Эмилия Остен - Честь и лукавство

После рождения ребенка у меня вновь появилась масса свободного времени, так как целая когорта бабушек и нянюшек всячески старались облегчить мою жизнь и меня практически не допускали к собственному сыну. Граф только смеялся, когда я жаловалась ему, и нередко решительно отбирал ребенка у воспитательниц, чтобы повозиться с ним самому. Он дарил малышу всю нерастраченную отцовскую нежность, и даже мысль о том, что это не его сын, показалась бы абсурдной любому, видевшему их вместе.

Материнская любовь проснулась во мне не сразу, сначала мое чувство более походило на любопытство и умиление, что казалось мне признаком душевной черствости до тех пор, пока мама не объяснила мне, что я еще очень молода и все придет в свое время. Действительно, прошло несколько месяцев, и малыш стал самым дорогим для меня сокровищем.

Прибытие Лонгбриджей увеличило радостную суету в нашем доме. Розмари вся расплылась и стала больше походить на миссис Гринхауз, которая заявилась вместе с ней без приглашения. Ее тревогу за дочь и желание находиться с ней в такой момент можно было понять, и все мы были с ней приветливы.

Аннабелла встречала рождество во Флоренции, и в нашем кружке о ней никто не вспоминал, разве что ее матушка при получении очередного короткого письмеца с рассказом о ее успехах. Судя по всему, Аннабелла и в замужестве не оставила привычку стремиться быть в центре внимания и кокетничать с наиболее заметными мужчинами, но теперь возможные неприятности касались только ее мужа, и миссис Гринхауз была в большой радости по этому поводу.

Розмари разрешилась от бремени очаровательной девчушкой двенадцатого января, промучившись гораздо долее меня. Родители и друзья были в восторге от малышки, и теперь все наше время занимали уже двое детей, так что всем предоставлялась возможность повозиться с малышами. Маленькая Марианна, по-моему, так походила на свою мать, что все остальные подшучивали надо мной – как это я могу сразу определить сходство с кем-либо чужого ребенка и совершенно не в состоянии судить о собственном. Я отвечала со смехом, что боюсь обидеть кого-нибудь из родных, найдя черты кого-либо одного, а потому предпочитаю не выносить своего суждения до тех пор, пока малышу не исполнится хотя бы год. На самом деле я часто присматривалась к нему, пытаясь обнаружить сходство с его настоящим отцом, и была необыкновенно рада и встревожена, если мне это удавалось.

Гости разъехались только в середине февраля, и мы с мужем наконец-то смогли уделять больше времени сыну и друг другу. Я вовсе не тяготилась присутствием в доме множества людей, отвлекавших меня от грустных мыслей об утраченном возлюбленном, но пожить немного в тишине и спокойствии после шума и суеты было весьма приятно.

Мы снова вели с графом неспешные беседы о жизни и обсуждали прочитанное, прогуливаясь с колясочкой по аллеям Эммерли. Весна в этом году наступила неожиданно рано, и щечки малыша скоро покрылись здоровым загаром. Эдварду исполнилось пять месяцев. Он рос необыкновенно веселым малышом и почти никогда не капризничал.

Розмари писала, что ее Марианна неизменно приводит всех в восторг, и со смехом выражала надежду, что наши малыши когда-нибудь проникнутся друг к другу взаимной симпатией, чему немало будет способствовать дружба между их матерями. Аннабелла вернулась из путешествия и отбыла в поместье своего супруга, не удостоив сестру посещением и едва поздравив с рождением дочери.

В июле мы навестили Лонгбриджей, приурочив визит ко дню рождения Питера.

Морланды проводили лето в Бате вместе с миссис Гринхауз, и Кэтрин, изредка писавшая мне, сообщала о выходках Аннабеллы со всей злобностью, на какую была способна. Аннабелла и Кэтрин опять стали соперницами, так как обе искали расположения некоего французского графа, явившегося в Бат поправить здоровье.

Все это очень мало волновало меня, поскольку о Россетере Кэтрин ничего не писала, и мне неоткуда было узнать о его местонахождении и самочувствии.

В сентябре мы гостили в коттедже у матушки, после чего ненадолго заехали в свой лондонский дом. Моя фигура не испортилась, и я с удовольствием танцевала на балу, который дал граф в честь моего рождения. С ума сойти – двадцать два года! Они не были несчастными для меня, но настоящее, упоительное счастье я переживала только три коротких месяца, а это не так много по сравнению с прошедшими годами и совсем ничтожно – с будущими.

От гостей, присутствовавших на моем балу, я услышала, что герцог Россетер гостит у своих друзей Морландов, и неизвестно, с кем из супругов он более дружен. Услышав эти намеки, я едва не расплакалась от нахлынувших эмоций. Неужели он стал любовником Аннабеллы? Она вполне способна изменить супругу и добиться желанного мужчины если не путем замужества, то хотя бы посредством любовной связи. Но как он мог поступить так, если никогда не любил и не уважал Аннабеллу? Или не стоит верить сплетням, а слушать только собственное сердце, подсказывающее мне, что этого не должно быть?

Я уже не могла радоваться празднику и отправилась спать в совершенно ужасном настроении. Утром меня порадовал сначала великолепный букет цветов, присланный неизвестно от кого. На карточке не было имени, только поздравительное стихотворение, но мне почему-то казалось, что это именно Уильям прислал цветы, узнав, что я в столице. Мог бы подписаться и не мучить меня сомнениями, раз уж решил разбередить мою рану таким напоминанием, подумала я с обидой, но все равно была несказанно рада. Стихотворение я тут же выучила наизусть и долго еще повторяла про себя милые непосредственные строки:

За завтраком муж предложил мне отправиться на зиму в Италию, чтобы как-то компенсировать отсутствие медового месяца. Раньше его здоровье не позволяло ему совершать столь дальние путешествия, но теперь он настолько окреп, что даже доктор советовал ему переменить обстановку и погреться под южным солнцем. Я давно мечтала увидеть несметные культурные богатства этой колыбели Возрождения, и только мысль об Эдварде помешала мне захлопать в ладоши от радости. Я не хотела оставлять его на несколько месяцев, но граф уверил меня, что ребенку уже пошел второй год и он перенесет тяготы путешествия гораздо лучше нас, так как вовсе их не заметит, находясь в привычном обществе и среди любимых игрушек. Возразить на это было нечего, и я с радостным возбуждением начала готовиться к поездке.

Рождество мы встречали у Лонгбриджей, собираясь сразу после Нового года отправиться в дальний путь. Обильные снегопады задержали нас в Лондоне до середины января, но после установилась хорошая погода, и в пути мы не страдали от холода и ветра. Эдвард, которого мы с трудом отбили у желающей оставить его при себе тетушки, был немного капризен из-за растущих зубок, но все равно приносил нам столько радости, что мы и думать не хотели о том, что лучше было бы оставить его дома. Мой супруг не желал терять ни минуты из тех, что оставила ему судьба, и хотел проводить их только с сыном.

Италия не разочаровала меня ни в одном из ожиданий. Увидеть воочию все то, о чем я читала или слышала, было удивительно и чудесно. Из тех городов, которые мы посетили, мне больше всего полюбилась Флоренция. Если Рим поражал своим величием, а Венеция казалась просто большим музеем, Флоренция была настоящим городом. Я чувствовала, как бьется ее сердце, и ощущала себя ее частью, ее нервом. Дворец Питти и сады Боболи притягивали меня так сильно, что я готова была проводить там все время. Картины и скульптуры затрагивали мою душу не так сильно, как величественные здания и чудесные фонтаны. Более всего я полюбила прогуливаться по шумным улочкам или сидеть на скамеечке в тени баптистерия и любоваться грандиозным Дуомо, как гордо называли свой храм флорентийцы, считая, что только для Санта-Мария дель Фьоре слово «храм» имеет значение имени собственного. Скульптуры Микеланджело и картины Боттичелли приводили моего супруга в такой восторг, что он готов был часами с воодушевлением рассказывать мне о жизни и творчестве великих, а я всегда охотно слушала, стараясь проникнуться его восторгом и запомнить побольше этих странных имен и названий.

Мы пробыли во Флоренции полтора месяца, тогда как Венеция, куда мы приехали ранее всего, покорила меня только на две недели. Этот сырой город, с пятнами плесени и облупившейся штукатуркой, показался мне олицетворением печали, и даже шумные посетители и песни гондольеров не могли развеять тягостной тоски, не оставляющей меня все время, пока мы были там. Граф заказал уличному художнику мой портрет на фоне церкви Санта-Мария дель Салюте в лучах закатного солнца. На портрете появилось бледное лицо с большими карими глазами и складочкой грусти на лбу, лицо, несомненно, повзрослевшее и утратившее юную наивность. Граф сказал, что художник уловил не только сходство, но и скрытые движения души, и был поражен печалью, столь тщательно скрываемой от всех.

Вдоволь налюбовавшись на базилику Сан-Марко и Дворец дожей, накатавшись на гондоле по дурно пахнущим каналам и полюбовавшись видом с колокольни Сан-Марко, мы отправились во Флоренцию, а затем в Рим, останавливаясь по пути в маленьких городках, где было чем полюбоваться.

Сокровища Рима увлекли нас настолько, что путешествие растянулось на все пять месяцев вместо планируемых двух. Граф Дэшвилл проводил больше времени в Ватикане, а я каталась по улицам и пригородам Рима, бродила среди руин древних храмов и воображала себя то античной богиней, то ее жрицей, хранящей темные тайны ужасных событий, происходящих в храмах.