Блэки уверил ее, что в таком виде ее никто не узнает. – Тебе также, золотце, не придется тратить время на макияж.

В пятницу, как только закончились съемки, Катерин кинулась в свою уборную и переоделась. Комбинезон, взятый взаймы в костюмерном отделе, почти ничего не весил и застегивался сзади на молнии. Он закрывал Катерин с лодыжек до шеи; походив немного по коридору, Катерин пришла к выводу, что передвигаться в нем довольно легко. Ей даже удалось изобразить походку пожилой тучной женщины. Затем надо было одеться. Жакет из алого и светло-вишневого кримплена с горизонтальными полосами на бедрах и поперек груди делал ее еще более грузной, а вытянувшиеся белые тренировочные брюки в пятнах и толстые алые спортивные носки скрывали ее тонкие щиколотки. На талию она повесила украшенную горным хрусталем сумку для ключей и денег.

– А касательно личика, достаточно будет и этого. – Блэки показал ей резиновый нос, сделанный по форме ее собственного. – Там внутри клейкая лента, какой пользуются хирурги, стоит придавить – и порядок. Теперь намажем лицо тональным кремом. – Он вымазал ей лицо, шею и нос красно-коричневым кремом так, чтобы создавалось впечатление пятен. – И пожалуйста, вот вам Центральная Америка, женщина, слишком много времени проводящая на ранчо.

На голову ей он надел парик из круто закрученных седых волос; она нацепила очки в розовой оправе, и оба уставились в зеркало, чтобы оценить результат.

– Привет, бабушка, – в восхищении воскликнул Блэки.

– Слов нет! – Катерин не могла отвести глаз от своего отражения. Она выглядела пожилой, потрепанной жизнью женщиной. – Я бы сама себя никогда в жизни не узнала!

– И никто не узнает. – Блэки принялся собирать свои причиндалы. – Повеселись как следует, золотце. И поставь за меня пятерку на тринадцатый номер, договорились?

– Можешь быть уверен, Блэки, и огромное тебе спасибо.

Она поцеловала его и осторожно, на цыпочках, спустилась по черному ходу вниз, где в «хонде» ждала ее Бренда. Никто не заметил, как Катерин Беннет умчалась в ночь в направлении аэропорта Лос-Анджелеса.

В Вегасе было еще более шумно, чем обычно. Клацанье одноруких бандитов перекрывало даже гул зала аэропорта, и Катерин поняла, почему людей снова и снова тянет в этот город. Она взяла такси до «Цезарь паласа».

Ей отвели крошечную комнатку, аляповато оклеенную золотыми и желтыми обоями, кое-где оборванными, обставленную мебелью в псевдостиле Людовика XVI, и с лампами, подделками под Тиффани, прибитыми к прикроватным столикам, чтобы не украли. Едва закрыв за собой дверь, она позвонила на коммутатор.

– Жан-Клода Вальмера, пожалуйста.

– Извините, у нас не зарегистрирован человек под таким именем, – сухо ответил ей гнусавый голос. Поскольку Катерин и не ждала, что Жан-Клод зарегистрируется под собственным именем, она спросила Квентина Роджерса, но получала тот же ответ.

– Ну что же, придется идти напролом, – пробормотала она и, бросив последний критический взгляд на уродливую фигуру в зеркале, вышла в сверкающую ночь Лас-Вегаса.

На первом этаже гостиницы размещалось шесть или семь огромных игорных залов, шеренга магазинчиков, торговавших всем, от зубной пасты до бриллиантовых и изумрудных ожерелий, и несколько ресторанов, ночных клубов и баров. Везде толпились люди – полчища приехавших на уик-энд игроков, гуляк, просто любопытных. Те, кто не сидел за столами или не дергал за ручки автоматов, бесцельно бродили вокруг.

Катерин обошла все главные залы, замечая, что охранники подозрительно ее оглядывают. Она знала, что целая группа наблюдателей следит за происходящим через потолок над столами. Ей потребовалось больше двух часов, чтобы не спеша обойти все залы. Через казино она прошла трижды, иногда минут на десять останавливаясь около автоматов, иногда бросая несколько фишек у рулетки и постоянно разглядывая толпу. Никто не обращал на нее внимания. Она была просто еще одной толстой, безликой оптимисткой, приехавшей в Вегас повеселиться и попытать свое счастье.

В одном из залов надрывались Стив Лоуренс и Эдди Горм, а толпы жаждущих рвались туда, чтобы послушать их любимый салонный дуэт. Иногда Катерин казалось, что она видит Жан-Клода, но это оказывался кто-то на него похожий. К полуночи, окончательно устав и расстроившись, она пробормотала, наблюдая, как исчезает ее последний четвертак в прорези особо зловредного автомата:

– Какого черта я здесь делаю? С ума я, что ли, соскочила? Так его не найдешь.

Ей ужасно хотелось есть, с обеда у нее во рту не было маковой росинки, поэтому она побрела из казино в закусочную. Там она заказала чизбургер и шоколадный коктейль. Ни того, ни другого она обычно себе не позволяла, но для восемнадцатого размера то была подходящая пища. Вдруг она замерла. У закусочной было всего три стены, четвертая открывалась в холл, и там Катерин совершенно ясно увидела фигуру Жан-Клода. Он медленно шел через комнату, погруженный в беседу с маленьким лысым человечком.

Едва не поперхнувшись, Катерин бросила десять долларов на стол и выбежала из закусочной со ртом, все еще набитым чизбургером.

– Кто там? – Жан-Клода разбудил от глубокого сна настойчивый стук в дверь.

– Вам записка, сэр, – произнес голос. – Очень важно, от мистера Роджерса.

«Блин. Какого черта Квентин шлет ему послания посреди ночи?»

Жан-Клод накинул халат и, протирая глаза, распахнул дверь.

Там стояла Катерин, спокойная, собранная, в изысканном снежно-белом брючном костюме, темные волосы обрамляют лицо, цвет которого подчеркнут рубинового цвета губами и дымчатыми глазами Клеопатры.

– Привет, Жан-Клод, – улыбнулась она. – Как ты, дорогой?

– Моп Dieu, Катерин… Что ты здесь делаешь, черт побери? Как ты меня нашла?

– Предельно просто, мой дорогой Ватсон. – Катерин намеревалась говорить непринужденно, хотя она едва слышала саму себя, так громко билось ее сердце. – Тебе никуда от меня не спрятаться. – Она попыталась подражать Этель Мерман, но сразу поняла, что выступила неудачно. Она внутренне выругала себя за то, что изображает клоуна.

По глазам Жан-Клода трудно было что-то прочесть, но в них светилась веселая искорка.

– Ты разве не пригласишь меня войти? Слушай, здесь холодно.

Господи, а что, если он скажет «нет»? Что, если он велит ей убираться к чертовой матери, вообще прочь из его жизни? Что она будет делать? Она от него без ума.

Она безумно влюблена в него, сейчас ей это стало совершенно ясно. Катерин приложила руку к сердцу, как бы прося его не биться так сильно. Ей показалось, что Жан-Клод рассматривал ее целый год, потом кивнул.

– Ладно, заходи.

Она вошла в спальню, практически такую же, как у нее.

– Мне сказали, ты тут не зарегистрирован, – заметила она.

Он подавился смехом.

– В этой гостинице только надо сказать на коммутаторе, что тебя здесь нет, и за деньги они будут врать почем зря.

Отбросив всякую гордость, Катерин проговорила:

– Послушай, Жан-Клод, мне необходимо было увидеть тебя хотя бы еще раз, чтобы убедиться, что ты действительно имел в виду то, что сказал. Что на самом деле хочешь прекратить наши отношения.

Он закурил сигарету, глядя на нее взглядом, который она не могла разгадать.

– Садись, Китти, – мягко пригласил он.

Она присела на край зеленоватого дивана с покрытыми пластиком подлокотниками – чтобы не пачкались. Ей казалось, что он слышит, как бьется ее сердце. Он накинул на себя голубой махровый халат и выглядел еще лучше, чем обычно.

– Выпить хочешь?

Она отрицательно покачала головой. Не время пить. Речь идет о жизни и смерти для Китти Беннет. Ее жизнь зависела от его слов.

– Извини, что сделал тебе больно, Китти; я это сознаю.

– Откуда мне об этом знать? С той поры, как ты ушел неделю назад, от тебя не было ни слова. Это было ужасно. Настоящий ад.

Она слышала свой ноющий, жалобный голос. Так не пойдет, она должна сохранять спокойствие, следить за собой, как ее телевизионная героиня. Но, к сожалению, она отличалась от Джорджии-Гадюки, она была Катерин Беннет, и сейчас она старалась удержать любимого мужчину.

– Признаюсь, мне тоже пришлось несладко. – Он нахмурился. – Но, Mon Dieu, Китти, попробуй поставить себя на мое место, должен же я сохранить к себе уважение. Я не могу так продолжать, когда весь мир думает, что я у тебя на содержании, просто жиголо.

– О Господи, да никто так не думает, Жан-Клод. Не говори ерунды. Абсолютно никто. Дело лишь в том, что никто толком не знает, чем ты занимаешься. Ты ведь никогда о себе не рассказываешь.

– Представь себе, как приятно, когда тебя постоянно называют жеребцом Катерин Беннет, – саркастически проговорил он. – Ты можешь себе это представить, Китти?

– Те, кто нас знает, так не говорят. Все, кто видел нас вместе, понимают, насколько глубоки наши отношения. Невозможно быть таким бесчувственным.

– Твой мир полон бесчувственных засранцев, Китти, и ты это знаешь. – Пепел с сигареты упал на ковер. – Кто я? Что я? Кем я был для тебя по-настоящему, Китти?

– Мужчиной, которого я любила, все еще люблю, – прошептала она.

– Неправда. Я просто был человеком, с которым ты познакомилась, он тебе понравился, и ты решила пожить с ним немного. Мужчиной, которого ты держала на поводке, как собаку.

– Это же смешно, Жан-Клод. Я никогда не думала о тебе так. Ты всегда принадлежал сам себе, был самим собой, всегда.

– Да уж. – Он сильно затянулся и выпустил две струи дыма из ноздрей. – Как же тогда получалось, Китти, что мне всегда приходилось жить по твоему расписанию, и никогда тебе – по моему?

– Что ты имеешь в виду? Мы всегда обсуждали, что нам делать.

– Ну да, например, приехать в Лас-Вегас на уик-энд. Или в Рино. Ты всегда говорила, что ненавидишь эти места, что не можешь ехать туда, где толпы, потому что терпеть не можешь, когда на тебя глазеют. Что тебя повсюду окружает толпа, что ты не можешь уединиться. И так далее, и тому подобное. И тем не менее вот она ты. Почему?