Филь, я помогаю ей, знаете? — сказал потом Разерскилн Камилле.

Камилла посмотрела в его несколько холодные серые глаза сквозь слезы.

— Я не могу передать вам, Джим, — проговорила она с чувством, — каким хорошим я вас считаю! Я никогда не смогу вам это сказать!

Разерскилн вспыхнул, как мальчик; его глаза изменились, стали живыми и умоляющими.

Он вышел из дома Камиллы, покручивая коротенькие усы; ему надо было привести в порядок так много мыслей, а он не был из тех, у кого мозги работают с быстротой молнии.

Этому всему со смертью Бриджет минуло тринадцать лет. С тех пор он не думал ни об одной женщине с любовью.

Камилла не была второй Бидди — под луною не бывает двух таких; но Камилла была такая тихая… можно было представить себе, как приходишь к ней домой… а это много значит для мужчины.

Она бы создала семью.

Он перестал крутить ус и поднял палку кверху, чтобы позвать таксомотор. Возможно, что она и не думает о нем, а он был дурак, что отдался так своим мыслям… дурак!

Но на следующий день, не застав Филиппы, он пил чай вдвоем с Камиллой. Была ранняя весна; из гостиной Камиллы был виден сад, а за ним — Реджентс-парк. Нарциссы белели в траве, в комнате все вазы были наполнены ими, а также розовыми и голубыми гиацинтами; воздух был напоен сладким обещанием весны — факт, который Разерскилн комментировал словами:

— По этому признаку я надеваю свои «чеки».

— И они отлично выглядят, — согласилась Камилла, смеясь и думая, как элегантно, хотя и несколько старомодно, выглядел Джим в своем черном сюртуке, так хорошо сидящем на его худой фигуре, и широких брюках, которые он называл «чеками». На нем был также довольно старомодный воротничок, галстук в крапинках и шляпа на песочного цвета волосах, одетая неизменно на затылок.

— Джимми, — вдруг спросила она, — а разве вы не соскучились по деревне?

Он печально кивнул:

— Все это скоро кончится, и я поеду домой. — И они снова вернулись к процессу.