Аннунсиата только смеялась. Она была влюблена в короля, влюблена в Хьюго и в саму жизнь. В то время считалось неприличным для супругов быть увлеченными друг другом, и если в обществе большинство скандалов вспыхивало по поводу обнаруженных адюльтеров, чета Баллинкри вызывала скандалы совершенно противоположного рода. Их повсюду видели вместе – на верховых прогулках, за игрой в карты, за обедами, и вскоре сплетники заключили, что они ведут себя скорее как братья, нежели как муж и жена. Однако этому заключению предшествовало еще одно событие: одна из приближенных герцогини Йоркской, некая мисс Хобарт, известная своей прихотью переодеваться в мужскую одежду и совершать противоестественные акты с партнершами своего пола, мимоходом заметила, что первой ее жертвой была леди Баллинкри. Этот слух, подобно множеству других, сошел с Аннунсиаты, как с гуся вода. Казалось, в это лето слухи о ней потеряли силу.

Вместе с Хьюго ее приглашали повсюду, на каждую вечеринку, танцы, ужин, бал, пикник, охоту, увеселительную прогулку по реке; стало модным восхищаться ее красотой и удивляться неестественной привязанности Аннунсиаты к собственному мужу. Дамы пытались копировать ее манеру верховой езды, и те из них, которые прежде выезжали на охоту в экипажах, вновь вспомнили о забытых дамских седлах. Прически и наряды Аннунсиаты вызывали множество более или менее удачных подражаний; был введен в моду макияж «а-ля виконтесса» в попытке воспроизвести свежесть и румянец ее лица. Аннунсиата носила поверх придворных платьев медальон с портретом принцессы Генриетты и аметистовый крест, и медальоны с крестами стали последним криком моды, их во множестве продавали в лавках и Пассаже. Единственное, чему не удавалось подражать – супружеской верности Аннунсиаты, и те же самые дамы, которые восхищались ею, увивались вокруг Хьюго при каждом удобном случае, надеясь отличиться тем, что первыми ввергнут его в грех неверности. А в это время их мужья танцевали с Аннунсиатой и слагали стихи о ее целомудрии.

В мае двор вернулся в Лондон на открытие первого заседания Парламента, а несколько дней спустя прибыла Елизавета Богемская, известная под прозвищем «королева Зима» – тетка короля Карла и мать принца Руперта, сестра короля Карла I. В юности она была очень красива и даже теперь, после всех тягот и неприятностей жизни, она сохранила свое веселье и живость, так что люди видели скорее то, какой она была, нежели то, какой она стала сейчас. Она поселилась в доме лорда Крейвена, своего давнего поклонника и друга. Принц Руперт сразу после коронации отбыл за границу и не смог встретить мать, однако король отнесся к ней со всем уважением, а придворные оказывали ей всевозможные почести. Аннунсиата была потрясена фамильным сходством между Елизаветой и королем. Елизавете достались темные глаза и очаровательная улыбка Стюартов. Если бы король унаследовал больше отцовских и меньше материнских черт, он был бы очень красив.

В июне Аннунсиата обнаружила, что беременна, и была очень довольна, тронута и удивлена тем, с каким волнением воспринял эту новость ее муж. Король был тоже рад – он любил детей и признавал своими множество незаконнорожденных, в том числе будущего младенца, которого вынашивала леди Каслмейн. Король восторгался беременностью Аннунсиаты так живо, что во дворце начали перешептываться о том, что он отец ее ребенка, хотя особо приближенные круги отрицали это. Аннунсиата не придавала большого значения своей беременности и была изумлена, когда в августе, после долгих увещеваний Джейн Берч, Хьюго запретил ей впредь верховые прогулки и предложил вернуться в Лондон. Аннунсиата отклонила это предложение и до конца месяца дулась на мужа, оставаясь в летнем дворце и сожалея, что не может ездить верхом. Однако в сентябре, когда весь двор вернулся в Уайтхолл, она успокоилась и даже стала радоваться своему уединению, обустраивая собственные апартаменты и позируя для портрета Питеру Лилею, вновь прибывшему придворному художнику.

Аннунсиата пожелала позировать для портрета в свободной, складчатой блузе, скрывающей ее округлившуюся талию, и с распущенными волосами, спадающими на спину и плечи. Король подарил ей щенка, чтобы развлечь Аннунсиату и утешить ее в разлуке с Голдени. Аннунсиата назвала щенка Шарлемань и просила художника изобразить его на портрете. Она также хотела повесить на грудь медальон с портретом принцессы Генриетты, но когда художник возразил, что медальон не будет смотреться на домашней одежде, Аннунсиата решила, что и медальон, и аметистовый крест надо изобразить лежащими на маленьком столике у ее локтя. Питер охотно согласился на это.

Несмотря на хлопоты, связанные с обстановкой комнат, позированием и возней со щенком, Аннунсиата начала испытывать одиночество, ибо ее живот уже не позволял ей появляться в обществе, к тому же по вечерам ее клонило в сон. Аннунсиата настояла, чтобы Хьюго не пропускал из-за нее ни одной вечеринки, и тот лишь слабо возразил. Время от времени ее навещал король, но после полугода блестящей жизни первой красавицы двора Аннунсиата чувствовала себя внезапно забытой, видя, как река жизни проходит вдалеке от нее. Неожиданно Аннунсиате захотелось иметь компаньонку, но единственная женщина, которую она могла представить в этой роли, была Люси, а она как раз уехала из Лондона. Ричард получил назначение в посольство в Кливз, где должен был встретиться с принцем Рупертом, и Люси пришлось последовать за ним. Впервые после приезда в Лондон Аннунсиата затосковала по дому, по Шоузу и матери, Эллин и даже Кэти и Элизабет. Однажды утром, когда Хьюго ушел играть в теннис с королем, в апартаментах Аннунсиаты появился посетитель.

– Кто там еще? – раздраженно произнесла Аннунсиата. – Я не желаю никого видеть – все появляются здесь только чтобы пожалеть, как много событий я упустила. Вчера этот кот Белленден не сумел сообщить ничего лучшего, кроме того, что теперь все увиваются вокруг Бесс Гамильтон.

– Это некий джентльмен, миледи, – почти с негодованием ответила Берч. – Он спрашивал милорда, но когда узнал, что вы дома одна, пожелал побеседовать с вами. Он сказал, – тон горничной выражал величайшее недоверие к незнакомцу, – он сказал, что его фамилия Морлэнд.

Аннунсиата вскочила.

– Ральф! – закричала она. – Это должен быть Ральф – он такой высокий, светловолосый, с серыми глазами?

– Затрудняюсь сказать, миледи, – отрезала Берч.

– Неважно, пригласи его сюда скорее. Должно быть, это мой кузен Ральф, – Аннунсиата бросилась к зеркалу, стоящему в углу, расправила складки своей блузы и слегка пощипала щеки, чтобы они зарумянились, а потом подхватила Шарлеманя и расположилась в позолоченном кресле со щенком на коленях. Берч вновь появилась в дверях и отступила, неохотно позволяя посетителю войти. Он шагнул в комнату, иронически усмехнулся и отвесил такой низкий поклон, что тот скорее выглядел пародией на вежливость.

– Дорогая моя леди Баллинкри, – заговорил Эдуард. – Как я рад, что вы ничуть не изменились!

– Ну, дайте взглянуть на вас, – попросил Эдуард, когда Берч принесла им вино и неохотно удалилась. Аннунсиата засмеялась, подала ему обе руки, а Эдуард отступил назад, медленно обходя ее. – Знаете, – продолжал он, – я никогда не был склонен восхищаться женщинами в... гм, положении – в сущности, я часто думал, что женщинам положено не выходить из дома от самого зачатия до родов, но, должен признаться, дорогая виконтесса, вы вполне примирили меня с этим состоянием.

– Что за глупости – я выгляжу ужасно, и вы это знаете, – капризно откликнулась Аннунсиата.

– У вас розовые щеки, блестящие глаза и сияющая улыбка, и если такой вас сделала не беременность, значит, виноват мой визит. Подумайте сами, Нэнси, чему еще можно приписать такой цветущий вид?

Аннунсиата почувствовала, как забилось ее сердце.

– Никто, кроме вас, не называет меня так, – произнесла она. Они смотрели друг другу в глаза, и Аннунсиата вспоминала, какой опасный флирт подчас затевала она с Эдуардом в прошлом. Она резко высвободила свои руки и прошла к столику, на котором стоял поднос с вином. – Хотите вина, комиссар? – Ее рука дрожала, пока она наполняла кубок, но вскоре Аннунсиате удалось овладеть собой. – Возьмите, – она обернулась и протянула Эдуарду кубок. Эдуард не двинулся с места и пристально наблюдал за ней. – Не надо так смотреть на меня, Эдуард, – попросила она, затаив дыхание.

– Вы помните время, когда мы уезжали из дома вместе и целый день скакали верхом по полям? – спросил он. Она не ответила, но выражение ее лица объяснило Эдуарду, о чем она думает. Потянувшись, он взял кубок, другой рукой обхватив ее запястья так, что Аннунсиата не смогла высвободить их. – Помните, что я предсказывал вам? – Она кивнула. – Это начало, Нэнси, – только начало. Впереди вас ждут великие времена. Я слышал о вас, первая красавица королевского двора.

– Теперь уже не красавица, – ответила Аннунсиата с горестной улыбкой. – Видите, я сижу здесь в одиночестве, всеми покинутая...

– О, все это временно. Как только у вас будет ребенок, все пойдет по-прежнему. Говорят, что король влюблен в вас – это правда, дорогая?

– Он очень добр ко мне, – ответила Аннунсиата. – Но в его доброте нет ничего непристойного.

– Об этом я тоже слышал, – подтвердил Эдуард. Он всматривался в лицо Аннунсиаты, как будто ища ответа на невысказанный вопрос. – Ходят и такие слухи, что леди Баллинкри – самая добродетельная женщина при дворе, – он умудрился придать своей фразе легчайший оттенок вопроса.

– Хьюго и я очень любим друг друга.

– Боже мой! – Эдуард выпустил ее руки, поднял кубок и провозгласил тост: – За единственную счастливую пару в Уайтхолле! – улыбнувшись, Эдуард склонил голову перед Аннунсиатой. – Но разве вы не знаете, дорогая, что невозможно делать карьеру, пока вы не избавитесь от своей старомодной щепетильности?

Аннунсиата рассмеялась.

– Вы говорите прямо как придворный, Эдуард. – А теперь расскажите мне, что нового дома – я уже давно не слышала вестей из Йоркшира. Расскажите, как идет ваша жизнь комиссара. Мама пишет, что в Йоркшире вы пользуетесь уважением.