Услышав такие речи, Шелли почувствовала себя несчастной. Надо же, как жестоко она ошиблась, причем не в первый раз. Черт, ей в срочном порядке надо вступить в партию наивных дурочек, тех, кто не видит дальше собственного носа. Все, что ей рассказывал Кит, – чистая правда, от начала и до конца. Шелли была готова рыдать от ужаса. Она даже издала характерный звук, какой обычно издают пассажиры автомобиля за секунду до того, как врезаться в дерево или придорожный столб. Да, вот во что превратилась ее жизнь – в нечто вроде жуткой автомобильной аварии, поглазеть на которую останавливаются зеваки, а поглазев и ужаснувшись, предпочитают поскорее убраться прочь.

Впрочем, всегда останется кто-то, кого хлебом не корми, дай пощекотать себе нервы, рассматривая кровавое месиво. Шелли разглядела за остатками сцены бара пару толстых волосатых ног в трусах по колено (сами трусы имели довольно странный рисунок – на них вперемешку с желтыми пляжными шезлонгам красовались смуглые гавайские красавицы), и ей тотчас сделалось муторно.

– Тебе еще не надоело нас снимать, а, Тягач?

– Нас снимают? – возмутилась Пандора. – Немедленно прекратить!

Она щелкнула пальцами, и сладкая парочка ее приспешников, круша на своем пути столы и стулья, словно два танка, бросилась на Тягача. У того тотчас испуганно забегали глазки.

– Я тут ни при чем, – пискнул он, словно нашкодивший щенок. – Это все Заноза. Я же говорил, что она двуличная стерва.

Стоило оператору оказаться на достаточном расстоянии от режиссерши, как он тотчас выплескивал все, что накопилось в его душе.

– Не удивлюсь, если именно она в погоне за сенсацией подстроила этот кошмарный циклон и военный переворот. Ей любой ценой нужна слава!

Шелли уже давно уяснила, что от Тягача толку мало – за исключением разве что производства кишечных газов (эти мелодичные выхлопы он обычно именовал «анальными дуновениями»). Зато режиссерша была сродни оператору гильотины – вот кому требовался крупный план душевных мук. – Где она? – потребовала ответа Шелли.

Пандора в сопровождении своих горилл направилась к тому, что еще совсем недавно было регистрационной стойкой отеля. Тягач, который по-прежнему дрожал мелкой дрожью, указал на кусты. Шелли решительно отбросила в сторону сорванные ураганом пальмовые ветви.

Обычно верхняя губа потеет только в кино, потому что злодеям, как правило, удается сохранить присутствие духа.

– Ага, не иначе как тебе захотелось сняться крупным планом! – воскликнула Габи и направила на нее камеру.

– Габи Конран, – прищурилась Шелли. – Какое удачное имечко! И где только твое самоуважение?

Но режиссерша лишь пожала плечами и оглянулась по сторонам.

– Ой, оно где-то здесь, под кустом!

– Это ты настучала на Кита? Это ты надоумила мятежников потребовать за Матильду выкуп? Не говоря уже о том, чтобы заманить сюда Пандору?

– Разумеется! Чтобы зритель наложил в штаны с радости, – как ни в чем не бывало ответила Габи – она не только не раскаивалась, но и была ужасно довольна собой. – Ведь что для зрителя самое главное? Приятно пощекотать себе нервы. Иначе с какой стати ему таращиться на молодые, загорелые тела тех, у кого в этой жизни есть все, что душа пожелает? Кроме зеленой зависти, это ничего не вызывает. Зато если у героев облом, если у них полная невезуха – вот тогда народ не оторвать от экрана, – сделала вывод Габи с видом бухгалтера крематория. – Телевидение – это бассейн с пираньями. Кстати, я должна тебе следующую часть твоих денег. На, держи, здесь двадцать пять тысяч фунтов! – Она вытащила из сумочки на длинном ремне толстую пачку денег. – Небольшой стимул, чтобы ты снова полюбила телекамеру, – добавила режиссерша и наставила на Шелли объектив.

– Немедленно опустите камеру!.. Или у вас есть страховка и предсмертное желание? Кит и Матти сейчас прикованы к радиатору в каком-нибудь подвале и вынуждены с голоду ловить крыс или же грызть пальцы на собственных ногах! – воскликнула Шелли и выхватила у режиссерши деньги. – А это мне компенсация за расторжение контракта. Поиграли – и хватит. Пора браться за ум. – Габи схватила ее за плечо.

– Если ты не пойдешь на сотрудничество, мне ничего не останется, как использовать кадры, снятые тогда в лимузине! В самый первый день. Скрытой камерой. Вот где зритель будет пускать слюнки, обещаю.

Шелли не сразу поняла, о чем она, а когда поняла, то потеряла дар речи. Но тут за нее вступился Молчун Майк – возмущению миниатюрного звукооператора тоже не было предела. Шагнув вперед из-за спины Тягача, он снял наушники и впервые за все это время не только открыл рот, но и подал голос.

– А как же ее контракт? – произнес он с певучим ирландским акцентом. – Ведь там четко сказано: никакой клубнички, никакого секса.

– Ну, я бы не назвала это сексом. Просто Кит полакомился тогда сладкой карамелькой на букву П.

И тогда уже Молчун Майк снял свой микрофон и отключил батарею.

– Это ты приказала нам с Тягачом спрятать между рифов дохлую собаку – видите ли, тебе приспичило заманить туда акулу. Это ты насыпала Шелли в тарелку перца, чтобы ее стошнило… Это по твоему распоряжению мы с ним стибрили одежду Кинкейда с острова… А кто, как не ты, притворялся, будто хочет спасти Шелли от Тягача, чтобы она тебе доверилась? А сколько других приколов и подставок было, нет, ты вспомни! – Габи с Тягачом онемели, слушая, как этот коротышка, заикаясь, выкладывал как на духу все их тайны. – Но я никогда, повторяю, никогда не давал согласия снимать порнуху. Черт, что обо мне подумает родная мать? Перевороты, циклоны, никакого, даже самого дерьмового пива в баре – пошла такая работа в задницу! С меня хватит!

– Знаешь, когда ты молчал, карлик, ты мне нравился гораздо больше, – прошипела Габи, а затем вновь отдала команду оператору: – А ты чего уши развесил, дебил? Можно подумать, не знаешь, как обращаться с этой хреновиной! – И она указала на микрофон, демонстрируя знание технической стороны дела.

Тягач злорадно покачал головой:

– Не умею и не могу. Согласно правилам профсоюза. Так что, боюсь, шоу должно закругляться. Пойду-ка я лучше сосну часок-другой, – громогласно объявил Тягач, зевнув во весь рот, и направил свои могучие стопы вслед миниатюрному звукооператору.

Шелли, которая к этому моменту обнаружила местонахождение своих голосовых связок, испустила нечто похожее на долгий, испуганный вой.

– Нас? Скрытой камерой? В лимузине? О Боже!.. Тягач прав. Это не документальный фильм. Это порнуха.

– А ты как думала? Что еще интересно смотреть народу по «ящику»? – спокойно отреагировала Габи и продолжила снимать.

– Не выйдет. Я покажу, что интересно народу. – Не в силах больше сдерживать душившую ее злость, Шелли вскарабкалась напомост и столкнула камеру вниз.

Груды мертвых тел, разграбленные деревни, убитые горем отцы – подобное никогда не трогало сердца Габи Конран. Однако в следующее мгновение с ее губ сорвался душераздирающий вопль:

– Нет!

И надо же, чтобы в этот момент на сцене во всем своем великолепии показался Доминик, хотя уже в несколько ином амплуа – новая версия Друга, исправленная и дополненная. Доминик успел принять душ и привести себя в порядок; он весь, словно райский сад, благоухал лосьоном «Калвин Клайн», а его узкие брюки – Кит еще называл их контейнером для перевозки контрабандного винограда – вполне позволяли проводить на нем уроки анатомии. Вот кто явно был готов для съемки крупным планом.

Увидев, как Шелли разбивает вдребезги камеру, он в ужасе застыл на месте, открыв от удивления рот, после чего его интерес к ней скукожился быстрее, чем проколотый воздушный шар.

– Ты разбила камеру?! – возмущенно заорал Доминик. Казалось, его настроение совершило прыжок без парашюта. – В самый важный момент всей моей жизни!.. Неужели мне всю жизнь учить этих жирных старых кляч, этих vieilles peaux кувыркаться здесь, в бассейне? – кипятился он, словно штыком тыча Шелли в лицо пальцем. – Это был мой шанс быть замеченным, шаг на пути к мировой славе!

Прежде Шелли ни разу не обращала внимания на его голос – пронзительный, как бормашина, и такой же мучительный. Внезапно он стал ее раздражать, она даже поймала себя на том, что ей ужасно не хватает протяжного американского говорка Кита.

– Так, значит, ты потому и увивался за мной, пытаясь соблазнить, чтобы только твою физиономию показали по телику? – спросила его Шелли в растерянности.

– Мой Бог! Да что бы я кого-то соблазнял! Я же француз! Женщины сами падают к моим ногам!

– Что-что? Они все как одна пьяны?

И Шелли поняла, что французский шарм подобен майонезу – сам по себе он даже слегка противен, если к нему ничего не прилагается. Выходит, Кит был прав, когда говорил, что терпеть не может француза-инструктора. Собственно говоря, он во многом был прав.

– Иди-ка ты лучше попей водички из своего биде, красавчик!

– Как ты смеешь прогонять Доминика?! – не выдержала Габи. – Я не позволю, чтобы ты загубила мою концовку, слышишь, дура проклятая! Она сняла с носа свои грязные очки и принялась их протирать о рубашку, а сама тем временем, злобно пришурясь, сверлила Шелли взглядом, словно хотела прикончить ее на месте.

– Такие, как наш Доминик, на дороге не валяются. Вот кто, можно сказать, само совершенство – никаких недостатков!

Шелли заметила, как массовик-затейник расцвел от удовольствия и даже гордо вскинул голову: мол, знай наших!

– Не кажется ли тебе, что думать, будто ты само совершенство, уже само по себе существенный недостаток? – возразила Шелли. Например, Кит прекрасно знал, что он сам не подарок, и не пытался строить из себя бог весть что. – Да известно ли тебе, чего хочется женщине? Мужчина, который совершенен ровно настолько, чтобы понять, почему совершенна она сама.

– Эй, кончайте базарить, черт вас возьми, мне нужна концовка! – Габи, словно хирург лазерным скальпелем, врезалась в их разговор и прыгнула на помост. – И я от вас ее добьюсь, вы мне ее обеспечите как миленькие. – Она схватила Шелли за руку, едва не вывернув ей конечность. – Доминик – это французское противоядие твоему оборзевшему неотесанному янки Кинкейду. Он олицетворяет собой утонченную европейскую культуру. Кинкейдже ходячее воплощение всего худшего, что есть у Америки, приземленная душонка, никаких высоких порывов!